Белорусский писатель Саша Филипенко, живущий в Петербурге, уже шесть лет диагностирует болезни общества в своих книгах. В 2020 году вышел его пятый (в 35 лет!) роман «Возвращение в Острог», в котором Филипенко описывает ужасы карательной психиатрии в детских домах, заставляя читателя задавать себе вечный вопрос «что делать?».
Разговор с писателем — это разговор с представителем интеллигенции, как принято считать. Вы себя к ней относите?
Я не очень-то знаю, что такое интеллигенция и есть ли она сейчас. Да и к какой интеллигенции мне себя относить, к русской, к белорусской? Как говорил Бродский, «я чужд ансамблю». Я простой парень из Минска.
В романе «Возвращение в Острог» вы как раз обращаетесь к жизни простых людей и поднимаете две страшные темы: самоубийства в детских домах и использование психиатрии как инструмента для репрессий в них же. Откуда интерес?
Все из реальности, из нашей жизни. Была история, когда детей из столицы Чукотки Анадыря (правда, не детдомовцев) вывезли отдыхать на море — это была частная инициатива одного богатого человека и его помощника. Дети провели прекрасные каникулы, остались довольны, а потом в городе началась волна самоубийств. Это пытались объяснить совпадением, какими-то генетическими чертами коренных народов Чукотки. Оказалось, что все страшнее и проще — дети увидели другой мир, сказку, и вернувшись домой, остро ощутили, что ничего подобного в их жизни не будет никогда. О чем это говорит? Что одноразовая помощь тем, кому сложно и плохо, может быть даже губительной. Хотя к тому меценату претензий нет и быть не может — он помог от души и очень переживал из-за последствий.
Сразу стало ясно, что тему надо изучать на примере воспитанников детдомов — именно они страдают из-за такой помощи и общего безразличия больше других. И тут вскрылась еще одна реальность. «Сложных», неконтролируемых и конфликтных детдомовцев в России массово отправляют в психиатрические лечебницы, где пичкают аминазином, мощнейшим нейролептиком, приводящим человека в состояние овоща.
Это законно?!
Абсолютно. Аминазин запрещен в Евросоюзе, но полностью легален в России. Сначала их «лечат» в больнице, потом заставляют принимать этот препарат в детдоме, под надзором воспитателей. Помимо очевидного вреда аминазина есть неочевидный — получив записи в историю болезни, воспитанник детского дома лишается будущего. После выпуска его сразу отправляют в психоневрологический диспансер, где он остается до конца жизни. Это чудовищно!
Почему об этом молчат? Неужели не нашлось ни одного порядочного воспитателя, чиновника, который мог бы вмешаться в ситуацию?
Есть много людей, которые помогают ребятам. Не наплевать волонтерам, работникам некоммерческих фондов по помощи детдомовцам, но очень часто на их пути появляется огромная государственная машина, которая, вы сами понимаете, как работает. Я знаю чиновников, которым категорически наплевать на детей — для некоторых органы опеки или соцзащиты просто заработок.
Я знаю одну чиновницу, которая работает с сиротами. Она не скрывает, что получила свою должность по блату, и согласилась ее занять из-за высокой зарплаты. А детей чуть ли не прямым текстом называет бомжами.
Критики иногда меня упрекают в том, что мои персонажи одноплановые. Мол, не бывает черного или белого, личность куда сложнее. А нет — такие вот одноплановые люди без светлых тонов в характере существуют. И с детьми, не только в детдомах, а нередко и в обычных школах, работают именно они.
Вы до недавнего времени вели передачу на RTVI, работали на «Дожде», у вас есть соцсети, но в качестве способа рассказать о такой жуткой истории вы выбрали неочевидный — написать книгу.
Пост в фейсбуке прочтут и забудут через час, да и в ленте новостей он уйдет далеко, с телесюжетом то же самое. Работа на телеке, к слову, для меня всегда в первую очередь средство заработка. Была бы возможность — занимался бы только литературой. Так вот, книга — это то, к чему возвращаются, что перечитывают и что все-таки откладывается в долгосрочной памяти.
При этом роман написан в псевдодетективном жанре — с расследованием, тайной и развязкой. Хочется побыть немного Стэнли Кубриком, который каждый фильм снимал в разных жанрах. «Красный крест« был историческим романом, «Травля» — сонатой, а здесь — реализм под маской детектива.
А разве вам не нужна дистанция, чтобы описывать современность? Сейчас большинство крупных российских авторов работают с историческим материалом, который успел «настояться».
Во-первых, дистанцию я держу, но иначе — большую часть времени я работал над «Острогом» в Швейцарии и Германии, там как раз с успехом вышел другой мой роман «Красный крест». А современный материал меня не пугает. Все, что есть в книге, основано на реальности. Не только сама история, но и монологи детдомовцев — это ведь мои разговоры с ними, которые я проводил, пока собирал материал. Кстати, все те, кто согласился со мной говорить, уже вышли из приютов и находились в приемных семьях. Поэтому у них не было страха и они рассказывали обо всем открыто.
Вы верите в то, что книга может кого-то сделать лучше?
Нет, конечно, вы что? Это сизифов труд. После Солженицына и Шаламова перестали убивать и сажать в тюрьмы не за что? Не перестали. Книги пишут, потому что есть нечто, чем ты не можешь не поделиться, не думая о влиянии. Множество прочитанных книг, конечно, влияет на формирование личности, но одна — нет. Если это, конечно, не единственная книга в вашей жизни. Вообще это сложный вопрос. Я верю, что на вас может повлиять витраж прочитанных вами книг. Моя — осколок.
Так как все-таки нужно помогать детям, оставшимся без родителей?
Им нужны две вещи: дом и семья. И есть люди, которые добровольно и бесплатно готовы помочь их найти. Но — смотрите выше. Кстати, еще одна болезненная тема, которую я в «Остроге» поднимаю — возвращение уже усыновленных детей обратно в приюты. Не надо по умолчанию считать родителей, которые так поступили, монстрами. Как бы это не звучало, с ребенком можно просто не сойтись характерами. И тут та же песня: есть те, кто готов помогать таким детям и таким родителям справляться с травмой, но они наталкиваются на равнодушие, бездействие и зачастую препятствия со стороны чиновников.
У вас в книгах очень депрессивный образ российской провинции. Это тоже результат наблюдений?
Я много провожу времени за границей, но Россию я знаю хорошо, объездил десятки городов до самого Урала на машине. Провинция разнообразна, но часто, да, печальна. Петербуржцам рекомендую доехать до Выборга. Поставьте камеру в любой точке этого прекрасного, но разрушающегося города и сами не заметите, как снимете «Левиафана». Звягинцеву, кстати, тоже говорили, что он преувеличивает и показывает все однобоко. А если во время съемки вы еще и Арво Пярта включите – все, считайте, артхаус. Увы, российская провинция сейчас одна большая декорация для тяжелого, печального фильма.
Кто-то говорит, что за пределами Москвы и Петербурга до сих пор не закончился СССР, кто-то — что не закончились 1990-е. Нужен ваш диагноз.
Общего для всей страны диагноза нет. Я недаром сказал, что периферия разнообразна. Где-то мэр сидит еще со времен совхозов и горкомов, там Советский Союз. Где-то немцы или японцы построили завод, там капитализм. Где-то градообразующее предприятие рынок с крышей и братками — там тоже капитализм, но дикий, как в 1990-е. Россия очень напоминает Теллурию из романа Сорокина, государство с кучей государственных строев внутри. Больше скажу, есть деревни, где до сих пор начало XIX века и крепостное право.
Пару лет назад у школьников из регионов вдруг возник интерес к тюремной эстетике, некоторые старшеклассники даже школы пытались превратить в тюремные камеры со своими законами. Как у зумеров с интернетом и прочими благами могла возникнуть любовь к блатной романтике?
Этот интерес был всегда. Я учился в лицее при минской консерватории, даже у нас были те, кто играл в воров и блатных. У них может быть сколько угодно интернета (далеко не у всех, кстати), но они учатся в школах с репрессивными порядками и учителями, которые и правда напоминают надзирателей. У половины родственники сидят в тюрьмах. Вот в Ленинградской области построили новые «Кресты», якобы для улучшения содержания заключенных, а на самом деле для устрашения, подавления и наказания. Тюремная тема повсюду, и подростки это очень сильно чувствуют.
Вы отказались назвать себя интеллигентом, но к творцам и интеллектуалам вас не отнести нельзя. Есть ли пропасть между интеллектуалами и народом?
Еще один вопрос — что такое народ? Допустим, граждане России. Из них читающих, тех, с кем можно взаимодействовать через тексты, миллиона четыре. Перед ними да, наверное какую-то ответственность интеллектуалы несут. С остальными больше взаимодействует телевидение. Да даже эти четыре миллиона очень разобщены. Сейчас все существуют в рамках каких-то узких групп и кружков по интересам.
Самоизоляция и ограничения на поездки застали вас в Петербурге, куда вы переехали из Минска. Как тележурналист вы часто бываете в Москве. Где ваш дом?
Мне комфортнее всего в Минске, хотя этот город трудно назвать самым красивым на планете. Но он — мой дом. В Петербурге, в который я переехал пятнадцать лет назад, чтобы учиться на факультете свободных искусств и наук СПбГУ, у меня есть квартира, к которой я прикипел, но сам город назвать домом я не могу до сих пор. А существование Москвы оправдывают только театры.
Текст: Игорь Топорков
Фото: Константин Рассохин
Стиль: Лима Липа
Ассистент стилиста: Ксения Рябова
Саша сфотографирован в заброшенном кинотеатре санатория «Северная Ривьера» архитектора Ярмолинского, автора многих здравниц в курортной зоне Ленинграда.
«Собака.ru»
благодарит за поддержку партнера премии
«ТОП 50 Самые знаменитые люди Петербурга 2020»
старейший универмаг Петербурга и главный department store города
Комментарии (0)