Режиссер, ученик мастерской Андрея Могучего в РГИСИ, выпускает в Центре современного искусства Курехина трилогию спектаклей и ставит юбилейную церемонию вручения премии имени своего отца — легенды петербургского андеграунда 1980–1990-х Сергея Курехина.
Задам этот вопрос сразу, чтобы больше к нему не возвращаться. Каково Федору Курехину заниматься режиссурой церемонии премии Сергея Курехина?
Это, конечно, сводит с ума. Ты ставишь в театре, который носит имя Товстоногова, церемонию премии, которая носит имя твоего отца. Слишком много памяти во всем. И это правильно и неправильно одновременно. Думаю, что меня вообще не должны были допускать до журналистов лет до двадцати пяти, а все эти интервью, которые начинаются с одного и того же вопроса, лучше бы сжечь. Неокрепший ум какое-то радио врубал — там половина неправды.
Ты ведь второй год подряд ставишь вручение премии?
Да, прошлогодняя церемония была про тело, про балет, про лес, про озеро, а в этот раз будет очень тихий, нежный, музыкальный ритуал.
Отмотаем назад — как все начиналось?
В 2011 году, после школы, я поступил в СПбГУ на актерский, где выдержал месяца два. Оттуда ушел в ФИНЭК, там мне тоже очень быстро надоело. Затем я отправился изучать литературу на Смольный факультет свободных искусств и наук. Под руководством Андрея Аствацатурова написал диплом «Конвергенция жанров и структур в постмодернизме». Тогда же выпустил роман «Исчезновение» — это было очень плохо. Если ты филолог и одновременно писатель, то в 99% случаев — графоман. Видимо, литература была просто не очень удачным ответвлением. И я поступил на режиссерский курс к Андрею Могучему в РГИСИ. Обучение у Могучего — это сложная попытка соотнести классическое и неклассическое театральное образование. У нас отличная учебная сцена, с нами занимаются интересные люди, расширяют кругозор. Вообще, самая большая проблема классического режиссерского образования в том, что в какой-то момент ты перестаешь культурно обогащаться. Когда я учился в Смольном, поражался тому, что студенты-режиссеры ничего не знают ни про Майю Дерен, ни про Годара. И только когда сам стал практиком, понял, что у тебя просто не остается сил что-либо смотреть.
Твой спектакль «Богдан Заречный», как раз высмеивающий систему режиссерского образования, пестрит аллюзиями и цитатами. Видно, что когда-то силы читать, смотреть и слушать все же оставались. Из какой музыки, кино и текстов ты состоишь?
Все как у людей. Коэны, Линч, Тарантино, Роберт Хайнлайн, Филип Дик, Уильям Гибсон. Музыку я слушаю любую, самую дичайшую. Например, очень нравится Канье Уэст — он дико правильно стебет поп-индустрию, открыто говорит о своем биполярном расстройстве, носит кепку Make America Great Again в либеральной Америке, не одобряющей, чтобы чернокожий был за Трампа. Канье находится внутри институций и работает по их законам, но одновременно эти институции меняет. Но если не заниматься неймдроппингом, то самым важным мне сейчас кажется культура Lo-Fi. Я вижу в театре очень дорого сделанную вещь и понимаю, что это фейк. Хочется подубрать все это богатство и сделать чисто и просто, по хардкору. Основой языка становится стилистика секонд-хенда.
Спектакли твоей трилогии «Не особо хорошей памяти» — «Богдан Заречный», «Повесть временных лет» и «Конец истории» — построены на этом секонд-хенде. Битые ссылки, фейковые мемы, информационный шум. Из этого шума вырастает вполне зрелое художественное высказывание, хотя играют в нем — и блестяще — твои же сокурсники. Но ты намеренно дискредитируешь свое знание?
Это защитный механизм. Есть два толстенных, сложно устроенных романа — «Радуга тяготения» Томаса Пинчона и «Бесконечная шутка» Дэвида Фостера Уоллеса. В «Радуге тяготения» сохранена постмодернистская дистанция, а в «Бесконечной шутке» этой дистанции нет. Там автор прямо говорит о своей тяжелой депрессии. В конце концов Дэвид Фостер Уоллес так и не смог выбраться из своей головы и покончил с собой. Искусство метамодерна так устроено: ты себя раскрываешь и потом не можешь от себя избавиться. Поэтому выгоднее все обертывать в оболочку иронии, сохранять дистанцию. Большая часть современного театра настолько усложняется, что уже непонятно, про кого он и для кого. А мне интересна не театральная, а настоящая реальность. Поэтому «Богдан Заречный» — понятный спектакль про людей, которые ходят по Лиговке здесь и сейчас. Сегодня такой период, когда нельзя информационно распыляться. Наоборот: надо сужаться, уплотняться и становиться твердым.
Твердым в войне бедного андеграунда с богатым мейнстримом?
Эта война тоже фейк. Андеграунд сейчас сразу становится попсой — получает какие-то номинации, гранты. А так как граница между мейнстримом и андеграундом размыта, то приходится себя как-то обозначать, отделять и идти на институции войной. Мне кажется, сейчас есть только одно оправданное разграничение — по этическим установкам. Люди старше сорока при разговоре про абьюз, про любое насилие остаются на темной стороне — так, в дискуссиях вокруг «Дау» или Яна Фабра они согласны с тем, что в процессе работы над художественным произведением можно нарушать этические нормы, позволять себе давить, кричать, терять себя — потому что ты вкладываешься своими потом и кровью. Насилием пронизано само устройство нашего театра — от работы с артистом до взаимодействия со сценическими службами. А я уверен, что искусство может появляться без психологического насилия, и в этом нет ханжества или морализаторства: у нашего поколения просто по-другому устроена оптика.
Церемония вручения наград пройдет 21 апреля в Каменноостровском театре БДТ,
Текст: Алексей Платунов
Фото: Иван Трояновский
Комментарии (0)