«Мы впервые в России смогли пересадить человеку лицо»

Заведующая кафедрой Медицинского университета им. Мечникова (Санкт-Петербург) Мария Волох совершила невозможное: собрала команду врачей, которые в течение пяти лет готовили и удачно провели первую в истории России операцию по пересадке лица. Молодой военный, который получил электроожог на службе, уже проходит реабилитацию в стационаре и строит планы на новую жизнь.

Всего в мире, кажется, было около 30 таких операций?

Успешных — да, наша по счету стала 32-й в мире и первой в России. Мы стали восьмой страной, которая провела такую операцию. До этого у нас трансплантировали только отдельные органы, нам же удалось пересадить сразу несколько видов тканей в одном трансплантате.

Как началась эта история?

Три с лишним года назад я пришла по делам на кафедру термических поражений Военно-медицинской академии им. С.М.Кирова и встретила пациента, которого зовут Николай. Тогда он уже год жил с травмой, которую получил на службе в армии, — электроожог во время несчастного случая привел к таким тяжелым последствиям. Я сразу обратила внимание на состояние, в котором он тогда находился, — это была жуткая депрессия, подавленность. Когда мы встретились, Николаю было 19 лет. У меня, кстати, сын — его ровесник. Надо отметить, что к тому моменту мы технически были готовы исполнить эту операцию. Наверное, и материнские чувства заговорили во мне, я предложила перевести его к нам в клинику, начать подготовку к операции.

Вы встретили пациента и предложили ему операцию, которая до этого в нашей стране не выполнялась. Как он отреагировал?

Он согласился на следующий день. Мне было непросто объяснить всю сложность шага, но он сказал: «Либо моя жизнь продолжится после операции, либо я не вижу смысла продолжать ее вообще». Я разговаривала с его матерью, она тоже была согласна с необходимостью хирургического вмешательства. За все это время — а с момента подготовки до трансплантации прошло около 2х лет — Николай ни разу не усомнился в решении. После операции, когда он пришел в себя и я благодарила его за мужество, он сказал: «Меня не за что благодарить, у меня просто не было другого выхода».

С кем вы работали?

Скажу честно: сформировать команду было крайне сложно. Все понимали — это первый подобный случай, риск и ответственность колоссальные. У нас было восемь хирургов, иммунологи, трансплантологи — без всех них ничего бы не вышло.

Была ли сформирована правовая база для такой операции?

Очень много времени мы потратили на то, чтобы изменить ряд законов и подзаконных актов — министр здравоохранения Вероника Скворцова помогала нам лично. Мы оказались пионерами в этом бюрократическом процессе.

Внешний вид донора до последнего момента неизвестен, пока вы не получаете сигнал о потенциальном доноре. Мы сформировали обширные требования к донорским тканям: тип кожи и другие характеристики тканей, размеры и расстояния, потому что трансплантат включает и костную часть. Честно признаться, сама операция была менее сложной, чем подготовительный этап.

Как вы искали донора лица?

Нам помогло Федеральное медико-биологическое агентство России — ключевой центр в Москве, который работает с ведомственными структурами по всей стране.

Однако, сложность заключается и в том, что транспортировать ткани мы можем не более 12 часов, иначе ткани могут погибнуть. Мы создали специальную карту ближайших регионов, куда логистика позволяла вылететь. В анатомическом театре отработали несколько вариантов различных моделей, потому что если допустить какие-то стратегические ошибки, они приведут к гибели трансплантата и ставит под угрозу жизнь больного.

Я читал, что в США информация о личности донора открыта, а как у нас?

И здесь и там сведения открыты, только когда родственники донора согласны на это. В нашем случае такого согласия не было, поэтому все подробности о доноре остаются в тайне. Более того, как вы видите, сам пациент тоже не хочет общаться с прессой и показывать новое лицо. Поймите, ему нужно начинать жить заново, внимание СМИ не пойдет на пользу.

Как пациент отреагировал на донора?

Надо сказать, мы не сразу нашли донора — было несколько радостных звонков, но по тем или иным причинам они были безрезультатными. Представьте, какое это чувство, когда операция так близко, а потом — отбой. Я не хотела лишний раз тревожить Николая и ждала уже стопроцентного подтверждения, что донор нам подходит.

Итак, вы нашли донора — что дальше?

Нужно было экстренно подготовиться к операции — ею занималась группа хирургов здесь. С другой командой мы вылетели к донору, изъяли ткани, в специальном холодном боксе доставили их в Петербург. То, насколько точно пройдет изъятие тканей, - вообще ключевой момент, стоит допустить ошибку, как отменяется все. Сама же операция длилась чуть более 15 часов — я не отходила от него в течение всего процесса. 

Как проходило первое время после операции?

Пациент находился в реанимационном отделении, дышал через специальный аппарат.

Наш Николай довольно быстро восстановился — через 20 дней он уже сам принимал пищу и был переведен в палату индивидуального ухода. Лицо после такой трансплантации пациенту показывают не сразу — он должен психологически привыкнуть, что операция совершена. После одной из перевязок, когда Коля уже был в хорошем самочувствии, он сам снял повязку, посмотрел и «принял» свое новое лицо. На следующий день сообщил, что его все устраивает. Мы обсудили план, как дальше с помощью небольшой операции скорректируем все нюансы — этот процесс проходит в несколько этапов.

Как проходит адаптация таких больных в мировой практике?

Многие из них занимают активную жизненную позицию. Один пациент из Испании, переживший операцию, стал пропагандировать донорство, много проводит встреч, кто-то из больных был опубликован на обложке одного из ведущих мужских журналов.

Это действительно большая психологическая нагрузка: принять новое лицо, выйти в мир, когда долго находился в изоляции и общался только с врачами. К сожалению, общество таких больных принять не может, потому что глаз направлен на то, чтобы искать изъяны — это всегда отражается на общении.

Как сейчас живет Николай?

Он находится в стационаре, выбирает специальность и думает, куда поступать, изучает английский язык онлайн. Его интересы больше направлены на экономические специальности, он увлекается компьютерами и новыми технологиями.

В среднем медицинская адаптация в таких случаях длится год, иногда чуть больше. Думаю, в ближайшее время он будет достаточно адаптирован, чтобы начать самостоятельную жизнь.

Что эта операция дала для нашей медицины?

Мы точно знаем, что можем помочь таким пациентам. В Америке, например, только два центра могут выполнять подобные операции, так же дела обстоят в Турции и во Франции. Конечно, на поток это поставить нельзя. Сформировать команду, разработать алгоритмы, найти донора — сложнейшая работа. Большинство членов нашей команды так вдохновил результат, что они хотят продолжить этот путь — готовы повторить опыт. Мне очень хочется, чтобы мы могли развивать наши наработки и помогать таким пациентам найти новое лицо и новую жизнь. 

Как ваш сын отреагировал на это?

Он видел Николая и очень переживал за исход операции. Случалось, что сыну нужна была моя помощь, а я была занята здесь — он просил не волноваться и сделать все возможное, чтобы операция прошла успешно. Я рада, что мои дети знают, чем я занимаюсь, и разделяют со мной трудности моей специальности.

Интервью: Михаил Стацюк