Сергею Осьмачкину 63 года. Сегодня он самый известный самарский фотограф. Живая легенда. При этом сам себя он до сих пор считает фотолюбителем. Но это не поза. Это позиция.
Как ты начал снимать?
Как все, в 70-х: в школе увлекся фотографией, снимал одноклассников. Снимал на «Смену-8М». И во время уроков даже получал нагоняи от учителей. Учителя были тогда строгие. Где-то в девятом классе меня заинтересовало, что делать с фотографией, если я хочу большего чем просто снимать родственников и одноклассников. А я всегда интересовался чтением и записался в областную библиотеку на площади Куйбышева: там был зал периодики, который потом сгорел. И я обнаружил журнал «Советское фото». Стал листать: мне больше всего понравилась последняя страница, где не было передовиков сельского хозяйства и темы труда. И еще здесь публиковался список фотоклубов СССР. И я узнал, что Куйбышеве был клуб «Чайка» на Управленческом и «Параллакс» на Молодогвардейской.
А я только закончил девятый класс, школьник еще, но решил пойти в этот фотоклуб. Оказался, конечно, самым молодым, а там уже были студенты, взрослые люди, второй курс! Володя Каковкин там был рулевым. Но главным авторитетом был Привалов, и как-то он принес карточки шесть на шесть с «Салюта». Странные пейзажные фрагменты. Меня это взбудоражило внутри и очаровало. Но Привалов снимал природу, а мне это было не очень интересно. И я стал лазить по крышам, снимать город сверху, в таких ракурсах Родченко. Каковкин спрашивал: «А как ты будешь эти кадры экспонировать? Тут ведь перекошен горизонт».
Но что мне до сих пор кажется верным и важным - никогда и никто тебе ничего не давал. Ни химию, ни аппаратуру, ни оптику. Что есть, что смог достать – это твое, и ты приходишь, показываешь результаты того, что сделал сам. Фотоклуб «Чайка», например, завод снабжал фотобумагой, химией. А мы все делали на свои. Я потом купил себе ФЭД, потом широкоугольник - 35 миллиметров, и мог уже снимать не на «полтинник».
Мне нравилось, что это происходило каждый четверг и было в формате – приносишь и вместе обсуждаем фотографии. Причем обсуждали с разбором, с толком, с расстановкой: каждый высказывал свое мнение. Не ругали, но зато какие-то важные моменты по композиции, тональности отмечали. Последнее слово брал Привалов: он всегда ставил такую хорошую жирную точку. Говорил точные вещи.
Ты кого-то из них воспринимал как учителя? Или тебя просто среда формировала?
Среда. И даже Привалов – он не был ментором. Все было на равных, хотя разница в 20 лет, конечно, ощущалась.
Я про тебя узнал из «Советского фото». И помню, что, увидев твои работы, подумал: «Неужели это Куйбышев снят?»
Это долгая история. Сначала был фотоклуб «Параллакс», потом все потихоньку рассосалось. Клуб переехал в Дом молодежи, только что построенный на Революционной. Там уже был Костя Лукин и дискотека «Удачный звук». Дискотеки были модными и доходными, а фотоклуб потихоньку загнулся. Потом мы собирались иногда у Привалова на квартире. А после я немного подрос, и примерно в 1982 году или ближе к 1985 мы решили попробовать пойти в клуб 1905 года, потому что я там жил рядом. Нам нужно было только помещение один раз в неделю, больше ничего. Мы пришли туда, и нам разрешили приходить, выделили комнату в подвале, попросили только делать выставки отчетные раз в год в фойе.
Я хоть и был самый молодой, но и самый инициативный. Техническая сторона происходила сама собой, мы росли, как некие люди, которые не просто так щелкают то, что нравится нам самим и друзьям. Хотелось чего-то более серьезного. Были межклубные обмены: раз в месяц посылали набор из 30 картинок, снятых за этот месяц. Это была игра, но с разбором. Мы росли как фотографы, и я с самого начала не хотел никаких политехов, авиационных и прочего. Моя первая профессия – почтальон по доставке телеграмм. Потом Каковкин меня пристроил в Авиационный каким-то лаборантом, потом Привалов в Политех – тоже лаборантом. А в 19 лет я уже попал в Театр драмы фотографом. Петр Львович Монастырский попросил снять спектакль, ему понравилось, и меня взяли. На крошечную зарплату, но это было неважно. Важно, что уже подвал был, был большой увеличитель и я мог печатать фотографии 60 на 90.
Потом я на «Металлурге» работал в киногруппе помощником оператора. В фотокомнате я там долго пропадал. Все это дело не мешало мне заниматься своей личной творческой составляющей. Как-то поехал в Москву и подумал, что было бы неплохо зайти в «Советское фото», показать фотографии, а там был Валерий Стигнеев. Он посмотрел, сказал, что надо мне еще поработать и прийти позже, через год.
Года через два, Михаил Леонтьев, заведующий отделом иллюстрации и фотолюбительства, посмотрел мои фотографии и увез мои кадры в Москву. Тогда все медленно шло: и письма, и публикации. В итоге он мне написал, что мои кадры выйдут в августовском номере 1988 года. Это не было специально настроенным, само собой, не было искусственности.
Я тогда в девятом классе был. Увидел Куйбышев на страницах и обалдел! А еще нужно было понять, что это за место сфотографировано. Уже почти абстракция.
Я всегда, и в фотоклубе у нас, и позже, основное внимание уделял форме. Я – формалист. Легко форму скомпоновать: нажимай сколько хочешь. Но это прикладное. Мне же хотелось вдохнуть что-то от себя: как я вижу, создать какую-то атмосферу. И я был очарован городом: я еще снимал природу, но это было мне не так сильно интересно, только как учебные моменты. Я увлекся городом: вот эти пустынные улицы меня очаровывали. Я снимал, и это находило отклик в моей душе. Чаще летом. Самое плохое время для Самары – это март, грязь, ничего интересного. А летом тополиный пух, жара... пустые улицы.
Формалист, который ставит себе задачу внутренней наполненности. А наполненность идет от того, что вокруг происходит. И я с детства очень любил читать.
Ты человек литературоцентричный, в русской культуре выросший, но у тебя это спроецировалось в фотографию. Ты же не рассказываешь мне, что ты любил с детства альбомы художников листать… Для тебя фото – это трансформация образов.
Конечно! Я вижу Достоевского визуально, «Преступление и наказание» мое любимое произведение. Литература сыграла большую роль, но я терпеть не могу литературность в фотографии, когда образ привязан к буквам. Это плакатно, в лоб, плоскостно. Решение должно быть загадкой, объемом. Чтобы было интересно рассматривать.
В советский период привязка к лозунгу, к моменту – это было основой. Как ты этому противостоял?
Я всегда занимался своими вещами. Фотожурналистика – это, прежде всего, скольжение по поверхности. В глубину нырять – никому это не надо. А просто «скользить» мне неинтересно, я не социальный человек.
Я изначально себя настроил так: я – фотолюбитель. Мне никто ничего, и я никому ничего. И это до сих пор осталось. Ловить моменты мне тоже нравится, потому что в этом есть драйв. Но это прикладное, не более чем для галереи и соцсетей. Люди тебе улыбаются, ты ловишь момент, всякие смешные штуки происходят.
Ты говорил, что это был важный момент, когда в «ЗИМ Галерее» была продана твоя работа - первая продажа самарского фото на самарском аукционе. Символично, конечно. Но как ты оцениваешь фотографию как вид искусства в Самаре? Это есть или его нет?
Во-первых, начну не с Самары, а с России, потому что Самара – часть России, хотя, как говорят, региональная такая часть. Нет настоящего рынка в России, поэтому нельзя говорить о чем-то серьезном. Все знаменитые, а тогда еще просто талантливые американские фотографы снимали Америку на гранты, которые выдавались. Они получали деньги, закупали кучу пленки, ехали снимать и в итоге снимали по несколько лет. У нас этого ничего нет: у нас есть либо заказ социальный от партий, либо любительство. Когда произошла покупка на аукционе, я был в шоке. В Самаре купили фотографию – что это такое? – листок бумаги?!!!
Восприятие фотографии – тиражируемость, неуникальность – один из барьеров восприятия. Зачем платить деньги за то, чего можно напечатать тыщу штук?..
Да, а еще менталитет: действительно Россия – литературоцентричная страна. В отличие от Японии, где нормальные фотографы с именем, цари и боги, потому что у них визуал возведен в культ. А у нас литература. Разные планеты, не то что миры.
Как ты видишь перспективу и место фотографии во всем культурном срезе ? Со «Смены-8М» прошло уже несколько эпох, но ты все равно остаешься фотографом, какой смысл в этом? Как изменилось твое восприятие изнутри?
С цифрой сейчас смешно – кому нужны эти гигабайты, отсматривать замучаешься. Суть осталась прежней, как и с пленкой. Прежде всего, отбор: сначала в себе, внутри, потом уже предварительный, а потом уже даже не ты. Почему я все в соцсетях показываю? Потому что какая-никакая ответная реакция.
Сейчас, равно как и тогда, мне интересны наполненность, внутренние смыслы. Назови это постмодернизмом, традицией – вообще неважно. «Современное искусство», «актуальное искусство» – а остальное что, не актуальное?! Оно актуально, когда оно интересно, когда оно несет в себе что-то, когда цепляет. А когда неинтересно, когда выдумывают проекты, высасывают из пальца, когда спекулируют на вещах очевидно грубых, – это сразу чувствуется. Все законы остались теми же самыми, изменились только технологии. Искусственный интеллект начали всячески продвигать – пожалуйста, красивенько. Но это только инструмент. Человек должен быть в курсе общемировом, потому что если мы здесь будем сидеть на Красной Глинке или на Управленческом и будем довольны, что у нас классный фотоклуб, это одно. А если ты смотришь, что в мире делалось, даже в 30-40-е – почти век назад! – это другое, это уже фундамент. Когда понимаешь, что ты вообще значишь в сравнении. Это неизбежно.
Часто люди, которые сидят на условной Красной Глинке, они и не хотят себя ни с кем сравнивать, потому что сравнение будет не в их пользу. Ты не боишься этого сравнения?
Нет, конечно. У нас своя здесь история. Сравнивать – это неизбежно, не от меня зависит, хочу или не хочу. А от того, что я действительно делаю и могу показать. Одно дело мы тут друг друга знаем и похлопаем по плечу, а другое дело, как посмотрят на стороне.
В 2011 году было портфолио-ревю в Москве: собрали разных фотографов из разных стран и они друг друга оценивали. Каждый фотограф давал картинки. И я попадал то к женщине из Южной Кореи, то к знаменитому американцу, то к нашим. Разница колоссальная – одну и ту же вещь показываешь, а реакция разная. Менталитеты разные, степени оценки. Не стоит заблуждаться, что тебя сразу или, наоборот, не сразу, но оценят. Многие так и умирают великими неизвестными. И к этому тоже надо быть готовым.
Фото: Сергей Осьмачкин
Комментарии (0)