Борис Гребенщиков вслед за 4000-летием группы «Аквариум» отмечает свой персональный юбилей. Дары волхвов по случаю дня рождения нашей главной рок-звезды: писатель Захар Прилепин сочинил в его честь настоящую оду в прозе, а режиссер Виктор Крамер поставил по песням «Аквариума» музыкальный спектакль «Музыка серебряных спиц».
Текст: Захар Прилепин
О БГ можно начинать говорить с любого места.
Для начала — с любого альбома, но это всякий сможет.
По поводу каждого альбома группы «Аквариум» я могу без всяких проблем написать книгу воспоминаний, вполне объемную. Сколько песен — столько глав. И скажу в этих главах, конечно, далеко не все, что хотел бы. К примеру, говоря о «Русском альбоме», я вынужден буду пересказать в лицах русскую историю, дать картинки своего рязанского детства, нарисовать, как я представляю себе Никиту Рязанского, Елизавету, коней беспредела, вспомнить 1991-й и 1993-й и то, как сидел на первом в своей жизни концерте Гребенщикова, не в силах даже ударить ладонью о ладонь — от полного счастья. Любое собственное движение казалось мне неуместным.
...Можно говорить о БГ с любой песни. Тоже задача не из сложных. Если мне встретится человек, с которым я смогу всерьез обсудить такую штуку, как «Капитан Африка», или такую вещь, как «Вавилон играет в футбол твоей головой», или такую мощь, как «Никто не выйдет отсюда живым», или такую муку, как «Луна, успокой меня», или мгновенное, но пронзительное «Второе стеклянное чудо», я, пожалуй, закажу столик в приморском ресторане на трое суток и отлично проведу время. Выпьем бутылок сорок, искурим полторы плантации, ничего не выясним, расстанемся счастливые.
Мало того, о БГ можно говорить с любой строчки. Этой строчки оказалось бы достаточно для того, чтобы написать, к примеру, этот текст. Или, случайно столкнувшись с половиной известных вам представителей плюс-минус моего возраста (Герман Садулаев, Митя Ольшанский, Олег Кашин, Андрей Архангельский, Саша Гаррос и еще сто прекрасных имен), остановиться на минутку и пару-тройку часов вспоминать, как, когда, в каком составе была впервые спета эта строчка, когда и при каких условиях она была услышана нами, какие первые эмоции она вызвала, какие эмоции она вызвала спустя неделю, год, а также десять и двадцать лет спустя.
Впрочем, вполне возможно, что мы сами и есть эти плоды. Яблоки. И у этих яблок есть отец. ...Впервые в жизни я готов признаться в несколько диковатой вещи — есть повод.
Когда весной 1996 года в составе спецподразделения мне довелось собираться в город Грозный, я с легкой печалью думал: «...Не очень хочется быть убитым, пока я не послушал песню “Ты нужна мне” в студийной записи. Очень будет обидно умереть».
Надо пояснить, что к тому моменту я слышал ее только на концерте и, естественно, сошел с ума — мне она показалась самой красивой песней, когдалибо существовавшей в природе (до сих пор так думаю), а пластинка (тогда еще в ходу были кассеты) «Кострома mon аmur» с ней еще не вышла. Понимаете, да?
Я не думал: «Ах, погибну, и у меня не будет сына, жены, мама огорчится, дерево мое не вырастет, дом не построится, Париж не ляжет под ноги, самая преданная собака не побежит мне навстречу, взмахивая ушами».
Сына своего я не видел, откуда я мог знать про него хоть что-то, жены тоже, собаки тем более, деревья, уверен, всегда посадят другие люди (или другие деревья), Париж можно посмотреть с того света, а жалеть себя, чтобы не огорчать маму, вообще не мужское занятие.
Зато эта песня — безусловное чудо, которое я хотел испробовать на себе обязательно при жизни. Без этой песни мне не хотелось умирать. И я остался жить. Говорят, что какую-то очень серьезную часть своей жизни, вроде как четверть, человек спит. Точно могу сказать, что еще одну четверть своей жизни я слушал «Аквариум». И, само собой, не считаю, что потратил это время зря. Те, кто не слушал, наверняка занимались какой-нибудь ерундой, а я-то рос, ветвился, расцветал.
Видите, какой вырос. Как расцвел, разветвился. Это был серьезный и долгий процесс.
Когда мне было шестнадцать, человек, который плохо говорил о БГ, переставал для меня существовать как осмысленная интеллектуальная единица. По крайней мере до тех пор, пока не появился Лимонов. С тех пор они дурно говорят друг про друга, а мы стоим посреди и терпим, терпим и наслаждаемся, что оказались посреди, — могли бы ведь родиться раньше и не застать всего этого.
Я выбирал себе женщин по... — хотел написать «по одному», но соврал бы — по нескольким признакам, среди которых тем не менее важнейшим было, способна ли она понять четыре или восемь, двенадцать, двадцать пять, восемь тысяч двести строчек БГ.
Моя любимая, с которой я живу и нажил четырех детей, сказала мне при первой встрече: «Да врет он все».
Чтобы как-то разобраться с этим вопросом (и, быть может, переспорить ее), я решил провести с ней жизнь. Тем более что она все равно, как и я, считала «Радио Африка» и «Русский альбом» лучшими работами этого человека (и его разнообразной команды) и на ее полке стояли двадцать кассет с надписью «Аквариум».
Надо ли говорить, что теперь его песни знают все мои дети, включая двухлетнюю дочь?
У Гребенщикова нет сочинений, которые мне не нравятся.
Есть песни, которые я люблю с первого взгляда и переслушиваю при любой возможности.
Есть песни, которые я слушаю реже, но едва они попадаются мне на глаза, я тут же думаю: нет, эта песня тоже прекрасна.
Есть песни, которые я никогда не слушаю, но это также не мешает мне помнить, что они прекрасны, и когда любая из этих песен выбредет на меня из-за неожиданного поворота, я точно не разочаруюсь. Были странные времена, когда Гребенщикова (после оглушительной популярности конца 1980-х) в некоторых околомузыкальных кругах было принято не очень любить — в основном из банальной зависти.
Но, тихо ступая по воде, ласково щурясь и расчесывая свою бороду, БГ победил всех скептиков и недоброжелателей.
Ныне его любит такое количество хороших и умных людей, включая скептиков, что я чувствую, как наконец сбывается моя детская мечта: тогда мне истово хотелось, чтобы «Аквариум» любили все. Его ценят и так почти все, кто в состоянии слышать и любить музыку, — больше, кажется, некуда.
Хотя, с другой стороны, все время откуда-то появляются новые люди среди тех, кто любит БГ. Только что выступал в школе одного глубоко промышленного города и, чтобы не мучить детей очередным уроком о бородатых классиках, прочитал им веселую лекцию про русский рэп: откуда он вырос, чем питается и куда будет расти дальше. Дети слушали, смеялись: они понимали, о ком я говорю, им было хорошо и любопытно.
Когда я закончил лекцию и, очень довольный собой, вышел в коридор, они выбежали вслед за мной и, подставляя листки из школьных тетрадей для автографов, прокричали наперебой: «Спасибо, такая лекция интересная! Только мы рэп не слушаем! Мы слушаем Гребенщикова!». Как прекрасно я был посрамлен, боже мой. Меня не удивляет, что ему так много лет. Одну из самых любимых моих песен — «С той стороны зеркального стекла»: «Он стрелки сжал рукой, чтоб не кончалась эта ночь, и кровь течет с руки...» — БГ сочинил в тот год, когда я родился на свет. А он уже до этого три года сочинял песни (и успел сочинить «Мочалкин блюз») и еще четырнадцать лет сочинял их после этого, — до тех пор пока я однажды не услышал обрывок припева одной его песни и не понял, что отныне я другое существо и жить мне теперь будет в тысячу раз интереснее.
Меня удивляет только одно: что ему так мало лет. У меня нет к нему ни одного умного вопроса. Что я, знающий шестьсот его песен наизусть, могу у него спросить? Только какую-нибудь глупость. Типа: почему песня «Камни в холодной воде» (гениальная!) не вошла ни в один альбом? Или: куда делась студийная запись песни (гениальной!) «Мы никогда не станем старше»? Или: а скажите Зубареву, чтобы сделал еще помимо «Рапсодии для воды» (гениальной!) «Рапсодию для воздуха» и «Рапсодию для огня». Или: отчего все-таки «Ты нужна мне» не вошла в «Русский альбом», а вошла в «Кострому...», где вообще непонятно что делает? Или: в 1985 году был один никогда не выходивший (но где-то существующий в записи) акустник, БГ и Титова, где прозвучала лучшая из земных версий «Аделаиды» (надо ли уточнять, что гениальной?), — как бы его найти?
У меня есть еще тысячи три таких же безумных вопросов. Но отвечать на них все равно придется самому.
Вот, к примеру, еще один: почему он при всей его всемирности странным образом не всемирен в заслуженной степени?
В 1991 году, когда я понял, что БГ (на этот раз BG) в силу вопиющего, кромешного, необъяснимого недоразумения не стал заокеанской суперзвездой со своим оглушительным и чудодейственным англоязычным альбомом Radio Silenсe (одним из моих самых любимых), я мог бы протаранить башни-близнецы на десять лет раньше срока, но, разумеется, предварительно эвакуировав оттуда всех граждан.
Обиде моей — личной, юной, невыносимой обиде — не было предела. Надо было бы протаранить. И людей бы спас — нечего было бы таранить после меня, — и сердце бы успокоил. Просто у меня не было подходящего самолета.
О эти глупые американцы. О этот глупый мир. Бор Борисыч — он, конечно, такой же, как Мик Джаггер, Пол Маккартни, Игги Поп и прочие Диланы. Такой же, только лучше.
...Сейчас обида моя поутихла.
Бог есть, Бог все слышит, Бог все знает. Спасибо, что Он своего, без малого, тезку поселил к нам, в Россию, в русский язык, усадил на жердочку из семи нот: пой, любимый. Поселил и в мое, между прочим, сердце. С днем рождения, сердце мое. Тебе, конечно же, четырнадцать лет.
Читайте также: интервью с Борисом Гребенщиковым
Комментарии (2)