Евгения Тюрикова: «Private — это вершина профессиональных знаний, креативности, умов»

О карьере и бизнесе

До прихода в Sber Private Banking вы всегда были на вторых ролях, долго отказывались выходить на авансцену. Почему решились?

У всех есть внутренние страхи, потом ты до чего-то дозреваешь, и следующим твоим шагом становится другая стратегия. У любого человека есть этапы развития: дорастаешь до чего-то, эмоционально и морально в том числе.

Как вас это изменило?

Сложнее всего было отдать то, что умеешь хорошо делать руками: когда переходишь на позицию менеджера такого уровня, прикладные вещи практически уходят. Знаете, как у модельеров: сперва сам все шьешь, компания растет — и ты уже только рисуешь, а потом лишь согласовываешь эскизы и выбираешь, что пойдет в производство, а что нет. Менеджер — это то же самое созидание, но ничего прикладного ты не делаешь. Управляешь людьми, выстраиваешь новые организационные структуры, мотивируешь, смотришь, что происходит на рынке, понимаешь, что надо делать сейчас, чтобы получить результат через несколько лет, даже когда команда это не вполне осознает.

Надо, чтобы осознавала?

Нет, и в начале пути я совершила менеджерскую ошибку: сразу сказала, в какую точку мы должны добраться. Говорю: «Ребят, смотрите, через три года мы будем здесь». Они испугались: «Нет, ты ненормальная».

Команду надо учить принимать большие цели, не бояться их. Когда люди сомневаются, что справятся, у них есть ощущение «я не смогу» или «это очень далеко», это демотивирует.

А вас мотивирует процесс или результат?

Я с детства люблю конечный результат, но в жизни важно и нужно получать удовольствие и от самого процесса.

Сейчас, когда вы большой менеджер, категория кайфа куда сместилась?

В этой работе все равно есть маленькие результаты, которые можно «пощупать». Даже изменение команды, когда видишь, как иначе работают процессы, — это тоже результат.

Сами собеседуете людей?
Да.

Есть возможности этого не делать?

Конечно! Например, в части продуктов собеседую только владельцев команд. Люди уже понимают, на какие вопросы они должны сами себе ответить, чтобы команда была правильно подобрана.

Какие это вопросы?

Первое, на что он должен ответить: какие у него сильные и слабые стороны как у руководителя. Когда руководитель признает свои слабые стороны и понимает, что их надо «затыкать», чтобы быть сильной командой, значит, он начинает по-другому смотреть на конструкцию! Надо усиливать себя.

Какие основные запросы у клиентов Private Banking?

Надежность, доверие и диверсификация юрисдикций. А если семьи, то основной запрос — контроль налоговых рисков для всех членов, структурирование публичных и непубличных активов, образование для детей, управление недвижимостью в стране и за рубежом, путешествия. То есть это целый комплекс задач. Как правило, бенефициар активов занимается всеми финансовыми вопросами, а все сложно удержать в одной голове. И нужен еще кто-то, кто снимет часть нагрузки.

Выходит, вы еще и психологи от финансов?

Какими мы были психологами в марте 2020 года! Пандемия, страхи за здоровье, будущее, кризис ОПЕК+ и рынков, закрытие границ. Кто-то из клиентов плакал, кто-то кричал в трубку. Было много всего, разного (смеется).

Почему клиенты вас выбирают? В чем ваше преимущество?

Первое — выбирают банк. Исследования показывают, что главный критерий — надежность. Второе — сервис и доверие к людям. Нам удалось выстроить взаимодействие с клиентом, мы не говорим нет, всегда отрабатываем даже то, что банк не может сделать. И за этим сервисом и доверием клиент точно понимает, что у него не будет вшито 25% комиссионных. Прозрачность порождает доверие.

Когда начинается камеральная проверка, клиент может запросить специалиста себе в поддержку. Когда у него возникает необходимость выбора образования для своих детей, он запрашивает твою экспертизу и консультацию. И наша задача — сделать так, чтобы было выгодно ему. И так постепенно ты уже не просто банк клиента, ты работаешь с семьей. А это дорогого стоит.

К слову, о семье. Сейчас тема наследования стала особенно острой, выросло новое поколение.

Абсолютно. Это очень хорошо видно по громким медийным историям. Мы еще в своем большинстве не умеем думать на несколько поколений вперед, и это тоже наша задача — предусмотреть, что мы можем сделать для сохранения преемственности внутри семей наших клиентов. Я даже формирую сейчас новую команду коучей, которые начнут разговор с семьей. Неважно, сколько человеку лет, мысль о том, что твоя жизнь рано или поздно закончится, не самая приятная. Мы решили, что нам нужны профессионалы, которые начнут разговор про передачу управления, работу с активами и свободное время для бенефициара. Надо обучать семью культуре коммуникации в этом вопросе.

О семье и тайм-менеджменте

У вас пятеро детей — вы ведете с ними разговоры об управлении своими финансовыми активами?

Все зависит от ребенка. К примеру, моя 14-летняя дочь рисует, я попросила ее сделать картинку для мерча моего благотворительного фонда. Она согласилась за гонорар, уточнив вилку для начинающих художников — от 200 до 2000 рублей. Я предложила оплатить работу по максимуму. Вечером вижу, что она читает наследственное право, на мой вопрос, что она хочет там узнать, отвечает: «Мам, я вот что-то не пойму, те деньги, которые сегодня заработала, я должна буду делить с остальными братьями и сестрами, если вы с папой умрете?» Вот так один ребенок интересуется деньгами (смеется).

Другой дочери 20 лет, ей предложили работу в Нью-Йорке, спустя некоторое время узнаю, что она не получает там зарплату: «Мам, это же очень крутой опыт, меня все устраивает». Ее деньги не интересуют совсем.

Насколько вы с учетом пятерых детей и руководящей позиции планируете свою жизнь?

Если вы про глобальный путь, то не планирую. Великий путь — это отсутствие пути. Если про быт — на полгода точно. У нас есть общий семейный онлайн-календарь, где расписаны все репетиторы, занятия, отпуска. Отдыхать ездим всей семьей дважды в год: в январе и в августе.

Что происходит, когда планы выходят из-под контроля?

Принимаешь ситуацию и выстраиваешь будущее с учетом изменившихся планов.

Когда вы в последний раз плакали?

(Задумывается.) Последний раз — на похоронах своей коллеги 6 августа. Ей было 40 лет.

Рабочие процессы могут вызвать у вас слезы?

Нет, на стресс у моего организма ровно обратная реакция: я полностью собираюсь и начинаю как машина выполнять определенный набор действий. Как-то на отдыхе дочь бежала по отелю, упала, врезалась лбом в косяк стеклянного стола и рассекла лоб до кости. Я даже слез ее не помню: сразу взяла полотенце, завернула лед, приложила ко лбу ребенка, спустилась на ресепшен, вызвала скорую. Мы доехали до больницы, и лишь когда дочку начали зашивать, я упала в обморок.

Как сейчас налажен ваш день?

Я встаю в 5:30–6:00 без будильника. Йога шесть дней в неделю, плюс активные пешие прогулки, когда я могу остаться наедине со своими мыслями. Потом провожаю малышей в 8:00–8:15, быстро одеваюсь и в 8:30–9:00 выезжаю. По дороге на работу — звонки, которые не сделала вчера, либо письма, в зависимости от того, чего больше накопилось. Дальше рабочий день очень плотный, но я научилась оставлять время на обед. Примерно в 19:00–19:30 я заканчиваю встречи и до 21:00 разбираю почту. Потом еду домой, около 22:00 я дома. Дальше у меня время на среднего ребенка, мы с ней болтаем, а в 23:00 я иду спать. Домашние знают: после этого времени я не соображаю.

Можете позволить себе социальный детокс?

Легко. Все знают, что в отпуске меня нельзя трогать. Я не беру с собой работу и не отвечаю на рабочие письма. Если мне звонят или начинают писать, значит, действительно аврал. Да и дети в течение рабочего дня не звонят, только если реально что-то случилось.

Позволяете себе ничего не делать?

У меня нет такого, потому что даже когда я лежу — думаю. Хотя постойте!
В августе этого года у меня впервые было это ощущение! Точно! Мы несколько дней жили в пустыне — семейный тимбилдинг без гаджетов. И когда я проснулась там посреди ночи, словно в планетарии, поймала себя на том, что в моей голове нет ни единой мысли. Я просто созерцала звезды.

Как ощущение?

Сначала испугалась. Как? Мыслей совсем нет? Но я работала над собой, училась отпускать мысли и не думать ни о чем.

О благотворительном фонде «Село»

Как в вашей жизни появился проект «Село»?

Мой муж Марат Шайдаев хотел заменить окна в школе своего родного дагестанского села Цмур, но когда я ее увидела, поняла, что это бессмысленно: бывший коровник без оборудованных классов, водоснабжения и отопления. Подумала: если уж делать, то не просто школу, а образовательный центр. И надо наладить и самостоятельный бизнес рядом, который бы школу питал. Так появился наш благотворительный фонд «Село».

Что было сложным в процессе устройства?

Найти учителей. Когда мы создали школу, построили рядом многоквартирный дом — предлагали учителям готовые квартиры, включая постельное белье и полотенца. Казалось бы, только приезжай, живи и преподавай — за это еще и платить будут. А учителя отказались ехать в Дагестан! Начали искать местных — из Махачкалы, Дербента, — они тоже не хотят. Система образования построена таким образом, что у педагогов нет никакого KPI по тому, как ребята учатся, куда они поступают, как идет их дальнейшее развитие.

Проблем сегодня много: и где брать педагогов, и как повышать их квалификацию.

Но из хорошего: сегодня в Цмуре уже девять кружков, мы занялись с февраля программированием. Вот уже третий год действует сельскохозяйственный техникум на базе нашей школы. Ребята после него могут поступать в институт, у них уже будет базовое образование и опыт. Сейчас ищем коробочное решение, чтобы его раскатать на сельские школы по всей стране.

Сельские школы — о каких цифрах в масштабах страны идет речь?

В селах находится 60% школ России — это более 3,5 миллиона детей. Они все имеют шанс попасть в категорию неблагополучных. Боюсь, что государство сейчас формирует дополнительные гуманитарные катастрофы. Не развивая систему образования в малых городах и селах, мы подрываем свой продовольственный потенциал и формируем глобальную проблему.

Об ответственных инвестициях

Вы в Sber Private были одними из первых, кто запустил и стал продвигать идеи ответственного инвестирования. Почему?

Можно, конечно, поговорить о том, что климат меняется, но в первую очередь это абсолютно экономически оправданная история. У нас одна Земля, которую ты не можешь остановить и сойти, и крупные корпорации разворачиваются в сторону экологии, осознавая, что климатические изменения сильно ударят по экономике.

Но тогда, на старте, нами двигал помимо беспокойства о климате общемировой тренд: большие фонды инвестируют в социально-ориентированные компании, повышая стоимость их акций.

Это мировой тренд, а в России так же работает?

Пока нет. Но уже хорошо, что о проблеме начали говорить. Если люди начали обращать внимание на проблему, значит, они точно ее решат.

Первый индекс, который вы запустили, — женский?

Его мы запустили в 2019 году. Я уверена, и это подкреплено данными, что женщины эффективнее в очень многих областях с точки зрения управления, достижения стратегии, операционных результатов.

Дальше были фудтех, циркулярная экономика, а сейчас мы запускаем индекс Green Economy Transition, где делаем ставку на компании так называемого, зеленого перехода. Это компании новой экономики, которые активно используют альтернативные источники топлива или новые технологии. Некоторые из них относятся к сегменту карбономики — одно из моих любимых — это способ улавливания СО² прямо из воздуха.

Почему это важно?

Дело не только в репутации компании, но и в потенциальном риске для инвесторов. Пренебрежение экологией обходится дорого. Помните взрыв на нефтяной платформе в 2010 году, когда в Мексиканский залив вылилось несколько миллионов баррелей нефти? После этого акции BP, которая арендовала эту платформу, упали на 12%, а рыночная стоимость компании снизилась на 43 миллиарда долларов. Или скандал с Volkswagen, признавшемся в манипуляциях с тестами на экологичность автомобилей в США. Капитализация компании рухнула на треть. Не говоря уже о миллиардных штрафах, которые ей пришлось выплатить. Есть и отечественные примеры. Например, разлив топлива в Норильске летом прошлого года. В разгар катастрофы акции Норникеля заметно упали, а его дочка Таймырская энергетическая компания выплатила огромную сумму в возмещение вреда, причиненного окружающей среде.

Говорят, что Private Banking — всегда про опережение трендов. Можно ли выдвинуть гипотезу, что ESG-инвестиции подхватит массовый банковский сегмент?

По идее — так и должно быть. В мире так происходит: Private — это вершина профессиональных знаний, креативности, умов. Есть возможность больше рисковать, другие ожидания клиентов. И все, что Private собрал крутого и креативного, дальше раскладывается в красивые коробочки и отдается в affluent-сегмент, а потом еще на маленькие коробочки — и в массовый сегмент. Мы уже сейчас занимаемся тиражированием и думаем, как сделать так, чтобы наши индексы можно было нарезать на рубль и отдать в масс-маркет. Это вопрос даже не нескольких лет, а месяцев.

Фото: Егор Васильев. Визаж: Анастасия Раевская. Продюсер: Михаил Гурай