Кто
Красавица скульптор и художник по фарфору дружит с Рустамом Хамдамовым, а сценарист Тонино Гуэрра и вовсе пытался забрать в свой Сад забытых фруктов в итальянском Пеннабилли статую лежащей музы размером метр девяносто, обещая соорудить для нее постамент и стеклянный колпак. Занимает должность ведущего художника Императорского фарфорового завода, проработав на нем сорок шесть лет, успев отдать свои произведения в фонды Эрмитажа, Русского музея и других важных культурных институтов.
Что
Превращает фарфор в стекло, металл, драгоценности и статуи, насыщает пластические объекты символами, сплавляя в фигурах и росписях элементы различных культур: в простом металлическим ошейнике крупноформатной статуи «Тень воина», над вторым вариантом которой художник уже год работает по частному заказу, она открывает для себя новую технику изготовления и отливки металла; работая в пластилине над моделью головы юноши, напоминающей и украшения скифов, и китайские гравюры, и римские медальоны. Одна из важнейших работ — одиннадцатифигурная композиция «Гений и злодейство — две вещи несовместные» (1990–1996), в которой ангелы, Пушкин, Дантес, Моцарт и Сальери обступают лежащую музу, на которую было покусился Гуэрра. Он же, увидев эту практически сбивающую непредставимостью фарфора такого масштаба историю, заметил в гостях у Инны Соломоновны: «Впервые вижу, чтобы памятник Пушкину стоял в доме».
Прямая речь
«Я, как актеры, могу ответить, что все работы — любимые. В каждую вложена душа, все эмоции, энергетику, темперамент я отдаю процессу. Сначала леплю модель из пластилина, снимаю и отливаю черновые формы. Затем готовится форма для отливки начисто. После отливки глазуруется, обжигается, расписывается и снова обжигается. За все это время ты пробиваешь то, что невозможно пробить — сопротивление материала, — и в итоге произведение от тебя как будто понемногу отступает. В фарфоре я делала все, что возможно, кроме лишь подглазурной росписи, ею блестяще владел мой любимый художник Владимир Городецкий, в 1970-х — главный на ЛФЗ, после его шедевров было как-то боязно начинать. В 1962 году, приехав из Киева, по насмотренности я была чистым листом: нас учили на примерах исключительно соцреализма, до сих пор перед глазами картина „Ленин перед планом ГОЭЛРО“. И на меня в Ленинграде просто обрушился мир искусства. Такое пространство открылось передо мной! Альбомы были огромной редкостью, я долго собирала коллекцию, ходила в букинистические магазины, многие часы просиживала в отделе эстампов Российской национальной библиотеки. Был период, когда я обожала итальянское искусство, особенно Ренессанс. В 1980 году меня после долгой битвы отправили в поездку по Италии от Академии художеств. Там я „тронулась головой“, физически переживая Джотто, Боттичелли, Рафаэля. Сейчас я этим уже насытилась — все образы крутятся в голове без всяких книг, но если будет рабочая необходимость что-то посмотреть, то я, конечно, опять увлекусь. Александр Боровский, глава отдела новейших течений Русского музея, разделил мое творчество на два периода: большие фарфоровые композиции на поэтическую тему и формально дизайнерские объекты на современную тему. Раньше главной темой для меня была поэзия, большие композиции, но мне кажется, что этот период закончился. Теперь я перешла к дизайну, мне интересны задачи в этой области искусства, тем более что сейчас она стала определяющей, а у меня на это „настроен глаз“. В данный момент меня не покидает история Саломеи, а именно опера Рихарда Штрауса по пьесе Оскара Уайльда, мне видятся в ней абсолютно параджановские образы. Я познакомилась с солистом Мариинского театра Евгением Улановым, который мечтает поставить это произведение, мы даже встречались с Валерием Гергиевым, но пока опера только в проекте. Настоящие чудеса и провидение — это то, что, сидя денно и нощно в мастерской, я смогла познакомиться с выдающимися людьми. В таком туристическом городе, как Петербург, масса сувениров, большинство из них очень некрасивые. Если бы передо мной стояла задача сделать что-то дизайнерское и при этом с духом места, genius loci, я бы обратилась к незаслуженно забытым именам. Меня расстраивает, что мы превратились в „Иванов, не помнящих родства“. У меня в мастерской стоит портрет Александры ЩекотихинойПотоцкой, лучшего в 1920-х художника, графика, фарфориста ИФЗ (переименованного из Императорского в Государственный), жены Ивана Билибина, которому больше повезло с известностью. Мне кажется, дизайну стоит открывать и переиздавать то, про что люди забыли».
ipm.ru
Комментарии (0)