Мы нашли самых сознательных пластических хирургов Петербурга, которые в своей работе отмеряют больше семи раз, отрезают строго по существу и устраивают пациенту сеанс прикладного психоанализа на предмет «Оно вам надо?».
Сергей Швырев
Пластический хирург не делает операций «для профилактики». К нам идут за радикальными переменами. А законсервировать красоту — к косметологу. Поэтому на жалобы вроде «Доктор, что-то начало смещаться» я отвечаю: «Будем ждать, когда действительно сместится».
Когда пациентка говорит, что хочет подтяжку, раз это нужно мужу, который моложе на двадцать лет, то я прошу сначала спросить у мужа напрямую. А не фантазировать на тему. Как правило, оказывается, что чужое мнение взято с потолка. Значит, выдыхаем, остываем и встречаемся снова, если решение созреет уже в собственной голове.
Как вести себя с пациентом — целая тема для лекции по этике в медуниверситете. Но если вкратце, то заповедь такова: относись к нему так, как отнесся бы к своему младшему или пожилому родственнику. Человек на приеме доверчив и сконфужен, как пришедшая к вам за советом бабуля. Потому что хирург по умолчанию находится в более сильной позиции. И надменность здесь просто не к месту.
Хороший пластический хирург должен сам держать форму: быть худым, спортивным и веселым. При нашей работе это несложно — часто доводится работать с приличным весом. Удивляюсь, как хрупкие девушки-хирурги справляются, скажем, с липосакцией.
Я сразу перенаправляю людей, которые пришли не по адресу. Есть смежные специалисты, они справятся лучше. Пластический хирург работает на поверхности тканей. Если проблема залегает глубже, на уровне мышц и костей, это точно не к нам. Экспериментировать тут совершенно излишне.
Другой причиной для отказа становится невосприимчивость к аргументам врача. Я могу какое-то время взывать к разуму пациента, убеждая, что его стремление, например, к абсолютной симметрии лица бесперспективно. У каждого из нас одна половина меньше от рождения, а в течение жизни мимика добавляет отличий: ухмыляемся-то мы на одну сторону и подмигиваем строго одним глазом! Так что достичь полного равенства не получится, какими бы золотыми ни были у хирурга руки. «Нет» в данном случае значит «нет».
Я не смогу оперировать человека, которого консультировал только по скайпу, если при встрече он принципиально отличается от присланных фото. Конечно, я запрашиваю снимки в определенных ракурсах, слать мне селфи на вытянутой руке бесполезно. И все же сюрпризы при выходе в офлайн не исключены.
Как всякий нормальный пластический хирург, я подрабатываю психологом на полставки: постоянно разбираю неврозы пациентов и утешаю их. К сожалению, фильтра в виде настоящих психиатров, как это было в первом Институте красоты на Гороховой, у нас нет. Да и откуда столько взять? В городе функционирует пятьдесят шесть клиник, где делают пластику, и в них по три-пять хирургов. К каждому по психиатру не приставить. Поэтому справляемся своими силами. Но все-таки я не профи и могу проглядеть на консультации акцентуированную личность. В созидательном режиме такой тип очень обаятелен и с большой вероятностью может превратиться в «серийного» пациента. Однако если, по его мнению, доктор сделал (или даже сказал) что-то не то, жди беды. Так что когда мы с пациентом уже на консультации находимся в противофазе, это последняя причина для нашего расставания.
Любовь Сафонова
пластический хирург Института красоты «СПИКА»
Самое безответственное, что может сделать хирург, — это авторитетно убеждать пациента в несуществующих явлениях или отрицать существующие. Человек при этом видит себя в зеркало. Не знает, верить ли врачу или своим глазам, и понемногу сходит с ума. Душевные травмы бывают опаснее физических. И если ты хирург, а не психолог, то разбираться с психикой пациента разрешено только и исключительно после того, как научишься ровно резать и аккуратно зашивать. Смелость не должна распространяться дальше знаний.
Я за любую форму жизни. Понимаю и принимаю абсолютно всех. Даже людей, про психическое состояние которых гуляют навязчивые и печальные слухи, — настолько они измучили коллег и в нашей клинике, и в других. Ведь им тоже можно помочь. Для этого я задаю себе главный вопрос: сумею ли я сделать пациенту хорошо? Не так «хорошо», как мне нравится, а так хорошо, как нужно ему? Не имеет значения, что у человека за тело. Важно, каково ему в нем. Пусть я без ума от лошадей, но если я буду из лучших побуждений дарить каждому по коню, то знатно испорчу окружающим жизнь. Так что надо залезть в голову пациента и посмотреть на мир его глазами. Работать с просьбой вот этого конкретного человека, из плоти и крови, с целым космосом внутри.
В нашей профессии необходимо знание психологии. Но освоить пластическую хирургию мне оказалось проще, чем эти бездны. Запрос на такую информацию пришел при столкновении с парадоксом: операция проведена чисто, результат совпадает с запланированным, а пациент почему-то продолжает страдать. Другого же криво перешитый нос радует, как встреча с любовью всей жизни. Получается, что счастье не связано с гармонией формы. Или связано, но очень хитрым узлом. Чтобы разобраться, я бросила все в один котел: от фильма «Матрица» до трудов Платона. Но самой полезной для меня оказалась теория зеркальных нейронов. Суть вот в чем: между врачом и пациентом обязательно возникают отношения. И тем, как они складываются, можно управлять с помощью реально существующих клеток, деятельность которых зафиксирована приборами. Грубо говоря, они позволяют, находясь рядом с человеком, «считать» его состояние. Так запускается механизм эмпатии: если вашему собеседнику больно, то и вам как минимум станет не по себе. Думаю, у животных эта система из-за отсутствия речи развита еще сильнее. Вот и мы можем постараться ее накачать получше. Функция рождает орган: хотите чувствовать людей — значит, дадите пинка зеркальным нейронам, активируя их работу.
Обман пациента неприемлем в любой форме. Насчет деталей операции, насчет ее результатов, насчет своей компетенции. Если я не могу прыгнуть с шестом, как Бубка, я не буду делать вид, что Бубки и шеста не существует. Раз не понимаю, как достичь какого-либо результата, то ни за что не стану утверждать, что это невозможно. Возможно. Просто нужен другой врач.
Сознательному врачу всегда слегка страшновато в момент операции. Мы ведь подбираемся крайне близко к мозгу — в самом прямом смысле. Мурашки бегут от такой ответственности. И пусть бегают дальше.
Пластический хирург не должен играть в блаженного и стесняться выгоды своей работы. Советую всем нам признать, что деньги существуют и являются одной из важнейших материй. Не единственной, не главной, не всепоглощающей. Но если специалист получает оплату своего труда, то это правильно. О душе (и своей, и пациента) он будет думать, когда в фундаменте пирамиды Маслоу не останется дыр.
Комментариев о работе коллег я не даю. Если возмущенный пациент приходит на вторичную операцию и вопрошает «Почему так?» — я отвечаю, что не знаю почему. Но знаю, как исправить. Это не цеховая солидарность. Я правда не знаю. Ведь пациент сам выбрал того доктора, и его судьба сложилась именно так. Моя система координат близка к дзену.
Денис Агапов
главный врач клиники эстетической медицины DEGA
Пластический хирург — объект повышенной опасности. Если автомобиль наехал на пешехода, виноват, как правило, тот, кто за рулем. Так же и у нас. Пациент не обязан ничего знать заранее. Это мы должны его максимально информировать, а потом на себя же взять ответственность за воплощение предполагаемого результата.
Опасно, если хирург сразу прерывает: «Не объясняйте, я все понял». Надо слушать пациента, и слушать долго и очень внимательно. А лучше еще и попросить собрать по Интернету примеры желанного результата. Мы стараемся делать то, что пациент хочет, а не то, что мы считаем очевидным. Если, конечно, его желание укладывается в относительные рамки показаний и нет риска серьезных осложнений. Уши эльфа и раздвоенный язык в рамки показаний, например, не вмещаются, хотя просят их часто. Но, между прочим, «красивая грудь» — тоже очень расплывчатое понятие.
Люди с некоторыми психическими трансформациями часто становятся нашими благодарными пациентами. Допустим, мечтал человек всю жизнь о носе определенной формы, спать не мог, есть не мог, думал об этом постоянно. Если в остальном он разумен и социализирован, то почему не снять у него эту фиксацию? Конечно, понять все нюансы можно только после действительно долгих разговоров, личных или в переписке.
Опытный пластический хирург будет избегать Саймонов. Термин из англоязычной научной литературы: SIMON — Single Immature Male Obsessive Narcissist. Одинокий незрелый нарцисс мужского пола с навязчивыми состояниями. Обычно он проявляет себя на консультации в первую же минуту, заводя полный печалей рассказ о том, как одна его ноздря больше другой и как это ломает ему жизнь. Такой будет недоволен любым итогом вмешательств и с высокой вероятностью превратится в личного сталкера хирурга.
Иногда наметанный глаз позволяет вычислить на консультации не только проблемных пациентов, но и «профессионалов». То есть тех, кто ходит по врачам с целью содрать с них деньги в суде. В кармане включенный диктофон, а в роли поддерживающей «мамы» адвокат. Мы с коллегами обмениваемся агентурными данными, если засекаем подобное. Ведь все наши пациенты, и реальные, и мнимые, ходят по одному и тому же кругу врачей.
Я никогда не делаю выводы о профессионализме своих коллег по результату одной операции. Просто потому, что ошибки совершают все, и именно ошибки оказываются на слуху. Допустим, человек делает нитевой лифтинг. Если все прошло отлично — он не пойдет этим хвастаться по другим хирургам. А если нет — встречайте.
Главное отличие сознательного хирурга от бессознательного в том, что он не снимает с себя ответственности за полученный результат и не отказывается исправить форс-мажорный результат повторной пластикой.
Антон Захаров
пластический хирург клиники Medici
Профессионал никого не уговаривает — и часто отказывает. Это норма. Мы отбираем среди огромного количества потенциальных пациентов именно тех, кому действительно можем помочь. Оперировать нужно только того, кто будет от этого счастлив, чье качество жизни за счет этого улучшится. Ничто не насыщает человека возможностями так сильно, как пластическая хирургия. И дело не в том, что новая грудь или лицо открывают все двери. Абсурдно было бы предполагать, что это так просто. Только тогда, когда новая форма тела меняет отношение человека к миру, мир в ответ меняет отношение к нему.
Коммуникация с пациентом — очень тонкая материя. Без эмпатии и взаимного доверия ничего не получится. Первое, что я пытаюсь узнать, — потребности пациента и есть ли в них элемент привнесенных мнений. Некоторые люди подвержены давлению — близких или моды, неважно. Зерно вскрывается в диалоге. Например, я спрашиваю, как человек видит итог своей трансформации. Он отвечает: никак, но мама говорит, что будет замечательно. Это тревожный знак. Операции, которые не являются внутренней потребностью, не приносят счастья людям.
Если все было проведено технологически верно, но пациент все равно несчастлив — это значит, я что-то упустил, совершил дефект отбора или неправильно определил его мотивацию.
Понимая, что пациент хочет изменений, которые уводят его в сторону от эстетической гармонии, я вынужден ему отказать. Или интересуюсь, хочет ли он получить более комплексный анализ внешности. Поверьте, человек, дошедший до кабинета хирурга, хочет! И тогда я с чистой совестью информирую его о других вариантах манипуляций.
Уверен, что несколько операций не стоит объединять в одну. Мнимая экономия сил оборачивается увеличением наркозного времени и реабилитацией вдесятеро дольше обычного. Мне кажется, такой подход связан с неготовностью хирурга гарантировать результат отдельного вмешательства, после которого пациент вернется на следующий запланированный этап. Кому-то удобно сделать операции оптом, но тут дело скорее в финансовой заинтересованности врача.
Я всегда переориентирую пациентов на коллег, если у нас не складывается контакт или если чувствую, что мы видим результат слишком по-разному. Когда невеста уходит к другому, то неизвестно, кому повезло. На каждой консультации я даю пациенту строгие цифры. Например, сообщаю, что в случае подобного вмешательства процент удач — 90, по российским клиникам — 82, у меня — 94. Человек располагает данными от меня и от других специалистов — и я рассчитываю на его взрослый осознанный выбор.
Давать комментарии о коллегах нет смысла. У каждого есть доля неудач. У кого-то выше, у кого-то ниже, но макростатистика доступна только внутри клиники. По моему мнению, если из 300 операций 250 проведены на пятерку с плюсом, 40 на четверку, пять на тройку и пять — на переделку, то это роскошно. Проблем нет у того, кто ничего не делает.
Моя задача — решать проблему, а не искать виновных и раздавать оценки. За ними можно обратиться в клинико-экспертные комиссии, которые дадут правовую информацию по вопросу. Я член одной из них, поэтому знаю, о чем говорю. 35–40% моих операций — это переделка чужих неудачных результатов. Рынок большой, и не всегда пациенту удается сразу найти квалифицированного хирурга. Нормальный врач свои полтора процента неудач постарается исправить максимально быстро. С минимумом финансовых издержек пациента и его дискомфорта.
Константин Липский
пластический хирург клиники Medici
Я часто делаю вторичные операции, исправляющие результаты предыдущей. Бывает, что с уменьшением размера носа хирург заодно сужает и дыхательные пути — риск есть, если заранее не была проведена качественная диагностика, которая показала бы нарушения носового дыхания. И пациенты в итоге переживают не только из-за внешнего дефекта, но и из-за невозможности свободно дышать. Люди впадают в депрессию, возлагают на меня надежды как на спасителя. Но я убежден, что, не поправив свое душевное здоровье, они не смогут адекватно воспринять результат операции. Поэтому первым делом направляю таких пациентов к психиатру для коррекции их состояния.
Иногда бывает сложно распознать на приеме не вполне здорового человека. При общении он абсолютно нормален, а после операции входит в психоз — внезапно и для нас, и для родственников. Но когда я беседую с пациентом, то, конечно, анализирую, какие есть показания к вмешательству и насколько он может быть удовлетворен его результатами. Понимаете, необходимость в пластической операции, как правило, совершенно субъективна. Нам нужно понять мотивацию. То есть если пациентка прямым следствием своей ринопластики видит знакомство с будущим мужем и сказочную свадьбу, то это вполне можно обнаружить и во время беседы. Главное, задавать правильные вопросы. Все пластические хирурги немного психологи. Наша задача — найти грань между неврозом и естественным желанием человека стать лучше. Грань, скажу честно, очень и очень тонкая.
Нет смысла соглашаться на все, что предлагает пациент. Если результат операции неочевиден и если человек не понимает последствий, то я от нее отговариваю. И когда пациентка и так красива. Но в этом случае переубедить бывает тяжело — женщины стремятся к воображаемому совершенству и на пути к нему могут снести любые преграды. В том числе занудного хирурга.
текст: Алла Шарандина
фото: архивы пресс-служб
Комментарии (0)