Сева Гаккель: «Везде был просто ад, а в клубе Tamtam был ад, защищенный границами сообщества»

В июле легендарному рок-клубу Tamtam исполняется двадцать пять лет. Как получилось, что ленинградская андеграундная тусовка выглядела модно, несмотря на почти полное отсутствие визуальной информации? Откуда вы знали, как одеваются, допустим, Talking Heads? 

Все происходило совершенно интуитивно. По моей английской спецшколе ходило несколько пластинок, бывшие нашей картиной мира, которая расширялась с фотографией на тройном альбоме «Вудстока» до фестиваля в полмиллиона человек. В 1970-х источником всего были обложки пластинок и редкие, почти не доходившие в СССР иностранные журналы и газеты. Тогда и стал понятен мой жизненный вектор — только рок-музыка, хотя ничто не предвещало: учился я по классу виолончели. Я понимал, что помимо убогой реальности в этот самый момент в мире происходит что-то потрясающее. В 1976-м я в составе группы «Аквариум» был на фестивале в Таллине, где познакомился с эстонцем, который записывал музыкальные программы с финского телевидения: концерты Джими Хендрикса, клипы Дэвида Боуи и Rolling Stones — звук часто не совпадал с изображением, приходилось все время подкручивать скорость. Мы его привезли в Ленинград и устраивали тайные просмотры на двести человек. С опозданием лет на пять, но мы были в курсе тенденций. Тогда носили все, что удавалось достать: пиджаки из комиксов, то есть комиссионных магазинов, демисезонные пальто, джинсы шили сами: Михаил Файнштейн, басист «Аквариума», был умелым портным. Вопрос был только в том, из чего их шить, а в остальном он умело имитировал и крой, и количество карманов. Самой большой проблемой была обувь, вернее, ее не было вообще. Поэтому в первое путешествие в Америку в 1988 году я купил себе ботинки Timberland, а через год в Берлине — белые Converse. Когда я запустил клуб Tamtam, меня все время просили их продать. 

Как вам удалось придумать клуб, который стал стилеобразующим явлением для целого поколения 1990-х? 

В 1988 году я вышел из состава «Аквариума». Мне было тридцать пять, и я достиг всего того, о чем мог мечтать: карьера, достаток, известность, но, оказавшись на вершине, я понял, что по-другому ее себе представлял. И мне захотелось начать с чистого листа. Расстался со всем я легко, такая у меня тогда была степень свободы. Я отправился за моря: сначала в Америку к ресторатору Марине Алби, потом гостил у Бориса Гребенщикова в Лондоне. И естественно, ходил на концерты — с Сергеем Курехиным, ставшим моим гидом по миру, о котором я имел весьма смутное представление. Я считал себя искушенным в музыке, но открывал программу выступлений в газете The Village Voice и понимал, что не знаю никого. Так мы оказывались на авангардных музыкантах уровня Джона Зорна в маленьких клубах на сто человек вроде нью-йоркского Knitting Factory. Именно в таких местах происходила настоящая повседневная артистическая жизнь. Меня это так впечатлило, что, вернувшись, я стал склонять всех знакомых к тому, что нужен клуб, но сам заниматься этим совершенно не горел желанием. В 1989 году в Ленинградский дворец молодежи приехала группа Sonic Youth, о существовании которой я не подозревал. Меня попросили их тусануть. Когда я с ними встретился, то меня удивило, как они были одеты: клетчатые рубашки навыпуск, джинсы, кеды — и все. Ким Гордон была в какой-то короткой пластмассовой юбке, оверсайзовом пальто, расшитых ковбойских сапогах — полная нелепость с моей точки зрения. 

В то время в американском туре у них на разогреве выступала Nirvana, тогда еще никто не знал слова «гранж». Глядя на них, я никогда бы не сказал, что это рок-группа. Концерт прошел на самом фантастическом уровне при полном отсутствии публики и чудовищном звуке. Я понял, что есть интереснейший культурный пласт, который хочу потреблять, но для этого нужно место, клуб авангарда и экспериментальной музыки. Летом 1991 года из Голландии приехал мой друг, музыкант Евгений Губерман. Мы искали место для небольшого джем-сейшена, и мне подсказали молодежный центр на Васильевском острове, на углу Малого проспекта и 16-й линии. Его председатель без всяких условий отдал нам зал, мы вскладчину арендовали аппаратуру, свистнули друзей и прекрасно провели вечер третьего июля. Все было очень компактно и близко. Нам так понравилось, что через две недели мы сделали еще один концерт, на который пришли человек сто. Потом еще несколько — и по городу прошел слух, что есть точка, где дают играть бесплатно. Стали приходить какие-то совершенно мне неведомые группы, совсем молодые. И как-то на пороге появилась пирсингованная компания, группа «Пупсы». С некоторым подозрением я дал им вечер, и на их выступление пришло триста самых отъявленных хулиганов, половина из которых были скинхедами в зеленых военных куртках М-65. Все было вверх дном. Над сценой висела труба, на ней вниз головой какой-то псих — просто преисподняя. Это был чистый панк-рок, о существовании которого в городе я до этого даже не догадывался. Так я обнаружил, что есть нечто гораздо актуальнее экспериментальной музыки. 

Что вас поразило визуально?

Группа «Нож для фрау Мюллер». Им было лет по двадцать, они тогда играли тяжелейшую музыку. Олег Гитаркин, Тима Земляникин, Алексей Микшер — вся группа имела совершенно законченный образ, который абсолютно не помещался в мою сложившуюся визуальную картину мира. На них были парки, грубые ботинки и закатанные джинсы. Гитаркин, хотя и выглядел наименее дико, показался мне похожим на Ива Монтана или Жака Бреля. Мне очень понравилась их подача. Они были какими-то совершенно неприступными. Я же был старым хиппи и, хотя у меня имелись белые кеды и черные джинсы, все равно был чужаком. Плюс длинные волосы и какая-то подозрительная группа «Аквариум» в анамнезе. Но мне стали доверять, я был принят этим сообществом и даже имел некое влияние, могу даже сказать, что меня чтили. Так формировалась среда клуба Tamtam. 

Вы как-то вмешивались в программу? 

У меня был один критерий: никакого мейнстримного русского рока и тяжелого металла. Панк-рок, ска, регги, рокабилли и экспериментальная музыка — пожалуйста Председатель этого колхоза давал нам полную свободу, мы только должны были после каждого концерта все убирать и платить за электричество. Два года мы существовали на птичьих правах. За это время клуб превратился в сквот: приходили ночевать люди, после концертов все оставались тусоваться до утра. Конечно, были наркотики, темные личности, бандиты, которые приходили контролировать своих же дилеров. Пару раз в поисках кого-то приходили огромные дяди в кашемировых пальто до пят. При этом над клубом располагались два этажа милицейского общежития. Это был полный абсурд, им не было ни сна, ни покоя, когда у нас начинались массовые драки, разъезды на мотоциклах или сборища по триста человек внутри и двести на улице. Я как-то посмотрел на это и подумал: «Боже мой, это же я. Это все придумал я». В 1990-х была полная анархия, и панк точно соответствовал этому времени. Везде был просто ад, а у нас был ад, защищенный границами определенного сообщества, потому что люди другого типа к нам не ходили. Tamtam считался злачным и опасным местом. 

Во что вы одевались? 

На станции метро «Пионерская» было странное здание с низкой крышей, там строился какой-то центр, то ли баптистский, то ли сайентологический, и при нем был магазин «Армии спасения», не просто секонд-хенд: там были огромные склады военной одежды образца 1960-х годов: серого, мышиного цвета кителя всех размеров, с погонами и карманами. Они стоили копейки. Были даже женские юбки и пиджаки. В эту форму с ног до головы оделись все. Это стало Tamtam-стилем. Более того, мы стали эти пиджаки вешать на плечики и продавать как наш фирменный сувенир. Иностранцы их охотно покупали. Однажды на Масленицу к нам приехал в гости Дэвид Бирн из группы Talking Heads. Мы напекли сотни блинов и подарили ему этот пиджак — он проходил в нем несколько лет не снимая, просто затер до дыр.

С мужчинами понятно, а как выглядела девушка панк-рокера?

Все было категорически асексуально: никаких признаков причесок или каблуков, чаще всего носили парки и джинсы. 

Кто считался образцом стиля?

Олег Гитаркин и Денис Купцов Кощей, один из основателей рокабилльной группы Spitfire, очень модной: с баками, с причесочками, в ковбойских казаках. Они, в отличие от психобильных зататуированных, были более умеренными и проамериканскими. Еще котировалась группа «Химера», одна из самых интересных с точки зрения глубины текстов. Ее фронтменом был замечательный человек абсолютно вне стилистических рамок — Эдуард Старков. Он был татуирован с ног до головы и выступал в брезентовом фартуке кузнеца на голое тело, военных бриджах и босиком. Остальной коллектив был одет никак, вернее, как студенты ЛЭТИ. Яркими типажами были Евгений Федоров из Tequilajazzz и Сергей Ефременко из Markscheider Kunst.

А «плохие парни» были?

Самая свирепая публика была у рокабилльщиков — точно жди драки. Чуть что, заводились с полоборота, причем как в какой-нибудь «Вестсайдской истории», практически с ножичками. Однажды во дворе бились два человека: рокабилльщик Харлей и панк Джеймс. Они встали в круг из двухсот человек, прямо как Пересвет с Челубеем. Я думал, все перерастет в массовую драку и все переубивают друг друга. Но был бой, он надавали друг другу по морде, обнялись и разошлись. Совершенно рыцарский поединок.

Если бы вам сейчас дали помещение, вы бы занялись клубной деятельностью снова? 

Ни за что. Я работаю в клубе «А2», там играет один мейнстрим. У меня физически нет потребности куда-то идти и что-то слушать. Правда, я участвую в международном проекте BalconyTV — это unplugged-концерты на балконах и крышах по всему миру. В Петербурге мы уже сняли пятьдесят сюжетов — и этим летом начнем шестой сезон.