Как в Александринке появился революционный спектакль-концерт «Оптимистическая трагедия»?

Спектакль «Оптимистическая трагедия. Прощальный бал» был поставлен в Александринском театре  режиссером Виктором Рыжаковым по некогда знаменитой, а затем полузабытой пьесе Всеволода Вишневского, реновированной драматургом Асей Волошиной к 100-летию Октябрьской революции. На сцене появляются Человек-паук и крокодил Гена, матросы-призраки и артисты картонного театра марионеток, проходит рэп-баттл, звучат песни Вертинского и Магомаева, Децла и групп «Ленинград», Pink Floyd и Queen. Анна Блинова, Тихон Жизневский и Дмитрий Лысенков исполняют  в постановке главные роли.

Как вы представляете себе идеальный театр и идеального режиссера?

Анна Блинова (исполнительница роли Комиссара): Раньше я мечтала об ансамблевом театре, где у всех были бы одинаковые взгляды на жизнь и искусство, а за столом сидел полубог-режиссер, которому каждый беспрекословно верил. Сейчас я понимаю, что идеальная модель невозможна: театр — дело живое, и люди в нем переменчивые. Но когда случаются совпадения, пусть даже частичные, это счастье.

Дмитрий Лысенков (исполнитель роли Сиплого): В Александринском театре никогда никакой команды единомышленников нет и не было: у нас, можно сказать, диктатура. Раньше я думал, что идеальный театр — это театр ансамблевый. А теперь у меня уже нет идеалов. И идеальных режиссеров, как и идеальных людей, мне кажется, не существует. К счастью, Александринка предоставляет возможность работать с разными постановщиками.

Тихон Жизневский (исполнитель роли Алексея): «Если бы губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича»! Мне больше всего нравится взаимодействовать с Николаем Рощиным: он чепухой не занимается, все четко, по делу. Очень крутые вещи делают Виктор Рыжаков и Валерий Фокин. У любого режиссера есть сильная сторона: один форму чувствует, другой лишнего не говорит, третий внутренне свободен… Но идеального нет. Как и театра мечты.

Когда в Александринку приходит новый постановщик, он сам отбирает артистов в свой спектакль или вы можете к нему попроситься?

Анна: Я очень хотела попасть к Рыжакову.

Дмитрий: И я хотел. В данном случае это было обоюдное желание, наше и режиссера. Но нас троих «закабалили» сразу, а потом многие артисты, которых не было в изначальном распределении ролей, попросились в «Оптимистическую трагедию». В случае с Рыжаковым это оказалось возможно. А с иностранными постановщиками у нас всегда происходит так, что распределение готовится до их приезда: руководство театра предлагает им кандидатуры артистов, и от этих рекомендаций, как правило, никто не отказывается. Все зависит от конкретной ситуации: можно к кому-то попроситься, можно попробовать от роли отказаться, хотя формально по контракту это невозможно. К счастью, иногда бывает так, что режиссер сам понимает, что лучше сделать замену.

Тихон: Театр у нас режиссерский, и артистам нужно профессионально делать то, что требуется каждому вновь пришедшему постановщику, — причем делать это с максимальной отдачей. Прекрасно, что и режиссер, и материал каждый раз новые. В этом смысле у нас замечательный театр: здесь ставят представители разных стран, школ, театров и культур. Конечно, приходится им доверяться, подстраиваться, в чем-то себя ломать, учиться новому. Это очень весело, хотя иногда чувствуешь, что тебе не хочется этим заниматься. Все всегда индивидуально.

А в случае с Рыжаковым как было? Вы отнеслись к его трактовке как к эксперименту?

Дмитрий: По-моему, никакого эксперимента там не было. Собрать актерские этюды в единую картину — это не эксперимент, этим многие занимаются (я бы даже сказал — грешат этим). Мои ощущения от репетиций хорошие, потому что мы делали то, что хотели. Мне было интересно. Плюс мне нравится пьеса Всеволода Вишневского — изначальная, которая была написана в 1932 году. Позднее она была изменена с учетом разных идеологических правок.

Анна: У нас в основе была пьеса, которую ставил Александр Таиров в 1933 году.

Считаете ли вы себя соавторами спектакля?

Тихон: Конечно! Каждый из нас внес что-то свое. Рыжаков нам в этом смысле развязал руки. Попросил всех сделать этюды: мол, делайте что хотите! Поначалу все стремались, а потом как разогнались! А я этюдами с института не занимался, так что пришлось заново учиться это делать. Но было здорово! Мы сутками, как маньяки, просиживали в театре. Я даже не верил, что со мной это происходит. Бесконечно придумывали, реквизит искали, обыгрывали его по-всякому… Обычно же как? Тебя загримировали, ты «вынес» себя на сцену и давай рот открывать, текст произносить: такое «народное достояние» вышло к публике. А тут мы все сами сочинили, а режиссер только смонтировал. Первый прогон того, что мы «наделали», шел, кажется, часов двенадцать… Из наших этюдов можно было бы четыре спектакля сделать.

Дмитрий: Мы чувствовали себя соавторами, но отдавали себе отчет в том, что многие наши этюды не пойдут дальше репетиционной аудитории. В целом же этот спектакль — высказывание Рыжакова: он его задумал и он складывал из фрагментов целое. Мне результат не во всем нравится: для меня это длинно — могло бы быть более коротко и яростно. Я считаю, что в какой-то момент режиссер должен проявить жесткость в отборе. И неважно, что чей-то этюд не останется в спектакле. Это не имеет значения — мы делаем общее дело. А «всем сестрам по серьгам» не получится. Не должно так быть.

Анна: Разумеется, спектакль, тем более такой, в котором звучат резкие высказывания на темы, для кого-то неприкосновенные, не может быть рассчитан на всеобщее понимание. Однажды Рыжаков сказал, что наше время страшно тем, что отсутствует возможность абсолютного провала, — все более или менее, все ровно. Но не бояться провала можно, только будучи абсолютно уверенным в том, что ты делаешь.

Дмитрий: Мы знаем, что и почему делаем, и стоим на своем. Мы хотим донести свою мысль. А будем ли поняты и услышаны? Мне кажется, то, о чем мы говорим, находит отклик. Если бы у нас было идеальное произведение искусства, я бы сказал: ну вот, наконец-то, прекрасно, мы достигли цели! А раздражать может и то, что просто скучно. Бывает, зрители не понимают спектакля. Значит, мы не пробились к ним. Может, это не наша вина. Не всегда этот спектакль идет гладко. Он неровный, напряженный и затянутый. Сначала «крокодилы Гены», которые к нам не имеют никакого отношения, бегают по сцене несколько минут, потом вступительное слово Свидетелей истории (парный конферанс в исполнении Эры Зиганшиной и Аркадия Волгина. — Прим. ред.)… Там еще и «размножение» персонажей сделали, и деконструкцию музыкальную, поэтому пролог длится около восьми минут — а предполагалось три! И со всем спектаклем так произошло: предполагалось час сорок пять минут, а в результате — два с половиной часа. Хотя я бы придерживался изначального замысла. Мы об этом много говорили. Даже ругались. Мы сами отказались от того, от чего были готовы отказаться. В какой-то момент Аня много чего выбросила из своего этюдного багажа. Я тоже готов на любые купюры хоть сейчас.

Анна: И я готова что-то сокращать, менять. Если можно что-то выбросить, надо выбрасывать. Хотя бывают спектакли, которые и два вечера подряд идут, как например «Братья и сестры» в МДТ. Это мой любимый спектакль, но насчет времени — из всего, что я видела, он один, пожалуй, имеет право на такой хронометраж. Там это предполагается.

Тихон: По мне, вообще все, что идет дольше полутора часов, — перебор: невозможно смотреть, тяжело воспринимать. Какая-то дурацкая мода пошла в последнее время — делать четырех- и пятичасовые спектакли. Это ужас какой-то. И очень неприятно, когда в зале начинают светиться экраны мобильных телефонов, которые зрители достают, чтобы посмотреть на время. Мы со сцены это видим, конечно. И говорили Рыжакову об этом. Но его тоже можно понять: продолжительность «Оптимистической» зависит в итоге не только от внутренних потребностей режиссера. Он нам прямо сказал: «Я хочу, чтобы у каждого из вас в спектакле был свой кусок, мне дорого все, что вы сделали». Поэтому осталась большая часть этюдов. А за соавторство я как артист Рыжакову очень благодарен. Такая возможность нам редко предоставляется. В основном нас используют просто как краску, и чем лучше качество твоей краски, тем ты как бы ценнее. А здесь в нас оценили не техническую, внешнюю сторону, а внутреннюю.

Ради пресловутой «работы актера над ролью» Рыжаков отправил вас «служить» в Кронштадт на корабль «Уренгой»?

Дмитрий: Наверное, он хотел, чтобы мы как следует прониклись духом. Не знаю, можно ли про это рассказывать, — вдруг это военная тайна? Правда, мы никаких бумаг о неразглашении не подписывали. Там особо нечего разглашать.

Анна: Меня не взяли, сказали, женщина на корабле — плохая примета.

Тихон: У Рыжакова сосед — генерал, и он через него договорился, чтобы нам разрешили быть на этом корабле. Мы весело провели там два дня и одну ночь, хотя Рыжаков планировал четыре дня, с выходом в море.

Дмитрий: Но жизнь внесла свои коррективы…

Тихон: …и никакого выхода в море не случилось.

Дмитрий: Тут дело не в нас. У моряков свое расписание. Они должны были выйти в море позже нашего неофициального визита. Когда мы приехали, корабль вообще на ремонте стоял. Один двигатель не работал. За время, пока мы там были, его починили.

Тихон: Тогда у них шла подготовка к Дню ВМФ, им было не до нас.

Дмитрий: Предполагалось, мы будем «жить военной жизнью», но в результате нам ничего не доверили делать. Сказали: «Вы у нас в гостях. Ничего не трогайте». Мы и не пытались. Там все подписано непонятными буквами и знаками… В основном у нас был бесконечный сон и бесконечная еда. А еще мы ходили на построение.

Тихон: Кто-то ходил, а я не ходил. Я спал все время: утром, в обед, ближе к вечеру и ночью. И ел. Там огромные порции. Отлично отдохнул — как в санатории, даже лучше.

Дмитрий: На корабле всем положен послеобеденный сон по расписанию.

Тихон: Это называется «адмиральский час».

Польза от этого приключения была?

Дмитрий: Никакой пользы не было.

Тихон: Была, была! Мы объединились духовно.

Дмитрий: Мне кажется, что это раньше произошло, не благодаря поездке на корабль. Задача была — проникнуться морским духом и объединиться. То есть смысл-то заложен был, только что ж поделать, если любое благое начинание в России обычно заканчивается тем, чем заканчивается? К тому же театр тоже не мог «встать» на несколько дней, и нас отпустили с одной ночевкой.

Моряки с «Уренгоя» приходили на премьеру?

Дмитрий: Офицерский состав приходил. Но наш спектакль, как и пьеса Вишневского, не про моряков. Что там увидели моряки и какое мнение у них сложилось об этом спектакле, нам неведомо и никак на нас не повлияло.

Тихон: Среди моих друзей есть настоящие боевые офицеры, мои ровесники, которые служат на реальных современных кораблях. Им спектакль очень понравился. Но не потому, что там есть что-то близкое их морскому духу, а просто потому, что спектакль хороший. Один мой товарищ даже признался, что несколько раз всплакнул.

«Собака.ru» благодарит за поддержку партнеров премии «ТОП50 Самые знаменитые люди Петербурга 2018»:

главный универмаг Петербурга ДЛТ,

Испанский Ювелирный Дом TOUS,

Nespresso