Меньше года назад прима-балерина Мариинского театра вернулась на сцену после рождения ребенка и, продемонстрировав новую глубину, станцевала в неоклассической «Сильвии» в хореографии Фредерика Аштона и постмодернистском балете «Инфра» британца Уэйна Макгрегора.
Что было самым важным для вас в последнее время?
В творчестве или вообще в жизни? Для меня сейчас на первом месте ребенок, моя дочь. Ей годик. Когда я ходила беременная, очень скучала по работе, а когда родилась дочка, поняла, что с этим ничто не может сравниться. Через два месяца после родов стала ходить в театр заниматься. И только выйду из дома, как уже хочу назад, к ней, — эта тугая «резинка» между нами натянута очень сильно. Потом во время спектаклей дочь была у меня в гримерной: покормлю ее в антракте и снова иду танцевать. Правильно делают сегодняшние балерины, что рожают, в отличие от наших предшественниц прошлых поколений. Это абсолютно не мешает ни творчеству, ни нашей форме, тело не становится хуже. Мне даже легче теперь танцевать, хотя отдохнуть не удается, я до сих пор кормящая мама. Просто когда знаешь, что самое главное в жизни — ребенок, спектакль уже не вызывает такого стресса.
Как назвали дочь?
Милада. Это древнеславянское имя, мы долго его выбирали, и оно очень редкое.
Возвращение на сцену было постепенным?
Да, сначала станцевала «Юношу и смерть», это несложный балет. Потом, через месяц, «Кармен-сюиту», а когда Миладочке было пять месяцев, вышла в «Баядерке». После этого можно было считать, что я снова в полной форме, потому что нет ничего сложнее большого классического балета.
Затем у вас было сразу три премьеры на балетном фестивале «Мариинский», в том числе «Сильвия», трехактный неоклассический балет Фредерика Аштона, британского хореографа середины ХХ века.
И могу сказать, что в моем репертуаре не было балета труднее. Он во многом отличается от того, к чему мы привыкли.
В чем эти различия?
Движения строятся иначе. Например, мы делаем большие прыжки с двух шагов, а здесь с одного. Или у Аштона сразу после быстрого танца идет медленный. Со стороны кажется, ничего сложного, а ты умираешь, потому что дыхание не успевает восстановиться. Или знаменитое пиччикато в последнем акте — обычно в женской вариации три-четыре части, а тут семь! Танцуешь и думаешь: «Доживу до конца или нет?» А еще у меня на премьере сломались пуанты! Я приготовила по паре на каждый акт, но к третьему стопы настолько опухли, что туфлю было не натянуть, я ее надрезала, но зря: стелька треснула, и я танцевала этот несчастный акт в сломанной.
Как долго вы готовили «Сильвию»?
Примерно месяц. Сначала приехала Анна Тревьен, француженка, показать нам материал…
Показать материал — это как?
Ну, просто в репетиционном зале нам демонстрируют все движения, и мы должны их выучить, это основа. Когда порядок уже сидит в голове, ты о нем не думаешь, ноги сами работают. В конце мы репетировали целый день: три часа с утра, три часа днем и три часа вечером, и все на пуантах. К сожалению, Анна больше приехать не смогла, и премьеру выпускал другой репетитор, американка Сьюзен Джонс из АВТ.
Они работали по-разному?
У Анны были очень жесткие рамки, а Сьюзен разрешила нам чуть-чуть добавить что-то от себя.
А что вам хотелось добавить?
Например, мы спрашивали: «Здесь арабеск с прямой рукой или с согнутой?» И Анна говорила, что только такой и никакой другой. А Сьюзен отвечала: «Ну, сделай, как ты хочешь». И это было, конечно, приятно. Для нас, русских, это как-то роднее.
То есть русские более вольно обращаются с авторским текстом?
Мне кажется, русский танец вообще отличается от всех прочих. Вот как в обычной жизни: идет по улице человек, и сразу видно, что это иностранец, хотя он ни слова тебе не сказал. То же и в балете: даже в том, как они идут по сцене, уже проявляется отличие. У западных танцовщиков иногда все настолько идеально исполнено, что хочется эту идеальность чем-то разбавить. Я не хочу сказать, что они какие-то пластмассовые, но определенная неестественность все же есть. А для меня это важный момент. Когда я была маленькой, меня считали не очень эмоциональной. Это была скованность, которую я смогла преодолеть только спустя годы, и сейчас внутри уже полностью раскрепощена. Вообще не стесняюсь: скажут мне пройтись по сцене какимнибудь индюком — и я пройдусь.
Это как в «Коньке-Горбунке» Ратманского, где вы с удовольствием включаетесь в игру хореографа, делая свою героиню смешной?
В этом ее обаяние. Да, и зритель чувствует, когда ты делаешь все раскованно.
Во второй премьере сезона, «Инфра», тоже нужна раскованность, но совсем другого рода. Как вы работали с ее автором Уэйном Макгрегором, одним из самых ярких современных хореографов?
Сначала приехал ассистент Макгрегора Антуан и опять же показывал порядок, каркас. Мы учим, а он говорит: «Готовьтесь, сейчас приедет Уэйн и будет ломать ваши тела». Поэтому мы с трепетом ждали его приезда, как вдруг приходит обаятельный молодой человек и просто говорит: «Ну, поехали!» Он ломал не нас, а стереотипы репетиций. Обычно артисты танцуют, а педагог сидит и смотрит. Уэйн же двигался вместе с нами, это было очень интересно, и волнение сразу ушло. Еще он мог спросить: «О чем ты сейчас будешь думать во время танца? Какую историю себе придумаешь?» Мы поначалу терялись и не знали, что ответить, а потом вспомнили, что этот балет создан после терактов в лондонском метро. И я, танцуя, стала представлять, что моя героиня едет в метро и думает о том ужасе, который мог бы произойти и с ней. Он говорит: «Здорово! Теперь видно, что ты думаешь не о движении, а о сути, и твой танец становится совсем другим». Когда Уэйн уехал, второй спектакль было намного сложней танцевать: не хватало этой его подпитки и атмосфера была уже другой. Впрочем, так всегда бывает после премьерного подъема.
Вы ощущаете себя в балете «Инфра» иначе, чем, скажем, в «Баядерке»?
Конечно! Здесь я просто отпускаю свое тело — никаких рамок. А в «Баядерке» сдерживаю себя. Там только конец третьего акта можно танцевать быстро, и мне так этого хочется, так нравится: летишь, и прямо воздух расходится в разные стороны!
Кроме двух британских постановок вы участвовали в спектакле Adulte молодого петербургского хореографа.
Илья Живой — наш танцовщик, еще осенью он подошел ко мне и говорит: «Вика, я буду ставить балет, не могла бы ты поучаствовать?» И я сразу сказала: «Да!» Я как раз вышла после декрета, мне так хотелось работать! Хореография у него непохожая на других, мне было интересно танцевать в его спектакле.
29 мая, в день вручения премии «ТОП 50», вы танцуете в Нью-Йорке?
Да, вместе с Володей Шкляровым мы впервые будем выступать в качестве приглашенных солистов на сцене American Ballet Theatre. Вообще, дебют в ABT — это всегда особое событие в жизни балетного артиста, сколько бы он ни танцевал в других известных театрах. А здесь еще у нас будет возможность поработать с великой балериной Натальей Макаровой как с репетитором, мы будем танцевать «Баядерку» именно в ее хореографии.
Текст: Инна Скляревская
Фото: Саша Самсонова
Визаж: Юлия Точилова
Прическа: Юлия Художникова
Стиль: Вадим Ксенодохов
Ассистент cтилиста: Евгений Юминов
Благодарим Государственный музей-заповедник «Петергоф» за помощь в организации съемки
Платье Olga Malyarova, накидка Tatyana Parfionova
Комментарии (0)