Актриса FULCRO Анастасия Гордыманова: «Хочется, чтобы люди перестали воспринимать театр как помпезность в бархате»

Привет, лауреатка в номинации «Театр»!

Ох, очень неожиданно, конечно, это все.

Почему неожиданно?

Я считаю, в Петербурге есть люди поважнее меня. Не понимаю, как так вышло. Хотя когда мне сообщили о премии, я почувствовала гордость. Значит, то, что я делаю, откликается. Это важно для меня.

Зато мы все понимаем, почему так произошло: театр FULCRO стал большим событием для города. Вы все учились на одном курсе у Фильштинского, выпустились, объединились и стали сенсацией. Интересно, а у тебя какой взгляд изнутри?

Могу сказать точно: никогда бы не подумала, что мы будем театром! Нам, чтобы собраться вместе, нужно было над этим работать: у всех во время учебы были отдельные проекты, каждый интересовался своим. Но, когда однажды Даша Шамина, потом ставшая куратором проекта, написала, что есть место в здании завода Степана Разина, и предложила устроить там театр, мы ходили по пространству бывшей фабрики, как молодая семья по новой квартире. Здесь у нас будет сцена, здесь — гардероб, а там мы будем медитировать.

Так началась ваша заводская жизнь?

«Наше» помещение заняли другие арендаторы, и мы начали делать первые спектакли в фойе при входе. Там мы придумали цикл «Кабаре “Тридцать шестой год”», выпустили «Цветы» по текстам Брехта и «Шутку»: блеск, мишура, советские лагерные песни, фольклор. Запустили наши спектакли-маршруты. Я работала на «Страхе», и это был новый опыт прямого разговора со зрителями, акт честности. В общем, мы шагнули в поле работы даже не театральной, а человеческой. Такой коллективной эмпатии.

Как получилось, что из индивидуалистов вы превратились в единое целое?

У части нашего курса была общая работа — «Наш класс», спектакль про жителей польского городка, одноклассников, чьи судьбы были сломаны страшными событиями середины XX века. Из нас, команды спектакля, в итоге собрался коллектив театра. Оказалось, когда есть дело, за которое стоит бороться, возникает удивительное человеческое свойство — объединяться. Это не то чтобы дружба, а понимание, что ты часть чего-то большего и оно может существовать, только когда вы вместе, потому что это общий замысел, клич и обращение к общественности. И все наши спектакли, начиная с «Нашего класса», стали именно высказываниями.

Вы работали этюдным методом?

Да, все от себя, от своего видения, от среды, в которой мы существуем. Когда я делала Ханну Каш в «Цветах», мы поняли, что нужно идти через песни. Но как верно передать строки текста и мотив? После бесконечных проб пришло осознание процесса: принять себя, позволить голосу и телу откликаться на музыку и слова Брехта. И это тоже часть метода. Все рождается в непонимании, в усталости, в отказе двигаться дальше. А потом ты собираешься и волевым решением идешь вперед.

Вспоминая Ханну Каш, хочется спросить о твоем вокальном даре. Кажется, что голос — если не твой любимый, то важный инструмент.

Это в итоге тот инструмент, который все наиболее часто просят меня использовать. Один человек сказал мне, что я певица, а не актриса. Одно другого не исключает. Я понимаю, что я артист, у которого есть еще один способ передавать смыслы, чувства. Иногда так получается честнее, чем просто сказать. Мне говорили, что никогда не слышали такого многогранного голоса, что это нечто божественное. У кого-то слезы наворачиваются. Но, если честно, не знаю, почему люди так относятся к моему пению. Я принимаю свой дар, но не осознаю его до конца. Я 9 лет училась в музыкальной школе, мне было физически сложно перестроиться после строгих правил, отпустить свое тело. Позволить себе свободу интерпретации. Но потом случился перелом: я отпустила себя и начала доверять мелодии. Когда перестаешь сомневаться, случается что-то важное.

Создавая свой образ в Nihil, спектакле по текстам Владимира Маяковского, который вы играете вдвоем с Сергеем Горошко, ты сама продумывала музыкальную часть?

В какой-то степени да. Когда мы решили, что мой персонаж — Душа, и нам нужна молитва, я начала слушать много духовной музыки, католической и православной. На композиции, которые мне нравились, накладывала футуристические тексты Маяковского. В итоге получилось кружево вокруг основы. Все менялось, взаимодействуя с линией роли Сережи, нашей работой с композитором спектакля Ильей Symphocat, — так родилась история о звенящем, мятущемся образе поэта, о сложности и праве быть и говорить с Богом на равных.

Чей образ тебе ближе: хрустальная Душа в Nihil, хтоническая Ханна в «Цветах»?

Мне нравится, что в обеих работах я выступаю как проводник. В «Цветах» я не Ханна Каш, а нечто, представляющее эту историю. В Nihil я душа поэта и существую между Маяковским и Богом. Я не человекообразна там, но это не исключает диалога с аудиторией. Я рассказываю историю, и это другой способ извлечения информации из себя. В этом нет такой материальности, как в «Бесприданнице», в которой я сейчас репетирую Ларису Огудалову.

Да, в мае на площадке FULCRO вы показали премьеру дипломного спектакля Марины Бурдинской. Огудалову можно показать сильную, независимую или трепетную, жертвенную. Какую мы увидим?

Мне кажется, история, рассказанная в «Бесприданнице», — очень бытовая. Я играю человека безо всякой жертвенности, без этого «живите дальше без меня, я вас прощаю». Не происходит ничего экстраординарного, это просто история девушки, которая что чувствует, то и делает. Любит, пытается вырваться из привычной жизни. А трагический финал происходит, потому что все ее мечты рушатся в один день. Если бы она сутки пробыла сама с собой, успокоилась, все могло бы наладиться. Но здесь такой водоворот, что от нее ничего человеческого, чистого не осталось. И она сама себя начинает позиционировать как вещь. Хотели? Получайте! Мы долго думали, как показать ее убийство Карандышевым. И у нас оно происходит осознанно, а не случайно, как мы предполагали сделать.

Кстати, это был спойлер! В пьесе Лариса поет романсы. Сохранили это?

У нас не будет пения, но будет танец, с которым Лариса выступает перед всеми. Это вымуштрованная история, подготовленная от движений до костюмов, и она повторяется снова и снова. Я понимаю, образ Ларисы рифмуется со мной, и хочется, чтоб я спела. Но мы специально сделали иначе, убрали искренность порыва, которая есть в пьесе, обернули эти эпизоды в форму коронного номера.

Что сейчас с FULCRO как с коллективом?

У каждого сейчас свой путь и свое пространство, где он выражает свое отношение к миру и самости. Как проект мы находимся в периоде, когда мы разошлись, но однажды, возможно, снова соберемся вместе тем или иным образом. FULCRO существовал именно благодаря конкретным людям. Сейчас как будто уже немного другая история, но не будем загадывать.

Ваша сцена на заводе Степана Разина стала точкой опоры (как и переводится слово fulcro), точкой притяжения для независимых проектов. То есть это не магия места, а ваша магия, которая это место зарядила.

Да, театр на заводе, вся эта история — удивительное стечение обстоятельств. Невероятно, что столько людей, тем более молодых, пришли в FULCRO. И то, что Сережа Горошко стал в какой-то момент звездой (актер FULCRO сыграл Сергея Разумовского в комикс-блокбастере «Майор Гром: Чумной доктор». — Прим. ред.), и люди из мира комиксов и кино объединились в интересе к театру, который вдруг перестал быть явлением «нафталиновым», к чему мы все почему-то привыкли. Хочется, чтобы люди перестали воспринимать театр только как помпезность в бархате. Театр может быть близким, осязаемым. Контакт зрителя и участника спектакля — интересный акт. Не знаю, что будет дальше, но я благодарна, что это было в моей жизни. Если бы не FULCRO, я бы, наверное, не узнала, что я могу.

Где искать новый театр в Петербурге?

В Петербурге сейчас есть этот дух поиска. Например, Невидимый театр, который базируется в «Севкабель Порту». Они, кстати, взяли в репертуар спектакль «Непорочно», который мы сделали отдельной командой с режиссером Анастасией Быцань. В Социально-художественном театре мне нравится спектакль «Навсегда-навсегда. Сны о 1990-х», очень острый, очень нужный. Я верю, что мир будет иметь право на существование, пока мы можем говорить о том, что у нас болит, о том, что действительно важно.

Текст: Ксения Желудова

Фото: Константин Рассохин

Стиль: Дарья Пашина

Ассистент стилиста: Максим Лященко

Визаж и волосы: Мария Непряхина

Свет: Максим Самсонов Skypoint

Шрифт femme fatale в журнальной версии: Екатерина Вахрушева