Константин Хабенский: «Если актер считает себя первачом, делает мульки и выходит на авансцену, он плохо образован»

На сцене Александринского театра МХТ покажет три премьеры, в каждой — суперзвезда: вы играете в спектакле «Враки, или Завещание барона Мюнхгаузена», Рената Литвинова — в «Звезде вашего пе­риода» (22 марта МХТ сообщил, что вместо спектакля Литвиновой покажут спектакль «Сирано де Бержерак» Егора Перегудова — Прим.ред.), Игорь Верник и Дмитрий Назаров — в «Вальпургиевой ночи, или Шаги Командора». Этот выбор репертуара по принципу селебрити-блокбастера?

Нет, по принципу новизны. Мы встретились с худруком Александринского театра Валерием Владимировичем Фокиным и ударили по рукам, чтобы следующие пять лет обмениваться премьерами: каждый март МХТ едет в Петербург, а Александринка — в Москву. Более того, мы привезем с собой выставку музея МХТ и не­сколько бесплатных мастер-классов для студен­тов театральных вузов. То же самое я предложил сделать Александринке в стенах Московского художественного. Моя дата встречи со студен­тами — в День театра (27 марта). Надеюсь, это будет живой диалог с будущими коллегами. Скрывать нечего: все, что они захотят узнать, я готов рассказать. Я бы не хотел называть это мастер-классом, ско­рее, цеховым разговором, чем-то хулиганским. Мой мастер Вениамин Михайлович Фильштинский (преподаватель Петербургской театральной академии. — Прим. ред.) все время повторял, что нельзя останавливаться учиться. Подобные встречи — мое обучение, я узнаю новые слова, новые фильмы, новые тенденции, новые смыслы и новые желания. Желания — это важно.

То есть вы везете мультимедийный проект?

Да, и надеюсь, что это станет событием для горо­да, который меня вырастил и воспитал.

Нас ждет скорее актерский, чем режиссер­ский театр?

Если актер считает себя первачом, делает муль­ки и выходит на авансцену, то это говорит только о том, что с точки зрения этики и понимания профессии он плохо образован. Наши спектак­ли — про ансамблевую игру и ансамблевое су­ществование. Причем в «Вальпургиевой ночи» Дмитрий Назаров и Игорь Верник ведут диалог с Ерофеевым, Рената Литвинова — сама с собой («Звезда вашего периода» — это ее постановка и ее главная роль), а во «Враках...» личность баро­на Мюнхгаузена раскрывается в том числе через тех героев, кто находится рядом с ним. Мы везем три абсолютно разных по форме и по содержа­нию спектакля. Зритель выберет, какой для него ближе.

Подождите, как это — выберет? Мы со­бираемся посмотреть все три. Кстати, для вас волнующе возвращаться в Петербург действительно в новой роли?

В качестве актера Московского художественного театра я это делаю уже далеко не в первый раз, а вот в роли художественного руководителя, по­жалуй, да. Надо отметить, что петербургский зритель — довольно требовательный, особенно к тем, кто когда-то служил в стенах петербург­ских театров, а потом переехал к москвичам. Тут всегда особое внимание.

Мы, воспитанные на ваших ролях в буту­совском театре Ленсовета, по-прежнему убеждены, что вы петербургский актер.

И вы не одиноки: хотя я уже двадцать лет в Мо­скве, многие люди по всей стране, особенно таксисты, расспрашивают меня про Петербург, в полной уверенности полагая, что я продолжаю жить именно там. Ну, значит, такой сложился образ.

Вот и режиссер спектакля «Враки, или За­вещания барона Мюнхгаузена» Виктор Крамер тоже из Петербурга. Совпадение? Не думаю. И это уже второй ваш совмест­ный спектакль.

Мы работаем вместе давным-давно: я играл у него в «Гамлете» лет двадцать пять назад, когда в Петербурге существовал театр «Фарсы». Потом мы довольно неплохо, как мне кажется, сделали спектакль «Не покидай свою планету» по мотивам «Маленького принца» Экзюпери — вместе придумали, написали и поставили. Вроде бы получилось живо и интересно. И у нас оста­лось желание что-то продолжать сочинять. Мы сошлись на истории барона Мюнхгаузена, но это не всем известная пьеса Горина, по которой поставлен фильм, из нее взяты только персона­жи, чтобы зритель не запутался, а все остальное написано и сфантазировано по рассказам из биографической книги Рудольфа Эриха Распе, впервые опубликованной в 1786 году. Многие считают, что барон — вымышленный персонаж, а на самом деле он из знатного немецкого рода, представители которого хотя и занимали высо­кие посты, в истории остался этот балбес, кото­рый сочинял свою жизнь. Слово «завещание» в названии нельзя расценивать как нотариаль­ный термин, оно шире: скажем так, это мани­фест, завещание образа мысли и способа жизни.

Что в этом манифесте оказалось для вас важнее всего?

Знаете, мы в этом тексте вскрыли нечто похожее на то, что нашли в свое время в Экзюпери: мы привыкли, что это сказочка, ну, по крайней мере, так было легче продавать книгу. На самом деле «Маленький принц» — исповедь человека, ко­торый умирает в пустыне, перед смертью вспоминает жизнь и раскаивается в своих грехах. В истории барона мы расшифровываем байки и враки, пытаемся докопаться, что за смысл они скрывают. Есть такой способ справиться с болью — не забыть, потому что это чаще всего невозможно, а создать на этой эмоции другую историю.

Вы сейчас описываете психологический механизм диссоциации.

Примерно так и есть. Есть история о том, как барон, попав в плен к туркам, пас пчел. На самом деле она скрывает страшный факт, как человек был кинут пленником в яму и существовал там в ужасных обстоятельствах. И это попытка вытеснить трагедию какой-то более метафизи­ческой, фантастической картиной, закрасить жуткое черное пятно. «Враки...» придуманы не только и не столько для того, чтобы позабавить, а как способ показать, как можно не тащить за со­бой якоря воспоминаний.

Получился еще и очень зрелищный спек­такль — визуальность сейчас становится чуть ли не важнее содержания, вам так не кажется?

Виктор Крамер — большой фантазер и мастер крупной формы, но при этом у него довольно точный индивидуальный, ни на кого не похожий актерский разбор. Может быть, именно в премьерных 10–15 прогонах доминирует форма, но содержание ее потом всегда догоняет, расширя­ется, набухает и выходит на передний план. Так было и с «Не покидай свою планету» — визуаль­но очень плотно и интересно, а потом содержа­ние стало доминировать. Это же, предполагаю, случится и с внешне эффектными «Враками...». Чтобы он задышал и зажил, нужно время, это нормально.

Что для вас значит «проживать историю про балбеса, который сочинял свою жизнь»?

С каждым спектаклем я провожу часть своей жизни — год, два, пять, семь, десять, — мы находимся постоянно в диалоге с персонажем, со зри­телем, хочется все больше и больше вгрызаться в содержание, в фантазию и быть интересным — в первую очередь самому себе. С бароном мы всё еще ищем общий язык. В чем-то уже совпали, а в чем-то еще бодаемся на виду у зрителя. И каж­дый мой выход как первый, это новый человек, с которым я пытаюсь сдружиться. А, например, в «Контрабасе» или «Калигуле» я смотрю на своего персонажа как на того, с кем я уже попро­щался и могу о нем что-то рассказать.

Как оставаться интересным себе, играя спектакль годами?

Это внутренняя актерская кухня. Я задаю себе вопрос: о чем я говорю сегодня со зрителем? Если ты будешь просто произносить текст со сцены, не подключаясь, зритель послушает текст, не подключаясь к тебе. Поэтому внутрен­нее подключение — эмоциональное, физическое, какое угодно — выводит зрителя на диалог, а если не выводит, то мы сидим, обмахиваемся программками и ждем, когда же в антракте мож­но будет сходить в буфет. Всегда очень важно понять, какой вектор ты сегодня ведешь. Иногда я не задумываюсь, понимаю направление, отпускаю себя — и вскрываются совершенно неожи­данные, и для меня в том числе, исповедальные вещи. Так было с «Калигулой», надеюсь, меня ждет много открытий во «Враках…».

Звучит как психотерапия.

Может быть. Это не объяснить теорией, поэтому мы называем это адреналином, актерской зависимостью — у тебя в семь вечера включается что-то на уровне химии. Главное, не превратить это в завод, если ты приходишь в плохом смысле как на конвейер, где тебе нужно закрутить сто баночек и уйти. Вот важно до этого не довести. В моей жизни разное было. В петербургский период я иногда играл по тридцать четыре спек­такля в месяц, особенно в январские праздники, когда шли детские постановки. Я знаю, что зна­чит много, я знаю, что значит мало — в какой-то момент в Московском художественном театре у меня был всего один спектакль. Но независимо от количества нагрузки важно передать настроение, энергетику и смысл.

А что вам сейчас кажется по-настоящему красивым?

Люди. И я не про фасад, а про энергию, которая исходит от человека. Красиво, если ты кому-то готов доверять. Красиво, если ты в ком-то готов растворяться. Красиво, когда ты тянешься к человеку, хочешь встретиться, чтобы поговорить или помолчать. Все остальное довольно относительно. Пожалуй, еще музыка. Это субъективно, но, пожалуй, так и отвечу — человек и музыка.

История Мюнхгаузена отчасти и о том, что человек не стал бороться с системой, а построил свою собственную реальность. Как у худрука у вас есть амбиции устроить свой собственный мир?

Конечно, я, как и многие мои коллеги, бываю оторван от реальности. В насыщенной театральной и съемочной жизни мы приземляемся раз в два месяца в какой-то выходной, а потом опять улетаем и заныриваем в подмостки. Мы немножко оторваны, нам так проще, нам так не страшно, нам так безответственнее. Но как художественный руководитель я чувствую необходимость соприкасаться с реальностью. Но даже здесь я попытаюсь создать и предложить то, что мне самому интересно. Посмотрим, как мы справимся — есть два пути.

Либо да, либо нет!

А вот и неправильно! Либо хорошо, либо очень хорошо! По крайней мере, я такую себе ставлю цель. Периодически жизнь подбрасывает мне какие-то ситуации для проверки меня же самого, как я это расцениваю. Причем пройти их можно не с первого и даже не со второго раза. Иногда я сам придумываю себе эти проверки, но дохожу до верного решения спустя несколько лет. Новую должность я воспринимаю как очередную проверку человеческих качеств, профессиональных качеств и вообще — «Ты, брат, не слишком ли много о себе думаешь? Не нужно ли тебе еще что-то узнать, подучиться, подрасти? Может, ты давно шишек не получал?» Это такой интересный период. Сразу скажу, мне очень непросто. У меня, например, нет большого опыта руководства коллективом. Я не знаю, как надо, но я знаю, как не надо. Если наши командные фантазии хотя бы на пятьдесят процентов реализуются, я считаю, это будет уже победа. Для меня это точно не остановка. Остановка в кино, потому что если я еще начну сниматься, то все вообще развалится и посыплется. В кино у меня мхатовская пауза. А в театре идет обновление и проветривание.

Все в жизни нуждается иногда в проветривании.

Конечно! Надеюсь, что это будет не сквозняк. Сейчас скажу не свойственную мне, но понятную многим мысль: театр может позволить себе экспериментировать, когда у него есть достаточно прочная финансовая подушка. Я бы немедленно ударился в эксперименты, но я отвечаю за огромную труппу и сотрудников театра, поэтому мы себе позволим хулиганить и баловаться, когда у нас будет стабильный хороший репертуар.

Но вы запускаете новую программу «Арт-Хаб», расскажите про нее подробнее.

Это очень простая концепция, она рассчитана на два года и связана с нашей новой экспериментальной сценой Московского художественного театра. Мы попытаемся посотрудничать с театральными фестивалями, поискать драматургию, современных авторов, которые интересно пишут, режиссеров, которые могут вскрыть смыслы, и дать им возможность поставить на конкурсной основе свою историю. Так мы сможем найти новых режиссеров для МХТ. Зритель будет сопричастен, он будет голосовать за формирование репертуара. Здесь ничего нового нет. Отцы-основатели Московского художественного так и начинали. Я лишь систематизировал, чтобы спокойно, планомерно, в течение пары лет найти имена. Посмотрим, что из этого выйдет, но мы уже запланировали 50 пьес, из них 10 скоро будут поставлены. Все-таки МХТ при наличии трех сцен не должен повторяться, он должен предлагать абсолютно разные способы общения и взгляды.

Будем смотреть!

Будем показывать.

Гастроли Московского Художественного театра им. А.П. Чехова пройдут на сце­не Александринского театра с 25 марта по 1 апреля.

Текст: Ксения Гощицкая