«Если ты скучный — ты идешь нахрен» — режиссер Дмитрий Крестьянкин о работе с подростками и социальном театре

Пару лет назад в Петербурге случился бум новых театров: открылись Социально-художественный театр, Городской, Новый императорский театр, «Плохой театр». Чем твой проект отличается от других?

«Плохой» — театр, у которого ничего нет. У любого маленького независимого коллектива есть хотя бы амбиции: своя площадка лет через пять или «Золотая маска». В«Плохом» даже сезонов нет. Нам пофиг. Мы не продаем билеты, а следовательно, не получаем денег — только донаты со спектакля. Мы играем, когда хочется. А когда не хочется — не играем. Поэтому играем редко! (Смеется.)

Как устроен проект?

У нас идет то, что нигде не идет, — «Магда/Медея Третьего Рейха» Майкла Ардитти, например. Ольга Варшавер, переводчик, рассылала эту пьесу во все театры России, и ей приходил ответ в духе: «Вы что, обалдели? Пьесу про Йозефа Геббельса и его семью ставить?» В «Плохом театре» такое может быть, поэтому приходят режиссеры, которые говорят: «Хочу у вас сделать». Они понимают: мы не оплатим работу и декорации, но другие театры не рискнут выпускать все это под своим «брендом». А мы рискнем.

Почему «Плохой»?

Потому что ничего хорошего. Нет стабильности, бюджетов, звезд. Всего, что есть в МДТ, короче говоря.

Читала в одном твоем интервью, что до переезда в Петербург ты очень хотел попасть в МДТ. Попал?

Сходил пару раз. Слишком серьезно для меня. Театр — это прикол, я здесь занимаюсь весельем. И повторяю про себя постоянно: «Это всего лишь театр». Меня в РГИСИ учили, что театр — это серьезно. Когда зацикливаешься на этом, наступает смерть, а театру нужна жизнь и диалог. Театр — извращенный способ поболтать.

Если из твоей жизни изъять театр, что останется?

Социальные и инклюзивные проекты. У меня всегда был к ним интерес, но серьезно я увлекся после знакомства с режиссером Борей Павловичем. Я попал на его открытый урок, мы быстро друг друга почувствовали и начали работать вместе. Сейчас я преподаю в «Театральном доме» — это социальный проект фонда, который помогает ребятам из детских домов, и СХТ. Театр в этом случае — важное дело, но все равно прикол. Тусовка. Мы собираемся, пьем чай, танцуем и делаем спектакли в атмосфере безопасности и доверия. Мы поставили вместе «Одиссею» и «Илиаду» по Гомеру— сложные для постановки материалы. С «Одиссеей 2К19» поехали в Москву, на гастроли, и выиграли приз фестиваля «Особый взгляд».

Ты недавно стал отцом, как ощущения?

Кстати, если отнять театр, то останется моя семья. С ней все супер. У меня есть жена Настя и дочь Ия, ей 3 месяца. Она классная и смотрит на всех сурово. Это счастье, слезы и состояние, сравнимое с тем, когда мама в детстве уходит на работу, а ты дома, но между вами ниточка натянута и вы друг друга чувствуете. Так и я с Ией.

Работа в театре с подростками влияет на тебя?

Дети позволяют мне не стать мэтром — у них нет авторитетов. Ты можешь ребенку 100 лет рассказывать, что ты педагог в РГИСИ и у тебя за спектакли есть крутые премии. Если ты скучный — ты идешь нахрен. Именно так, ведь ребята из приюта за словом в карман не полезут. Если будет уныло, встанут и уйдут. И это серьезный вызов — сделать так, чтобы остались.

Что такое успех?

«Золотая маска» — успех. Или нет? Для меня успех, когда мы с моими подростками выиграли гастроли по всей стране. И вот это была пушка. Это не про театр, а про мир, про жизнь. Про крики в самолете, про удивление жидкому мылу в отеле, про ночные приключения. Может, у меня травма и я хочу остаться подростком? Я одеваюсь, как они, слушаю то, что они. Попадая в круг высокоинтеллектуальных интеллигентных людей, я теряюсь. Не то чтобы я не понимаю, о чем они говорят, совсем нет. Мне просто это не надо.

Как у тебя проходило детство?

Про детство я сделал спектакль «Квадрат». Он автобиографичный, включает в себя события с 1996 по 2006 год — всю школу. Я жил в Туле и учился в лицее искусств, который находился в страшном районе. В школу я брал рюкзак и железную трубу через плечо. После попал в стройтехникум, учился на программиста. Представь: приходишь в место, где у соседа по парте на ноге набита свастика, а на задней парте курят дурь. Я быстро соскучился по театру. Напротив техникума стоял колледж культуры, и я поступил туда нелегально. Учился одновременно: ходил туда-сюда через дорогу. В первую смену— колледж, во вторую — техникум. Я поднимал руку, спрашивал «Можно выйти?» Выходил и шел сдавать зачет. В итоге в техническом у меня красный диплом, а в театральном колледже синий — с тройками.

Что общего у программирования и театра?

Алгоритм. Если персонаж думает одно, то дальше он должен по логике сделать другое. Программирование — это творчество. Если бы у меня забрали театр, я бы делал игры. Когда мы с Борей Павловичем поставили «Не зря», я подумал, что хочу сделать игру без визуального интерфейса, которая управлялась бы голосом. «Подойди», «сделай», «открой дверь». Мне помог друг, мы сделали демку. Осталось озвучить, и она будет готова в сентябре.

Какой вопрос для интервью самый плохой?

Про творческие планы. Режиссер сразу несет чушь.

Какие у тебя творческие планы?

На Новой сцене вышел инклюзивный мюзикл «Жаль, что тебя здесь нет», где я — в роли композитора и музыканта. В сентябре в театре Малыщицкого будет моя премьера — «Заводной апельсин». Еще меня пригласили стать магистральным режиссером в проекте «Маршрут “Старухи”». Это спектакль-променад по рассказу Хармса, который показывают раз в год на улицах Петербурга. Сыграем его 12сентября. Я в нем участвую уже несколько лет подряд, потому что для меня это идеальный пример, как театр и жизнь встречаются, рождая что-то странное и крутое.

Что значит «магистральный режиссер»?

Тот, кто помогает другим режиссерам с исполнением идей. Для проекта каждый год подбирается новая команда — в этом году спектакль ставят сразу 16 человек . Маршрут идет весь день, с 12 утра до позднего вечера, но мы не будем ходить по городу, а останемся в Таврическом саду и превратим его в Централпарк— это идея куратора, Юлии Клейман. Я сделаю начало на Фурштатской улице и конец на берегу Финского залива.

Текст: Алина Исмаилова

Фото: Валентин Блох