Композитор и лауреат «ТОП50» стал режиссером своей оперы «52» — первой постановки в этом жанре в истории БДТ. Этот феноменальный гезамткунстверк объединяет разные виды искусства — музыку, ироничный видеоарт и тексты Льва Рубинштейна.
В драмтеатрах, прямо скажем, оперы обычно не идут — ваше произведение «52» стало первым в репертуаре БДТ.
И кроме того, «52» — моя первая опера, написанная специально для постановки в Питере (и во многом про Питер) и при этом дошедшая до постановки. Вся визуальная история, которая в ней разворачивается, снята в Петербурге. Видео для этой оперы я нарисовал заранее — сделал раскадровки, как в кинематографе. Город прекрасен тем, что ты можешь нарисовать кадр, заранее зная, как все в нем будет происходить, потому что в Питере всегда все происходит более-менее одинаково. Ты знаешь места, в которых будет нужная тебе атмосфера, понимаешь, как люди будут двигаться там в кадре, даже если не был в этих локациях несколько лет. Приезжаешь — все как ты себе и представлял. Наверно, это свойство не только Питера, но мест, к которым прикреплен сознанием, душой. Опера «52» создана специально для БДТ — театра, который я люблю, который для любого питерского человека с детства означает что-то очень важное. Я бывал ребенком еще в том, легендарном БДТ, о котором здесь очень хорошо помнят при всех новациях, которые происходят сегодня. Мне хотелось помимо решения своих композиторских и визуальных задач добиться высвобождения имеющегося в театре потенциала, дремлющей в нем возможности. Театр для меня — это возможность оркестровать музыку и атаковать слушателя сразу на нескольких визуальных и смысловых уровнях. Способ воздействовать на большее количество рецепторов. Словом, волшебная история.
А как бы вы описали сюжет этой оперы?
Рассказывать о нем — значит расписаться в собственной беспомощности. Он точно «про что-то», даже очень сильно про что-то. Из всего, что я делал, это одно из самых нарративных, повествовательно-осмысленных, сюжетных сочинений. Не всегда в опере должен быть объяснимый сюжет, а здесь он есть. Мне хотелось, чтобы героем являлась публика, зрители. В какой-то момент они и видят себя на экране. В этом нет ничего нового — так пытались, наверно, поступать и Еврипид с Эсхилом.
Вы ведь далеко не сразу стали композитором. Как складывались отношения с музыкой?
Я с детства мечтал быть музыкантом, ничего другого мне не хотелось. Мои родители не имели отношения к музыке и поначалу волновались за меня, настороженно отнеслись к тому, что я уже во взрослом возрасте решил предаться занятиям, у которых не было шанса прокормить меня в будущем. Но они абсолютно чудесные в смысле сумасшедшего доверия ко всему, что я делал, мне с ними ужасно повезло. Я не учился в музыкальной школе, получал музыкальное образование частным образом. После общеобразовательной школы поступил в университет на экономический факультет, а окончил его с дипломом антрополога. Затем отправился в аспирантуру как религиовед-антрополог, написал кандидатскую работу, но решил, что не хочу ее никому показывать, спустил в унитаз по своему тогдашнему обыкновению — и пошел служить на флот.
Как это по-ленинградски! И какие впечатления остались от службы?
Первые месяцы я провел на Балтийском море, где было не очень хорошо, а остаток службы — в Питере, в Адмиралтейском оркестре, и вот это было чудесно. Хотя у тебя совсем другой взгляд на город, когда выходишь на улицу в форме. Это уникальный опыт: являясь, по сути, несвободным человеком, ты совсем по-другому смотришь на среду, которую привык видеть, будучи до этого свободным. Но этот год службы был очень плодотворным в творческом плане, да и оркестровая жизнь была прекрасной. Командиром был Алексей Карабанов, замечательный человек: если он видел, что у тебя есть мозги и ты не будешь фордыбачить, давал возможность существовать достаточно свободно. Я почти каждый день вел тренинги в Формальном театре у Андрея Могучего — на Пушкинской, 10, или в «Балтийском доме». С Андреем у нас были общие музыкально-театральные работы: например, маленькая оратория «Муму» по одноименной повести Тургенева, и мы должны были исполнять ее в «Манеже». Помню, что Могучий писал моему командиру письмо от имени Формального театра с просьбой отпустить меня на это исполнение. Я бежал в ЦВЗ со всей дури, стараясь не опоздать, благо от Адмиралтейства было недалеко. Но переодеться не успел — как вбежал в «Манеж» в матросской форме, так в ней и дирижировал. Получилось очень смешно, потому что публика решила, что это такой тонкий концептуальный ход.
Эдакий матрос Герасим…
В Питере все, что происходит как бы само по себе, тут же превращается в концептуальный ход. А еще во время службы я вел почему-то детский театрально-музыкальный кружок и написал первые свои сочинения. Правда, каталог своих сочинений я сначала постоянно вымарывал, а некоторое время назад перестал вести вообще — у меня возникло стойкое ощущение, что пока я ничего стоящего не создал.
Получается, служба на флоте спровоцировала творческую активность?
Когда ты спишь в среднем по три с половиной — пять часов в сутки, очень сильно обостряются восприятие мира и интуиция, возникает странный род опьянения. Свою первую оперу, «Пир во время чумы», я написал в 1994 году, едва дембельнулся, — за месяц сочинил. Сейчас, спустя двадцать пять лет, эту партитуру захотели исполнить в Красноярске, что и произойдет поздней осенью этого года. Я придумал, что сделаю редакцию, в которой я сегодняшний буду вести диалог со мной тогдашним, — такая игра, дуэль, комментарий. А заказчиком «Пира во время чумы» был не кто иной, как создатель Новой академии изящных искусств Тимур Новиков. Тогда еще никаких соцсетей, конечно же, не было, написать он мне в них не мог — нашел где-то мой номер, позвонил и сказал, что слышал мою музыку на кассетах: «Мне кажется, вы можете быть нашим новоакадемическим композитором. Вы и есть в естественном порядке неоклассик. Давайте с вами познакомимся». Назначил свидание. Я о нем и о его прекрасной группе художников, разумеется, знал. Встретились мы в некрополе Александро-Невской лавры среди могил, в том числе великих композиторов — от Чайковского до Римского-Корсакова. Сидели у склепов на мраморных скамейках. Тимур Петрович был в окружении «строгих юношей» в сюртуках. Сегодня это кажется чрезмерно театральным ходом, но тогда, в ранние 1990-е, такая сцена воспринималась как абсолютно естественная история. Питер прекрасен тем, что благодаря прекрасной, немножко мертвенной декорации города все здесь становится театром.
 |
МЕСТО СЪЕМКИ Особняк Бетлинга Английская наб., 64 Особняк Бетлинга в 1913 году был перестроен в стиле северного модерна, и сюда переехало посольство Швеции, огромный лепной герб которой и сегодня украшает фасад дома. После революции и до 1936 года в здании размещалось шведское консульство, затем Электромеханический техникум, а в 2006 году оно перешло в частные руки и в части, выходящей на Галерную улицу, было перестроено под многоэтажную гостиницу. Интерьеры на Английской набережной по-прежнему не отреставрированы. |
текст: Владимир Дудин
фото: Алексей Сорпов, архивы пресс-служб
стиль: Эльмира Тулебаева.
ассистенты стилиста: Анастасия Цупило, Александра Дедюлина
«Собака.ru» благодарит за поддержку партнеров премии «ТОП50 Самые знаменитые люди Петербурга 2019»:
главный универмаг Петербурга ДЛТ,
glo,
Комментарии (0)