Бард Александр Городницкий: «Я — ленинградец, а ленинградец — это национальность»

По вашей книге воспоминаний «Атланты держат небо…» сейчас собираются снимать детективный фильм — ваша жизнь полна неожиданных поворотов.

Их действительно было довольно много, так же как и сложных моментов: блокада, семнадцать лет в Арктике, сорок лет жизни в экспедициях, в которых часто случались нестандартные ситуации. Но, как говорил мой любимый герой, полярник Руаль Амундсен: «Всякое приключение — результат плохо организованной работы».

Вы стали героем поколения шестидесятников — и как один из первых бардов, и как человек романтической профессии, проводящий время в экспедициях. Как вы выбрали этот путь?

Вынужденно — в школе я любил историю и литературу, собирался поступить на исторический факультет. Но даже не стал подавать в Ленинградский университет документы — в 1951 году это было бесполезно с моим пятым пунктом в паспорте (в советских документах указывали национальность – Прим.ред.), когда в стране разворачивалась кампания по борьбе «с безродными космополитами». И тогда я подумал о профессии, связанной с приключениями! Что такое геология, я и понятия не имел — выбирал не специальность, а образ жизни. Молодых людей тогда интересовали не деньги, дачи, положение в обществе или банковские счета. Когда я был совсем маленьким, примером для пацанов служили папанинцы, потом, когда началась война, — военные. Другие вещи были в цене. А стихи я писал всю жизнь — в литературную студию при Дворце пионеров начал ходить еще семиклассником, в 1947 году. И до сих пор их пишу, хотя в моем возрасте это, наверное, уже неприлично. Кстати, это сильно мешало мне сначала защитить диплом, потом кандидатскую, докторскую диссертации, затем стать профессором и академиком РАЕН — всем, кем я в итоге все-таки стал. С другой стороны, если бы я выбрал другую специальность и не провел всю жизнь в экспедициях, то не писал бы песен — я начал сочинять их на Крайнем Севере. Те песни, которые там же и пели наши работяги. В молодости на вопрос «Что для вас наука, а что — литература?» я отвечал легкомысленно: «Одна — жена, другая — любовница». А если бы сейчас меня спросили, кто из них любовница, я бы затруднился с ответом.

Но в итоге вы достигли вершин на двух полюсах: вы и заслуженный деятель искусств РФ, и заслуженный деятель науки РФ. Случай уникальный. А что вам не удалось в жизни?

Что касается разнообразия моих занятий — это все от слабого, нерешительного характера. Я никак не мог отказаться от одного, чтобы заниматься только другим. Мне все время казалось, что, пока я сижу в одной комнате, в другой происходят самые интересные вещи. И ничего хорошего здесь нет: если бы я занимался чем-нибудь одним, то достиг бы более интересных результатов. Так, я с детства рисую, но до сих пор только для себя. Хотя одна моя картина была как-то куплена за 10 тысяч евро на благотворительном аукционе, деньги от которого пошли в фонд онкобольных детей. Но купили ее не потому, что она хорошая, а потому, что она моя.

Вы живете в Москве, но, судя по текстам ваших песен, в том числе из нового альбома «Перезагрузка», остаетесь петербуржцем?

Я не петербуржец. Я — ленинградец. Первыми моими словами были «папа» и «мама», а третьим словом — «Ленинград». И я не представляю, что такое петербургская блокада, она была ленинградской. У меня есть стихотворение, вошедшее в последний мой сборник, «Слово о Питере», — в нем ответ на ваш вопрос: «Я родился в заштатной советской провинции, // Населенной писателями и провидцами. // Вспоминаю ту зиму блокадную жуткую, // Где дымился наш дом, подожженный „буржуйкою“, // И пылали ракет осветительных радуги // Над подтаявшим льдом развороченной Ладоги. // Переживший здесь чувство и страха, и голода, // Полюбить не сумею другого я города». Хотя последние почти пятьдесят лет живу в Москве, но ленинградец — это национальность.

У вас одиннадцать правнуков — хочется вас поздравить.

И при этом у меня всего один сын! Который в 1987 году уехал в Израиль по религиозным соображениям. Три его дочери вышли там замуж за ортодоксальных иудеев, и сейчас у меня одиннадцать правнуков и правнучек, надеюсь, еще не вечер — будут и другие. Мои предки с обеих сторон, жившие в Могилеве, — фашисты уничтожили всех моих родных, как и сотни тысяч других евреев, оставшихся в Белоруссии, — были глубоко верующими людьми. Папа же, вступивший в Коммунистическую партию в сентябре 1941 года в Ленинграде, был атеистом. Я не люблю это слово, атеист — воинствующий человек, а я — агностик, то есть опирающийся в своем мировоззрении на научные данные. А вот мои потомки вернулись в лоно религии — значит, мы с отцом были исключительными звеньями цепи.

Вы провели лето, выступая на фестивалях авторской песни, готовите к изданию две книжки стихов, монтируете фильм про Царское Село и выпускаете монографию о магнитном поле океана — и это в возрасте восьмидесяти пяти лет.

Это не моя заслуга, а господа Бога, если он существует. Я недавно видел документальный фильм о людях, которые сдавали кровь в блокадном Ленинграде, чтобы спасти раненых бойцов. Там высказывалась идея, которую я не поддерживаю, но, возможно, в отношении меня она верна: якобы дети, выжившие в блокаду, более мобилизованны и устойчивы к болезням и житейским трудностям.

Текст: Светлана Полякова

Фото: Георгий Кардава