Самый известный в мире российский пианист-виртуоз двадцать пять лет живет в Европе, а в декабре приедет в Петербург, чтобы дважды выступить на фестивале «Площадь Искусств» в Большом зале Филармонии, на сцену которого он впервые вышел в тринадцать лет.
Вот уже более тридцати лет ваше имя широко известно — с тех пор как вас, пианиста-вундеркинда, стали показывать по Центральному телевидению. А как вы сегодня смотрите на проблему «чудо-детей»?
Этот вопрос лучше переадресовать детским психологам. Я же могу сказать лишь, что мне очень повезло, и я всегда буду благодарить своих родителей, равно как и мою учительницу Анну Павловну Кантор, за то, что они воспитывали меня так, как надо было воспитывать ребенка в моей ситуации. Хотя время для шалостей у меня оставалось — и шалил я в детстве очень много.
Анна Павловна Кантор стала в свое время членом вашей семьи — вы уехали на Запад с ней и с родителями.
За годы моего обучения у нее в Гнесинской десятилетке вся наша семья настолько сблизилась с Анной Павловной, что это было совершенно естественным развитием событий. Именно так это и восприняли все наши знакомые и друзья.
Вы подолгу жили в Нью-Йорке, Лондоне, Париже, сейчас обосновались в Праге. Чем руковод- ствуетесь в выборе городов?
Каждый раз были свои причины. В Лондоне и Нью-Йорке я чувствовал себя очень комфортно. В Прагу переехал по семейным обстоятельствам, но очень этому рад — обожаю этот город.
Вы очень редко выступаете в Петербурге, и всегда в Большом зале Филармонии. Чем вызвана привязанность к одному месту?
Когда я жил в России, то выступал в Большом зале Петербургской (тогда Ленинградской) филармонии каждый сезон, поэтому в моей душе еще с отроческих-юношеских лет остались теплые воспоминания, связанные с ним и с гостеприимными и интеллигентными петербуржцами-ленинградцами. А с Юрием Хатуевичем Темиркановым у нас уже давно сложились теплые дружеские отношения, поэтому работается с ним прекрасно.
Маэстро Темирканов открывает вам что-то новое в понимании той или иной музыки?
Да, безусловно. Никогда не забуду прекрасного исполнения Юрием Хатуевичем рахманиновских «Симфонических танцев», благодаря чему я полюбил это произведение, которое до того как-то не чувствовал. Или темиркановская интерпретация финала Пятой симфонии Чайковского для меня лично является эталонной. Евгений Мравинский (великий дирижер, пятьдесят лет руководивший оркестром Ленинградской филармонии. — Прим. ред.) говорил о финале этого сочинения: «Это злые силы, несмотря на мажор». И Темирканов абсолютно точно и мастерски воплощает характеристики Мравинского!
А кто еще из дирижеров повлиял на ваше мировоззрение?
Вильгельм Фуртвенглер — мой любимый дирижер и один из самых любимых музыкантов всех времен. А из дирижеров, с которыми мне посчастливилось играть, — Герберт фон Караян и Карло Мария Джулини.
В 1988 году вы играли Первый концерт Чайковского с Гербертом фон Караяном. Помните его замечания?
Конечно. Когда мы встретились, Караян сказал: «Я прочел документы, согласно которым Чайковский после самого первого исполнения этого произведения сказал: „Слишком быстро“. Сейчас все играют это сочинение слишком быстро — и никакой музыки. А мы с тобой будем делать музыку». После этого на протяжении всего произведения Караян меня останавливал и требовал замедлить темпы. Мне тогда было всего семнадцать лет, возражать я не смел. Но на первой же репетиции оркестр был очень недоволен, потому что восьмидесятилетний великий маэстро, стараясь избежать «немузыкальной быстроты», явно впал в другую крайность. В результате нам удалось все-таки найти компромисс.
Сегодня многие солисты пробуют себя на дирижерском поприще, вероятно, пытаясь на всякий случай получить еще одну профессию. Вам не хотелось попробовать себя в этой роли?
Если бы в сутках было хотя бы пятьдесят часов и я мог рассчитывать, что проживу двести лет и до конца жизни смогу работать, тогда я бы на это решился. Но отпущенное нам время очень ограничено, а фортепианный репертуар настолько богат, что дай бог успеть за жизнь сыграть все, что хочу, и так, как хочу.
Между тем вы еще и поэт: пишете стихи на идиш, проводите вечера, где их читаете. В чем поэтичность этого языка?
В его музыке. Думаю, именно поэтому я с детства очень люблю поэзию: меня всегда привлекала ее музыкальность. Я дружу с еврейским писателем и поэтом Борисом Сандлером, который много лет был главредом идишской газеты «Форвертс», издающейся в Нью-Йорке. Первые мои стихотворные опыты Сандлер не одобрил, посоветовал попробовать себя в других жанрах, а о третьем моем стихотворении сказал, что это уже поэзия, отредактировал его и опубликовал на веб-сайте «Форвертса». Это были стихи о том, как ребенком на даче я слышал, как мои бабушка с дедушкой разговаривали друг с другом на идиш, спрашивал, что означает то или иное слово, и с тех пор любовь к этому языку навсегда осталась в моей душе. Теперь я каждый раз отсылаю свои новые стихи Борису, он их правит (а иногда оставляет без изменений) и публикует.
Весной вы женились. Как себя чувствуете в новом статусе после многих лет, прожитых холостяком?
Дело не в статусе, а в том, что обрести свою вторую половину — это самое большое счастье, какое только может быть на свете. Несколько лет назад, когда мы еще не были официально женаты, но уже были вместе, я написал об этом стихи под названием «Читая Экклезиаста».
Международный зимний фестиваль «Площадь Искусств» с 14 по 24 декабря
Комментарии (0)