Крупнейший композитор современности — написал музыку к фильмам «Подмосковные вечера», «Кавказский пленник», «Закат», «Мания Жизели», «Серп и молот» — денди, острослов и бывший музруководитель Большого театра. Сегодня, 16 октября, Леониду Десятникову исполняется 65 лет.
Если можно представить себе хитроумно прозрачную, подчеркнуто легкую и недвусмысленно ясную архитектурную конструкцию, где сквозь авторский чертеж парадоксальным образом просвечивают и романтизм, и барокко, и постмодернизм, и авангард, и прочие образы русской и европейской истории, от комедии до лирической исповеди, то это и будет, вероятно, самый точный визуальный аналог музыки Леонида Десятникова. Представить себе такое непросто, зато музыка эта существует, и автор упорно и аккуратно совершенствует конструкцию, пристраивая к ее фасадам то новую оперу, то балет, то симфонический цикл, не теряя при этом прозрачности, каким бы монументальным ни выглядел жанр или адрес очередной премьеры — от Большого театра в Москве, где самой громкой оперной постановкой последних двадцати лет были его «Дети Розенталя» и где по сегодняшний день идут его балеты «Утраченные иллюзии» и «Русские сезоны», до Ла Скала в Милане, в репертуаре которого представлен его балет под названием «Опера».
Сразу заметим, многие утверждения композитора, буквально через одно, звучат как манифест, другие — как едкая шутка. Вот, например, какую историю он однажды рассказал в интервью: «Я вчера заходил в один журнальный офис, к приятелю. Меня спрашивают: „Вы к кому?“. Я отвечаю: „К такому-то“. — „Как вас представить?“ — „Хиндемит“. Девушка сняла трубку и говорит: „Саша, к вам Хиндемит“. Он: „Пусть пройдет“. Но девушка чувствует — что-то не так, предлагает: „Давайте мы вам пропуск выпишем. Как фамилия?“. Я настаиваю: „Хиндемит“. — „А инициалы?“ — „Леонид Аркадьевич“. И она написала добросовестно: „Химдымит“. С этим пропуском я прошел. Никогда прежде не развлекался подобными шутками».
Признаться, не довелось расспросить композитора насчет правдивости этого анекдота, к тому же Химдымит — старое русское музыкантское прозвище культового немецкого композитора, но оно и неважно. И без того ясно, что в словах Десятникова правда и вымысел перемежаются изящно и непринужденно, их так запросто не ухватишь. То же и в его музыке: чужие голоса и персональная, безошибочно узнаваемая интонация тесно сплетены и, как будто на балемаскараде, притворяются друг другом.
Чуткий слушатель ловит цитаты в тонко инкрустированных десятниковских сочинениях, но мелькающие тени часто обманчивы. Практически ни одной настоящей цитаты, например, нет в опере «Дети Розенталя», хотя каждый из актов посвящен музыкальному облику одного из композиторов — героев либретто Владимира Сорокина: Моцарта, Верди, Чайковского, Вагнера, Мусоргского. Лишь одна цитата — в легендарном вокальном цикле «Любовь и жизнь поэта», это крохотное заимствование из песенки-заставки к передаче «Спокойной ночи, малыши», перекочевавшее потом в саундтрек фильма Александра Зельдовича «Москва». Прямые цитаты редко заходят в гости к десятниковской музыке, речь чаще идет о свободной реконструкции художественных стилей с их родными интонациями и сопутствующими эмоциями.
Надо сказать, Леонид Десятников и сам иногда кажется такой цитатой, наполовину узнаваемой и не вполне отчетливой, но застревающей в голове, как бывает, когда почти что вспомнил, но никак не можешь точно назвать, откуда она. Он выглядит человеком, словно взятым из каких-то других времени и пространства. Человек-цитата: не то петербургский Серебряный век, не то западноевропейский романтизм.
Десятников называет себя домоседом, говорит, что сторонится публичной жизни, но при этом является заметной частью петербургского общества. Он как будто ненамеренно, но подчеркивает свою нестоличность, словно подыгрывая звучанию мифа. И в то же время он весь точно поверх, по касательной к актуальному времени, географии, режиму, хоть и всерьез неравнодушен к ним. Подобное утверждение можно посчитать спорным, ведь ких. Ни по какому поводу». композитор вырос, как куст, из самого петербургского культурного ландшафта (хотя на самом деле переехал в Ленинград из Харькова, поступив в Консерваторию), а некоторые этапы его творческой биографии прямо сопряжены с окружающим временем. Так, в первой половине 1990-х имя Десятникова с его постмодернистской веселостью было символом иронического настроения эпохи, затем оно стало чуть ли не олицетворением новейшей киномузыки, а в 2000-е еще и связалось с идеей политической независимости искусства. И все равно многие совпадения буквы творчества с духом времени могут задним числом показаться совершенно случайными.
Существом десятниковской музыки оказалась вовсе не «трагическая шаловливость» (авторское определение, надолго к ней прилипшее), а зачастую конкретный, точно очерченный трагизм. Горечь и сдержанно-элегантная, но все же пылкость по отношению к прошлому и настоящему пронизывают всю эту музыку буквально до ноты и воплощаются в словах: «Я думаю, что чувство покинутости должен испытывать каждый порядочный человек, не правда ли?». Или: «Любого рода деятельность — это попытка самоутверждения, попытка как-то оправдать бессмысленность человеческого существования». Но не одна шаловливость со временем оказалась скорее флером, чем центром биографии.
Скажем, киномузыка, определенно сделавшая юбиляра знаменитым, во-первых, не вполне то, чем она кажется, а во-вторых, все равно по-настоящему известна лишь в узких кругах. Недаром многие ее фрагменты так хорошо себя чувствуют на академических концертных сценах в виде сюит и переложений для разных составов.
«Меня зовут Леонид Десятников, я композитор. То, что вы сегодня от меня услышите, — чистая импровизация» — так нынешний юбиляр начал однажды концерт. Эта фраза звучит шутливо и одновременно всерьез. Десятников прячет собственный строгий академизм за кажущейся импровизационной, а на деле тщательно выстроенной музыкальной и человеческой речью. Не тычет публике этим академизмом в нос, предпочитая оставлять на усмотрение слушателя меру серьезности, какую тот готов себе позволить.
И если одно время композитор проходил по ведомству взаимоотношений сложного искусства со сферами китча и банальности, то сегодня автор нескольких опер, балетов, симфонических и камерных сочинений отвечает за область приложения современной академической композиции к любой, неважно сколь искушенной, главное — внимательной аудитории. Многие его утонченные и пронзительные вещи, будь то едкой красоты «Зима священная 1949 года» на тексты советского школьного учебника английского языка или волшебное по звуковому составу «Путешествие Лисы на Северо-Запад» на пасмурные стихи Елены Шварц, вычурные саундтреки фильмов «Москва» и «Мишень» или шелковый сумрак балетной музыки «Утраченных иллюзий», — все органично присутствует в прогрессивных фестивальных программах, фланирует по общедоступным сценам, звучит в машине или смартфоне, легко разрушая барьеры между искусством и жизнью. Ведь, слушая Десятникова или общаясь с ним, всякий может догадаться: таких барьеров не существует или не должно существовать. И это так же верно, как то, что идентичность искусства и жизни — иллюзия. А Десятников, по его собственным словам, «никогда не испытывал иллюзий. Почти никаких. Ни по какому поводу».
Текст: Юлия Бедерова
Фото: Алексей Костромин
Благодарим Татьяну Валентиновну Парфенову за помощь в организации съемки
Комментарии (0)