Главный хормейстер musicAeterna Виталий Полонский: «Для меня оскорбительно, когда на сцене дирижер и более ста музыкантов раскрывают душу, а зрители в зале смотрят в телефон»

ЧТО ОБЩЕГО У БАХА, ПЕРСЕЛЛА И ГРУППЫ «А'СТУДИО»?

Грандиозная премьера 2024 года у оркестра и хора musicAeterna — трехчасовая барочная оратория «Страсти по Матфею» в Большом зале Санкт-Петербургской филармонии. Как вы подступались к этому эпичному опусу Иоганна Себастьяна Баха?

К «Страстям по Матфею» мы шли очень осознанно и постепенно. Весь сезон 2023/24 мы работали с музыкой на немецком языке. В октя­ бре я с хором musicAeterna представил программу «Все мотеты Баха». В самом термине «мотет» (от французского mot — «слово») заложено отношение композитора к слову. Бах соединил фрагменты псалмов, цитаты из Библии и Посланий апостолов, гимны Мартина Лютера и духовную поэзию. Эти тексты, написанные высоким слогом, должны звучать максимально выразительно и ясно, чтобы подчеркивать духовную суть музыки.

В ноябре мы исполнили ораторию Йозефа Гайдна «Семь последних слов нашего Спасителя на кресте» вместе с оркестром musicAeterna и дирижером Дмитрием Синьковским. Для этих концертов все артисты занимались фонетикой с лингвистом Наташей Константиновой: я считаю, она может стать одним из лучших вокальных коучей в России. Это редкая профессия, которой специально не учат, а ведь вокальный язык отличается от разговорного. Между тем, как хор звучал на немецком год назад, и сейчас — разница колоссальная. Поэтому когда мы приступили к репетициям «Страстей по Матфею» с Теодором Курентзисом, то были во всех отношениях подготовлены к работе над этой многослойной партитурой для двух групп солистов, двух оркестров и двух хоров, не считая детского.

«Страсти» исполняются на исторических инструментах в барочном строе 415 Гц, что почти на полтона ниже стандартной высоты 440. Это стало дополнительной сложностью?

Только для музыкантов с абсолютным слухом — на начальном этапе «чтения с листа». Дело в том, что они видят ноту ля, а звучит ля-бемоль — просто кошмар какой-то!

А стоит ли реконструировать музыку? Должны ли современные исполнители следовать тому, как она была написана двести, триста, четыреста лет назад? Или все-таки имеет смысл адаптировать музыку к современному восприятию?

Это сложнейший вопрос. В конце ­1960-х в музыкальном словаре появилось слово «аутентичный», то есть «подлинный». Сейчас оно почти исчезло из нашего лексикона, его заменил термин «исторически информированное исполнительство». Я не думаю, что нужно реконструировать именно звучание: тогда были другие инструменты, другой уровень подготовки музыкантов. Важно стремиться воспроизвести звук, который композитор слышал в своем воображении, даже если он не мог в тот момент его добиться. Думаю, если бы современный слушатель оказался на концерте XVIII века, он бы сильно удивился.

Удивился или разочаровался?

Сложно сказать. Каким был городской саунд­трек двести лет назад? Слышали ли мы, живущие сейчас, как выливаются помои на улицу или как лошадь стучит копытами по средневековой мостовой? Нет. Мы можем это только вообразить. Как узнать, как звучало пение в Средние века? Никак! Мы только можем предположить, например, что это было довольно тихое пение, судя по тембру и громкости инструментов, на которых тогда певцам аккомпанировали. Художник прежде всего исходит из воздействия на слушателей. Если тот образ, который был заложен композитором в музыке XVI века, точнее можно донести до слушателя с помощью современных приемов, значит, лучше воспользоваться именно ими. Условно говоря, не стоит заставлять публику сидеть на жестких лавках, даже если раньше это было устроено так. Тем не менее мне очень нравится возможность с этими знаниями поиграть.

Я всегда стремился понять принцип универсального музыканта Ренессанса, который пел, танцевал, читал стихи, был актером. Я был участником новосибирского ансамбля ранней музыки Insula Magica и специально учился играть на блокфлейте, до сих пор могу наиграть какие-нибудь легкие сонаты. Мне было интересно почувствовать инструмент, чтобы лучше понять вокальную природу музыки барокко.

Существует ли разница между публикой XIX и XXI веков: говорят, что когда Ференц Лист гастролировал с концертами, то практически каждый его слушатель не просто знал ноты, но и сам мог исполнить его произведения.

Возможно, ничего не изменилось. Тогда не существовало массовых концертов: стадионы Лист не собирал. Соответственно, камерные концерты были адресованы небольшой группе просвещенных людей. У того же Моцарта в «Волшебной флейте» зашифрованы масонские коды, но она была написана для Венской народной оперы. Как  и сегодня, тогда действовал принцип «знающему достаточно».

В XVIII веке в опере было принято разговаривать во время действия, решать дела, заводить знакомства, вызывать на дуэли. Зал замолчал только в начале ХХ века, когда композиторы и дирижеры стали превращаться в суперзвезд. Сейчас зал тоже молчит, но снимает выступление на телефон.

За последние два века изменилось не только восприятие музыки, но и традиция исполнения. Например, многие духовные произведения стали исполнять в светских залах. Я убежден, что музыка требует от слушателя стопроцентного погружения. Для меня оскорбительно, когда на сцене дирижер и более ста музыкантов раскрывают душу, а зрители в зале смотрят в телефон. Мы всегда предупреждаем о необходимости выключить телефон, вернее даже не столько о необходимости, сколько о горячей просьбе музыкантов не пользоваться телефонами. К сожалению, многие пренебрегают этим и тут же достают свой гаджет. Тогда я подхожу и «голосом musicAeterna», которым только что зачитывал предупреждение, говорю: «Это лично я только что просил вас не фотографировать. Пожалуйста, не делайте этого!»

В вашем репертуаре и «Фаэтон» Люлли, и «Королева индейцев» Перселла, и Бах. Почему такой интерес именно к барочной музыке?

Выбор репертуара зависит от художественного руководителя musicAeterna Теодора Курентзиса, а ему очень интересен этот период в первую очередь из-за разнообразия музыки барокко: немецкая барочная музыка, например, совсем не такая, как английская или французская. Но все-таки важно, что не меньше внимания мы уделяем современной музыке. Думаю, что Теодор вой­дет в историю как инициатор создания многих произведений новой музыки: он заказывает сочинения современным композиторам, для этого в Доме Радио даже существуют композиторские резиденции. В этом сезоне состоялась мировая премьера микрополифонического сочинения IM ÄTHER («В эфире») Андреаса Мустукиса на стихи Пауля Целана. Мы исполняли мистерию для хора и оркестра «Ты — ликами цветов» и «Марианские антифоны» Алексея Ретинского, а также цикл посвящений выдающимся поэтам. Мне кажется, ограничиваться только наследием Чайковского и Мусоргского неправильно. Нужно иметь представление и об актуальной музыке тоже. Но это не должна быть, скажем, такая музыка, какую предлагает Ванесса Мэй: не верю, что ее версия Вивальди замотивирует кого-то послушать аутентичное исполнение.

Кстати! Что вы думаете о современной поп-музыке? Закатываете глаза?

Нет, я даже нисколько не раздражаюсь от лаунж-музыки. Только от децибельности: не люблю, когда грохочет. Бары, клубы — не мое, даже не знаю, при каких обстоятельствах я могу в них оказаться, разве что в какой-то фантастической компании. А так мне очень нравится Эми Уайнхаус, для меня она стала откровением. И люблю группу «А’Студио» образца 1990-х, считаю Байгали Серкебаева замечательным музыкантом, автором и аранжировщиком. Недавно летел в свой родной Казахстан и встретил его в аэропорту. Хотел подойти,  придумывал фразы — и постеснялся. Три раза мимо прошел, но так и не решился.

КАК РУКОВОДИТЬ КОЛЛЕКТИВОМ В ПОЛСОТНИ ЧЕЛОВЕК И ПРИ ЧЕМ ТУТ ЮВЕЛИРНЫЙ КАСТИНГ

В De temporum fine comoedia Орфа, в «Персефоне» Стравинского и в мультимедийной постановке Дома Радио Immortal Bach хор вовсю танцует — это всё ваши прогрессивные идеи?

Это мечта Теодора Курентзиса: соединить все виды искусства, чтобы танцоры запели, певцы затанцевали, а оркестр декламировал бы стихи, как это было в Древней Греции или в эпоху Возрождения. И такой подход создания универсального артиста мне очень близок. Решение ввести танцевальные сцены в масштабные оперные премьеры Дягилевского фестиваля — идея режиссера Анны Гусевой. На мой взгляд, их творческий союз с Теодором — очень удачный. А для нас с хором это был очень-очень хороший опыт, который помог открыть в себе новые грани: владение телом помогает звучать лучше. Хореограф Анастасия Пешкова искала для нас нестандартные и выразительные движения, исследовала возможности и взаимосвязь между пластикой и голосом. Это совсем другой подход, нежели, например, у режиссера и адепта формального театра Роберта Уилсона, который ставил с нами для Пермского театра оперы и балета «Травиату». Он как бы заковывал артистов в позы, чтобы они копили внутри себя энергию и выражали движения души только голосом, а не телом.

Вам ближе статика или динамика?

Динамика! Я даже стал инициатором танцевально-хоровой постановки Immortal Bach, в которой мы попытались соединить две ипостаси человека: дух и тело. Духовной составляющей была музыка Баха, а ее пластическое выражение было доверено хореографу Александру Челидзе.

Как управлять таким огромным составом в 55 человек, где могут быть разные взгляды, воспитание, бэкграунд, настроения и даже национальность?

Помогает ювелирный, многоэтапный кастинг в наш коллектив. Я культивирую в себе эмпатию и хотел бы видеть в своем окружении таких же людей. Конечно, я не безупречен, меня можно спровоцировать на негатив, но я работаю над собой. Эмпатия для меня — один из главных двигателей творчества и любого взаимодействия. Только тогда возникает та самая химия, о которой многие говорят, описывая наш хор.

У нас ведь супернестандартные ­ условия. Мы можем ночью устраивать репетиции или концерты, задачи, которые мы ставим перед артистами, — часто максимально неординарные. Хорошее профессиональное образование и тестовое задание — обязательные пункты, без выполнения которых не попасть на прослушивание, но в штат я возьму музыканта только после совместного проекта, а еще лучше — после гастролей. Там все проявляется: чем человек интересуется, что он собой представляет. Иногда уже во время прослушивания понятно, что в человеке горит искра божья, но ты чувствуешь, что психологически с ним будет тяжело. Два раза я принимал на работу таких людей, рискнул. В первом случае опыт провалился, а во втором мне удалось колючего критика, который достаточно скептически относился к процессам и методам musicAeterna, превратить в замечательного артиста и друга. Мы ведь пытаемся создать семью. А семья — это люди, которые выросли с тобой, которые разделяют с тобой этические и эстетические ценности.

То есть вы, получается, отец. Большая ответственность. Тяжело бывает?

Конечно. Например, бывает такое состояние, которое я называю «социальный передоз». Когда на протяжении долгого времени ты чуть ли не круглосуточно находишься с коллегами, пусть и дорогими тебе людьми, но ты не можешь позволить себе слабость. Чтобы вести людей, нужна эмоциональная и психическая устойчивость, некий стержень. Бывали в моей жизни периоды, когда мое состояние не позволяло нормально взаимодействовать с окружающими — самые тяжелые времена. Я — довольно уверенный в себе человек, никогда не обращался к психологам, но тогда понял, что сам не справлюсь. Иногда очень хочется не загружать в себя информацию, ничего не инициировать, не нести ответственности. К огромному сожалению, я не так часто могу себе это позволить, так же как побыть без телефона, без почты. Поэтому во время гастролей я люблю в одиночестве гулять по новому для меня городу или пойти в музей. Оставаться наедине с собой для меня важно для перезагрузки. Но в musicAeterna мы говорим, что у нас всё рождается в любви. И это не просто красивые слова. Чем нам комфортнее друг с другом, тем лучше результат.

То, что вы описываете, требует чуть большего, чем просто работа, скорее это похоже на служение. А что думают о творческой семье, скажем так, официальные семьи ваших артистов?

Находить work/life-баланс — задача артиста. Да, как руководитель я хочу получить сотрудника, который будет на сто процентов отдаваться процессу. Но я точно знаю, что не смогу нарушить границы человека, даже если знаю, что взамен получу высочайший художественный результат. Хотя многие на это готовы ради искусства.

А как же критика? Не может же быть все идеально? Как вы устраиваете разбор полетов?

За годы своей практики я осознал, что критика должна быть конструктивной. К каждому нужен, как ни банально, индивидуальный подход. У кого-то КПД вырастет от похвалы, а у кого-то, наоборот, от указания на слабые места.

Если хор — это скорее сообщество равных, то как быть с солистами? Говорят, они часто превращаются в избалованных звезд. С вами такое было?

Нет. Идея, ради которой мы все собираемся, должна была настолько убедительной, чтобы каждый участник горел желанием привнести максимум пользы. Кстати, мы часто исполняем такие произведения, где хоровые партии поют солисты, а артисты хора — сольные. В «Страстях по Матфею» одна из главных партий — Евангелист, он ведет все повествование — и ее у нас исполнял артист хора. Что касается звездности, то опять же я работаю с лучшими  во всех отношениях. Наш контратенор Андрей Немзер — богом поцелованный талант, певец, голос которого долго не можешь забыть после окончания спектакля. Но могу сказать, что Андрей — один из самых корректных и приятных в общении людей, несмотря на свой звездный статус, душа нашего коллектива.

О РАБОТЕ НАД СОБОЙ И МЕТАФИЗИКЕ ПЕТЕРБУРГА

Как складывался ваш путь от выпускника консерватории в Новосибирске до руководителя, пожалуй, одного из лучших хоров мира?

Могу чистосердечно признаться в том, что я очень счастливый человек. Мне всю жизнь везет каким-то образом оказываться в нужном месте в нужное время. И я очень благодарен своим учителям. Родился я в городе Рудном в Казахстане, там же ходил в детскую музыкальную школу, играл на аккордеоне. Но инструментально-народная стезя меня не привлекла, и поскольку я неплохо пел, стал выступать с хором, в итоге поступил на дирижерско-хоровое отделение в ­ музучилище в том же Рудном. Моим преподавателем был Давид Давидович Гартунг, замечательный хормейстер и дирижер. Именно он привил мне настоящую любовь к академической музыке. Я стал много слушать, скупал все пластинки, которые появлялись в магазинах. У меня уже большая фонотека. Это сейчас мы живем в удивительное время, когда любую запись можно найти за две минуты, а тогда информацию мы добывали по крупицам. Потом я поступил в Новосибирскую консерваторию и параллельно с учебой работал артистом в камерном хоре, где моим коллегой был хормейстер Александр Росляков. Именно он представил мне музыку как науку, помогал разобраться в ее структуре. А третий учитель — Теодор Курентзис. Он показал мне, как музыку можно интерпретировать, продемонстрировал подлинную свободу художника. Получается прямо как в сказке — три учителя передали мне опыт: от любви через познание к созиданию.

Вы знаете, я часто беру интервью, и почти никогда люди не благодарят своих учителей.

Но вы знаете, я вот замечаю у выпускников Петербургской консерватории достаточно большое уважение к своим педагогам. Тот же Теодор высказывается об Илье Александровиче Мусине только в превосходной степени и с большой благодарностью за все, что тот делал и давал ему. Очень хорошее отношение у музыкантов — может быть, где-то даже копирование почерка — к дирижеру Федору Ледневу и мастерам  хорового искусства Борису Абальяну и Дмитрию Смирнову. Ребята их очень любят и уважают. И я, в свою очередь, тоже чуть ближе познакомился с их творчеством.

Как Виталий Полонский оказался в Петербурге?

Я познакомился с Теодором Курентзисом в Новосибирской опере: его позвали на должность главного дирижера, а я был приглашенным артистом хора. Он меня как-то разглядел, стал доверять подготовку отдельных программ. И когда Теодору предложили художественное руководство Театром оперы и балета в Перми, он пригласил меня присоединиться к его команде и создать вместе с ним хоровой коллектив. Я очень долго думал, мне тогда было уже к 40, наверное, годам. Вроде бы и не так много, но я не из авантюристов: поменять достаточно благополучную карьеру в Новосибирске на непонятный для меня новый город, новые условия... Но я поверил Теодору и поехал за ним. Путь к должности главного хормейстера потребовал серьезной работы не только внешней — научиться управлять процессами, — но и внутренней. Сейчас хор musicAeterna занимает заслуженное место в топе музыкальных коллективов мира. А я только недавно научился принимать комплименты. Как свойственно русскому человеку, мне было сложно поверить в себя, но теперь я понимаю, что мы имеем полное право на все те хорошие рецензии, которые про нас пишут.

Как вам в Петербурге? Как будто вы максимально совпали с нашим непростым городом.

Будучи ребенком, я знал его еще как Ленинград, он для меня ассоциировался с революцией, «взятием Зимнего дворца», со страшными годами войны, блокадой и героизмом жителей. Когда я стал подростком, а город — Петербургом, мне открылся совершенно другой ракурс: Пушкин, который едет на дуэль и умирает на набережной реки Мойки, Достоевский и его маленькие люди, Блок с делириумной и таинственной атмосферой кабаков на окраинах. Когда я впервые приехал сюда в 1980-х на экскурсию, то увидел реальных панков и много иностранцев. Как сейчас помню, что именно эти два обстоятельства — иностранцы и панки — невероятно поразили меня во время посещения Эрмитажа наряду с живописью и архитектурой.

Петербург всегда представлялся мне чем-то ирреальным, метафизическим. Я никогда не мечтал здесь жить именно из-за этой призрачности. И сейчас меня волнуют легенды и тайны нашего города. Видите, я уже называю Петербург «нашим городом». Помню невероятные ощущения от первых променадов. Я пытался узнать сначала улицы, которые пересекают Литейный проспект, потом все улицы от Невы, набережные от Новой Голландии до Большеохтинского моста. Есть какая-топрелесть в том, что Петербург не движется со скоростью столицы, есть здесь легкая заторможенность, которая мне нравится. Я наконец-то смог обустроить себе место для жизни и для работы в своей квартире в квартале писателей, даже трубочиста вызывал. Но мне все еще непросто определить, кто же я: казахский музыкант, потому что там родился и начал свое образование; сибиряк, проживший в Новосибирске 19 лет, или уралец, проработавший девять лет с musicAеterna в Перми... или уже петербуржец? Но да, мне кажется, мы с городом друг другу подошли и наш роман в самом расцвете отношений.

Текст: КСЕНИЯ ГОЩИЦКАЯ

Фото: ВАЛЕНТИН БЛОХ

Свет: ПАВЕЛ ЗНАМЕНСКИЙ

«Собака.ru»

благодарит за поддержку партнеров премии

«ТОП50. Самые знаменитые люди Петербурга» — 2024:

Эксклюзивного партнера, производителя премиальных украшений с российскими бриллиантами — ювелирный дом MIUZ Diamonds

Газпромбанк — Официальный банк премии

Торговый дом «Рятико» с брендом ReFa — роскошным уходом для вашей кожи

«Моменты. Repino» — клубный малоэтажный жилой комплекс от девелопера «Абсолют Строй Сервис»

ASKO — мировой премиум-бренд по производству бытовой и профессиональной техники