Александр Болотин: «Мечтаю стать более стабильным пианистом — не зависеть так сильно от вдохновения»

Анна: Давай так. Ты пианист, работаешь как пианист, выступаешь как пианист, живешь как пианист. Я правильно понимаю?

Александр: Да, сто процентов.

Анна: И давно тебя так угораздило?

Александр: Не могу сказать, что так было всегда. Вот ты сказала, я живу как пианист. И да, все именно так и начиналось: больше всего времени я проводил за роялем — и это было самое интересное в моей жизни. Но так было не всегда. Хотя... сейчас мне снова стало так же интересно, как раньше. Потому что... не знаю как сказать. Не могу же я говорить, как у меня все было плохо…

Анна: Я тоже не могу сказать, что это как раз, наоборот, интересно. Но если у тебя был кризис в профессии и ты его преодолел, это может быть ценным опытом для людей в аналогичной ситуации. Это то, что люди обычно прячут. И когда такое случается, человек думает: «Блин, со мной что-то не так, наверное, мне не стоит этим заниматься». А у тебя случилось явно по-другому.

Александр: Ну да. Могу сказать, что когда я поступил в Консерваторию, это было года четыре назад уже, вот тогда я немного потерял интерес. С одной стороны, было много концертов. Но они не доставляли удовольствия — я ощущал, что все дается с гораздо большим трудом, чем раньше. Я даже думал уйти из музыки. Ты должен гореть, делиться эмоциями, переживаниями в музыке через концерты, через любые выступления — а я перестал хотеть делиться. Но, наверное, сейчас я с этим справился. Сейчас все нормально.

Анна: У тебя был тяжелый период? Или просто надоело это все? Или ты повзрослел и все это приняло пугающий профессиональный оборот?

Александр: Думаю, это было связано с процессом моего взросления. Я был довольно замкнутым человеком. И закрытость мешала: когда такой характер, жанр концерта и публичного выступления не кажется естественным.

Анна: А как тебя вообще занесло в эту профессию? У тебя просто все получалось и тебе говорили: «Саша, иди дальше»?

Александр: Недавно мы обсуждали с моим профессором, почему эта замкнутость вдруг начала так вылезать. И я думаю, у меня есть ответ. Когда я начал заниматься фортепиано, мне нравилось вкладывать свою жизнь в музыку. Делал я это исключительно сам для себя, в своей комнате, где никто не видит. И получал кайф. Я начал учиться музыке — и мне продолжало нравиться: я все еще был в своей комнате, где играл сам себе. Потом начались концерты. Пока я был ребенком, я ничего не понимал: просто ребенок играет на рояле. Когда я повзрослел, я понял разницу между игрой для себя и выступлением на публику. Это большая разница. Мне стало это сильно мешать. Я стал мало заниматься и много времени думал: «Ну хорошо, мне действительно больше всего нравится музыка, но нужно что-то решить с закрытостью». Я начал с этим работать.

Анна: У меня такой вопрос возник. Я училась как теоретик-музыковед, и у меня была ровно обратная история: перспектива сидеть в архиве, преподавать в школе, вертеться в одном кругу совершенно не прельщала. Наоборот, было желание побольше общаться с людьми. Поэтому я начала вести лекции во всяких барах. Но я реально не размышляла вот на какую тему: профессия пианиста подразумевает, что ты дома занимаешься сам, а потом выносишь это на публику. А можно ли как-то иначе? У тебя были в голове еще варианты, как ты можешь построить себя в профессии, чтобы и деньги зарабатывать, и чтобы удовольствие, и чтобы не коммуницировать с большим количеством людей?

Александр: Я так не хочу. Я по-другому смотрю на профессию музыканта.

Анна: То есть профессия музыканта — это когда ты для людей работаешь?

Александр: Профессия музыканта — это когда делишься своей любовью к музыке и своей интерпретацией произведений с большим количеством людей.

Анна: Какого композитора ты бы сыграл, чтобы записать пластинку?

Александр: Я бы хотел сделать запись Шопена.

Анна: Потому что он очень личный?

Александр: Наверное, да. Мне кажется, гораздо больше можно найти в Шопене, если смотреть на его музыку как на диалог с самим собой, как на музыку интроверта.

Анна: Как думаешь, будет ли правдой сказать, что интроверты играют музыку Шопена лучше, чем экстраверты?

Александр: Если экстраверт действительно интересуется тем, каким человеком был Шопен, то, наверное, экстраверт в любом случае будет интереснее. Но интроверту будет легче понять музыку Шопена. Мне так кажется.

Анна: Я с тобой согласна. Конечно, можно наговорить, что каждый сыграет Шопена. Но если ты чувствуешь похоже, как композитор, то оно получается лучше. А есть ли музыка, которая тебе не близка? И ты чувствуешь, что хочешь понять композитора, но это не совсем твое?

Александр: Это музыка Листа.

Анна: Я так и подумала.

Александр: Сейчас так много людей, которые любят музыку Листа. Лист был одним из первых моих любимых композиторов...

Анна: А потом ты охладел?

Александр: Абсолютно. Я открыл Шопена. Понял, что они не такие уж и далекие… ну, они в одно время жили. Понял, что Шопен мне гораздо интереснее.

Анна: Ты слушаешь на досуге ту музыку, которую играешь?

Александр: Если мне что-то интересно, то я это слушаю, играю, напеваю. Сейчас я весь в Мусоргском.

Анна: «Картинки с выставки» играешь?

Александр: Да. А еще перекладываю его вокальный цикл «Песни и пляски смерти» для фортепиано. Я обожаю этот цикл уже лет пять. И переслушивал его раз пятьсот. И подумал: а почему бы и не переложить песни Мусоргского, ведь Лист перекладывал песни Шуберта. Потом я уже нашел в ютьюбе запись: оказывается, какой-то новозеландский дирижер, может быть, очень известный, переложил для оркестра «Песни и пляски». Так что я не очень сумасшедший, это действительно возможно без голоса сделать. К тому же мы знаем, что Шостакович уже перекладывал с рояля на оркестр. Вот делаю такое.

Анна: Как ты видишь ситуацию с академической музыкой сегодня? Есть проблема седых затылков? Или на тебя приходят юные любители классики?

Александр: Ну конечно, старшего поколения много, но я всегда вижу на концертах молодых ребят, это часто удивляет. А проблема в том, что нет интереса к классической музыке?

Анна: Я в этом не вижу толком проблемы: у меня есть ощущение, что двадцатилетние стали больше слушать классику, у них появился запрос. Другое дело — не могу понять, чего они там ищут, и у всех спрашиваю, что они думают на этот счет. Ты играешь, люди что-то чувствуют. И интересно, что ты им даешь, что они берут? Что люди черпают на твоих концертах, как думаешь?

Александр: Может, на моих концертах, где я качественно играю, есть свежий взгляд, свежее прочтение. Но я не хочу сказать, что строго отношусь к своим интерпретациям. Да, я думаю о том, как строю интерпретацию, но никогда не думаю о том, что этого композитора нужно играть так, потому что так где-то принято и так кто-то сказал. Думаю, если бы Бах где-то писал, как его музыку нужно играть, это было бы важно. Но такой информации у нас нет.

Анна: А ты хотел бы создать какую-то такую интерпретацию, которая поменяла бы отношение публики к Шопену? Есть амбиция?

Александр: Мне кажется, я далек от того, чтобы кому-то что-то менять. Я играю то, что мне интересно. И если кому-то интересно мое исполнение, я рад. Я понимаю, что ты имеешь в виду, но я не знаю. Если честно говорить, то лет через 20, если я все еще буду пианистом, этот вопрос будет актуальным.

Анна: Ты мечтаешь? Или живешь моментом?

Александр: Я мечтаю о том, чтобы наконец стать чуть более стабильным пианистом. Пока я завишу от вдохновения — и на занятиях, и на концертах. Я хочу, чтобы меня хватило на то, чтобы довести свой уровень исполнения до такого состояния, когда я бы играл качественно независимо от того, есть ли в этот момент вдохновение или нет.

Анна: А не пропадет ли в этом какая-то магия?

Александр: Вся магия, которая есть в том, о чем мы сейчас говорим, — это просто ошибки, неточности и недоработки. Это последствия подхода к делу человека, который слишком много отдает на вдохновение. Я десять раз играл концерт, на котором были ошибки, и я себе говорил: «Зато живо, зато интересно». С одной стороны, правда. С другой — никто никогда не скажет, что без ошибок вдохновение вдруг куда-то исчезнет. Нет, вдохновения будет еще больше.

Анна: Так, настал черед коротких простых вопросов. Посоветуй фильм про композитора!

Александр: Недавно я спросил своего профессора, есть ли какой-то классный фильм про Баха, и он не смог ответить. Нужно снять!

Анна: Пять классических композиций и пять неклассических — что ты слушал в последнее время? Ну там, в наушниках, Spotify, все дела.

Александр: Из классического — Пятнадцатый квартет Шостаковича и Восьмой. Если я переслушиваю Пятнадцатый, переслушиваю и Восьмой.

Анна: Они для тебя в одинаковом тоне чувствования?

Александр: Да. Они для меня в одинаковом плане важные в творчестве Шостаковича. А не из классического... ну, начнем с джаза. Билли Холидей. «Ноу, ноу, ю кэнт гет эвей фром ми», — это Гершвин. Мусоргский, «Песни и пляски смерти». Давай Нина Симон. Давай «Синнермэн». Мне кажется, это интересная песня Нины Симон. Ну и третье, нужно что-то позитивное...

Анна: Если не слушаешь позитивное, ну и ладно. Так и говори — слушаю позднего Шенберга.

Александр: Я когда понимаю, что слишком много слушаю депрессивного, включаю «Времена года» Вивальди, целый день слушаю Вивальди и потом могу дальше всю неделю слушать Шостаковича. Но это банально же.

Анна: Ничего подобного.

Александр: Ну да, музыка-то великая. Из поп-музыки я периодически что-то слушаю, но, боюсь, плохо знаю кого и что. Ну, могу сказать: Элла Фицджеральд, «Саммертайм».

Текст: Анна Виленская

Фото: Яна Давыдова

Худрку: Яна Милорадовская

Благодарим Дарину Грибову и администрацию Мариинского театра за помощь в организации съемки.