Самый востребованный актер-зумер Марк Эйдельштейн: «Когда я узнал, что у "Аноры" главный приз Канн, то бегал по психушке и вопил: "Ребята, мы “Золотую ветвь” получили"»

О пользе метафизических пинков и Марке Аврелии

Бродский как-то заметил, что есть только две поистине захватывающие темы, достойные серьезных рассуж­дений: сплетни и метафизика. В но­вом фильме Романа Михайлова «Жар-птица», прокатная судьба которого пока неизвестна, есть сцена: режис­сер обращается за советом к продюсе­ру, которого играет главный редактор культового синефильского журнала «Сеанс» Вася Степанов. И тогда про­дюсер предлагает обратиться к фило­софии Жиля Делеза, чтобы построить сюжет на трех китах: сновидении, до­кументалистике и ритуале. Получает­ся, этот совет Роман дает сам себе?

Вся «Жар-птица» — это ритуальное про­странство, родившееся во снах у Ромы. Не­возможно объяснить, про что этот фильм, он абсолютно непересказываемый. Это не совсем совет, а скорее свет, который дает Рома. Нам. (Загадочно улыбается.) Два года назад я прочитал его роман «Дождись лета и посмотри, что будет» — и пропал. Я знал, что моя любовь по фильму «Стра­на Саша» Маша Мацель вовсю снимает­ся у Ромы, и попросил ее нас познакомить. Я так никогда не делаю, как будто это на­силие над реальностью, будто все долж­но складываться само. Но моя интуитивная потребность в Роме была настолько мощ­ная, что я решил ему написать. Маша скинула мне контакт, но предупредила, что с ним очень сложно познакомиться в це­лом, а уж посредством соцсетей или смс — вообще нереально. Но Рома ответил, а по­том меня позвали к нему на пробы.

Я приехал в Москву, там в старом здании Дома кино собралась целая толпа талант­ливых подростков, многие были знакомы друг с другом. Мы должны были играть разные импровизированные ситуации из абстрактного мира историй Ромы. На­пример, затереть за раз­ницу между зоной и психушкой с Федором Лавровым или выпро­сить день­ги у Фрола Фроло­ва, а тот должен был, напри­мер не дать (Лавров и Фро­лов — актеры, кото­рые снимаются почти во всех фильмах Ро­мана Михайлова. — Прим. ред.). Конечно, у меня совсем не по­лучилось. Я был очень мимо и не понимал, что делать. Со мной пробо­вался Олег Чугунов (пе­тербургский актер дебютировал в кино в 9 лет и стал известным после супергеройской саги «Майор Гром: Чумной док­тор». — Прим. ред.). С Олегом в паре был какой-то пацан, который говорил что-то типа «блин, дай денег, нам очень надо, мы вернем», а Фрол ему что-то очень жест­кое и по понятиям отвечал. Сцена шла око­ло пяти минут, и Олег за это время не ска­зал ни слова. И был так точен и правдив, что его утвердили.

Михайлов тогда перед всеми меня спро­сил что-то вроде: «А что ты хочешь делать по жизни, Марк?» Не знаю, что на меня на­шло, но почему-то мне показалось важ­ным рассказать, что я вообще-то должен в Америку улетать, потому что прошел ка­стинг к Шону Бейкеру, но мне визу не дали и только поэтому я здесь, но, может, еще и дадут. И пока я все это произносил, то с ужасом думал, какой же я идиот. Какая-то глупая совершенно мною овладела гор­дыня. Почему это из меня вылетело? Зачем людям эта информация? И вообще, скорее всего, я никуда не поеду и ничего та­кого не произойдет. Слава богу, тогда Рома меня не утвер­дил, потому что для того меня нужен был пинок, что­бы чуть-чуть в сознание вернуться.

Высту­пила твоя субличность, которую ты не был рад видеть?

Да, тупая самая.

Тем не менее с Михайловым у вас в итоге все сложилось.

Хочется в это верить. В октябре вы­ходит фильм «Надо снимать фильмы о любви», кино о том, как мы сни­мали кино «Жар-птица». А еще се­риал «Путешествие на солнце и обратно» по тому самому ро­ману Михайлова «Дождись лета и посмотри, что будет», он должен выйти в 2025 году.

Как будто Романа надо держаться.

Я и держусь конкретно.

То есть его метавсе­ленная тебя все-таки поглотила?

Спасла, спасла. Я очень люблю задавать ему вопро­сы. Он как оракул, только на­оборот. К оракулу нужно осоз­нанно подходить, а к Роме чем более бессознательно, тем интереснее будет ответ.

Хочешь немного кислоты? Очень хо­рошая вещь — свежевыжатый лимон­ный сок добавить в горячую воду с ча­брецом. Называю эту смесь «радость иммунитета».

Круто, давай чуть-чуть кислоты.

(Разливают напиток.)

«Мир — изменение, жизнь — восприятие», это еще Марк Аврелий придумал. Нет другой реальности, кроме той, что мы носим в себе, и то, что мы видим, есть отра­жение нас. Как будто смысл этого вы­ражения начинает до нас доходить спу­стя две тысячи лет. В целом не самый плохой тайминг.

Все так, поэтому меня очень интересуют всякие парадок­сальные штуки вроде ленты Ме­биуса, бутылки Клейна и маршмеллоу, жаренные на костре. Но сразу скажу, я в этом не разбираюсь. Так, имею неко­торое представление об идее, но глобально — полный лох.

Давай рассмо­трим аспект метафи­зики в тво­ей профес­сии. Как она проявляется?

Я часто пы­таюсь по­нять, поче­му именно ко мне при­шел тот или иной проект. Раньше как было. Я по­лучал сцена­рий и думал: только бы взя­ли, только бы взяли! Было ин­тересно вписы­ваться во все, ведь мне открывали новый незнакомый мир. По­том пришла стадия: не мой материал, но если возьмут — хорошо, а не возьмут — еще лучше. А сейчас появилась рефлек­сия: если ко мне пришла роль, почему про­странство ре­шило поде­литься именно со мной, ведь множество фильмов меня обходят. Мож­но думать од­ним планом, типа, нет для меня персонажа или продюсеры меня не лю­бят, но есть другая сторона ленты Мебиуса. Почему что-то с тобой совпадает, а что-то нет? Вот я пытаюсь понять каж­дый раз — почему и для чего меня пригла­шают в новое путешествие.

То есть ты закладываешь в свои роли еще и дополнительные смыслы?

Я стараюсь отыскать смыс­лы для себя, и если они срезонирут пусть даже с одним зрителем — уже хорошо. Недав­но я был в Мур­манске. Через этот го­род с красивым огромным портом мы ехали в заполяр­ное село Шойна на съемки филь­ма «Космос засыпает» (дебют режиссера и сцена­риста Анто­на Мамыкина, дата выхода пока неизвестна. — Прим. ред.). И ко мне на мурманской улице подошел мужчи­на и сказал: «Марк, спасибо вам огромное!» Я думаю, ну, наверное, смотрел «Сто лет тому вперед» (фантастический блокбастер по пове­сти писателя Кира Булычева. — Прим. ред.). И такой, да не за что. А он продолжает: «По­нимаете, я преподаю в Мурманском арктиче­ском университете гляциологию — невостре­бованную профессию, хотя она может вскоре стать ключевой для выживания человечества. Я всех спрашиваю на первом занятии, поче­му они поступили в этот университет. И одна студентка ответила, что так впечатлилась дра­меди Натальи Кончаловской “Первый снег”, где один из героев был гляциологом, что захо­тела получить эту профессию. Я тоже посмо­трел фильм, этого героя играли вы!» Гляцио­логи изучают ледники. Я тогда подумал, вау! Может быть, все и не зря.

О Каннском фестивале, клинике Кащенко и режиссере Сокурове

Еще одна суперожидаемая премье­ра октября 2024-го — фильм Шона Бейкера «Анора», «Золотая пальмо­вая ветвь» Каннского фестиваля этого года. Как получилось, что вас с Юрой Борисовым, тоже сыгравшим в ленте, не было на вручении наград? Вы не ожидали, что фильм может победить?

Если честно, мы с Юрой вообще об этом не думали. Приехали на премьеру, после чего Юра сразу умчал из Канн работать, а я — в Москву, в психиатрическую лечеб­ницу Кащенко на съемки к Роме Михайло­ву. Конечно, когда я узнал, что у «Аноры» главный приз, то бегал по психушке и во­пил: «Ребята, мы “Золотую ветвь” получи­ли, мы “Золотую ветвь” получили!» Но ни­кто, совсем никто в лечебнице Кащенко не обратил внимания на мои крики. А Рома пошутил: «Марк, тихо-тихо, сейчас тебя за­берут в отделение на третий этаж, и мы ре­ально никогда не докажем, что ты наш ак­тер». Это было офигенно.

Обожаю! Променять вручение «Зо­лотой пальмовой ветви» Канн на Ка­щенко — это просто гениально. Но неужели ни капельки не было обидно не разделить такой триумф?

Да счастливо вообще. Это фильм Шона и актри­сы Майки Мэдисон. Если бы я был Майки, то, конечно, никуда бы не поехал до вручения. А так все справедливо.

На нашей съемке на Финском заливе, куда ты приехал прямо с поезда, мы придумали тебе но­вый телеграм-канал «Синяки Эйдельштейна». Что админ этого паблика написал бы про фильм «Анора»?

Поразительно, но метод режис­суры Шона Бейкера очень близок к манере Ромы Михайлова. Реаль­но! По теории Ромы все люди делят­ся на нормисов и неноров. И Шон, ко­нечно, классический ненор. Весь фильм он снимал на пленку. Как-то приходим мы на смену в огромный особняк на берегу Гудзонского залива. Обычно утром у всей команды завтрак, рэп какой-то играет, что­бы вся площадка потанцевала. А тут — никакого рэпа, суета и напряжение какое- то. У нас по сюжету поцелуй с Майки на балконе. Я даже не готовился, мы столько постельных сцен сняли, как будто в том, чтобы поцеловаться, уже ничего страшно­го нет. И Шон говорит: «Целуйтесь, пока я не скажу стоп». Ну мы стоим, целуем­ся, приятно в общем-то проводим время в халатах Versace с видом на небоскребы Нью-Йорка и мост такой странный, кото­рый закручивается как у Сальвадора Дали или у Кристофера Нолана, а машины по нему едут, как по ленте Мебиуса. Нор­мально! К такой жизни мы и шли. Смуща­ет только то, что камеры нигде нет. И тут раздается страшный грохот «Т-Р-Р-Р-Р-Р». Мы актеры профессиональные, продолжа­ем целоваться, но глазом косим в сторону шума, и я вижу, как поднимается огром­ный вертолет, где сидит наш привязанный и загриппованный оператор с тяжеленной гигантской камерой. Они подлетают так близко, что у нас волосы начинают разве­ваться. Делаем несколько дублей. Потом я спросил Шона, а почему было не снять с коптера? А он: «Во вселенной нашего фильма их не может быть». Чувак потра­тил полсмены на то, чтобы снять четырех­секундный кадр с вертолета. Он великий. У него есть чему поучиться.

То есть ты бы хотел стать режиссером?

Ну да. Постоянно об этом думаю. Даже как-то снял для «Кинопоиска» короткий метр — мокьюментари «Надеждозапи­сывающая студия». Было здорово, я по­нял, что мне может хватить энергии, что у меня получается заражать идеей, что в режиссуре, наверное, самое главное. Так жаль, что у Александра Сокурова мастер­ская закрылась, я-то думал пойти к нему на курс. Однажды Александр Николае­вич пришел на съемки сериала «Смычок» (сериал выпускали при поддержке неком­мерческого фонда Сокурова «Пример ин­тонации» для кинодебютов. — Прим. ред.), это была моя первая работа в Пе­тербурге. Хотя нет, первая — показ Гоши Рубчинского в ДК связи в 2017 году, куда меня взяли моделью. На заработанные деньги я втайне от родителей — они были против того, чтобы я стал актером — сго­нял из Нижнего Новгорода на свои первые кинопробы в Москву, которые, конечно же, не прошел. Так вот, Сокуров спросил меня, как мне Петербург, а я по глупости ответил что-то типа «он на меня давит, се­рый, улицы одинаковые, и я все время пу­таюсь». В свое оправдание могу сказать, что был конец ноября. Сокуров посмо­трел на меня так, с сочувствием, и сказал: «Вы же сюда еще вернетесь». На оконча­ние съемок мне подарили огромную кни­гу «Архитектура Петербурга», я ее открыл и на первой странице увидел надпись: «Марку от Сокурова: надеюсь этот город еще подарит вам много красоты». Я бы так мечтал еще раз пообщаться с Алексан­дром Николаевичем!

Как шахматиста Эйдельштейна разорили петербургские деды в рюмочной «Дружба»

Теперь ты много снимаешься в Петер­бурге, что-то тебе уже открылось?

Да и тогда уже открылось, на самом деле. Я сразу почувствовал, что это мощнейший город, сложнейший. Мы снимали «Смы­чок» из осени в зиму. Я еще был молод, и у меня хватало сил после смены пой­ти выпить, баров-то сколько. Больше всего я любил играть в рюмочной «Дружба» в шахматы с дедами на шоты водки: съели твою фигу­ру — покупаешь шот.

Выигрывал?

Проигрывал, конечно.

Разорили тебя центровые пе­тербургские деды...

Это хуже казино, реально. Чтобы я не соскочил, они покупали мне уте­шительные шоты и такие: «Еще пар­тию?» И вот после шахмат, проиграв­шийся, тащищься домой пешочком: холодно, промозгло, но состояние такое романтичное, что до фени вообще. В Пе­тербурге искусство проявляется постоян­но и максимально неожиданным образом. Вот только сегодня я наблюдал лютый перформанс. У меня был первый выход­ной за сто лет, я проспал полдня и ре­шил прогуляться. Иду по Моховой улице, а там в окне стоит мужик в пиджаке, смо­трит на меня — и вдруг начинает хлопать. Я залип. Что это, думаю, он мне хлопа­ет. А тот продолжает, и на восьмом такте вдруг грянула музыка. И тут я понимаю, что это Театральная академия. А он, ви­димо, какой-то крутой педагог, спиной к оркестру отбивал вступление. Это было очень круто. Иду дальше — толпа не­сет мне навстречу античные бюсты. Сюр жесткий. Смотрю на дверь, а там написа­но «Художественная мастерская». Я даже пожалел, что все время в Петербурге про­вожу на съемочной площадке. И вот сей­час я снимаюсь в проекте «Ганди мол­чал по субботам». Это очень крутая пьеса Анастасии Букреевой, которую адаптиро­вали для кино сценаристка Лиза Цыганова и режиссер-дебютант Юра Зайцев. В этой истории про развалившийся мир мой ге­рой пытается понять, почему же мир сло­мался. А потом осознаёт, что понимание ничего ему не даст и чинить бесполез­но. Что-то сломалось не для того, чтобы ты это чинил, а для того, чтобы научиться жить в новых обстоятельствах.

Теперь и музыкант: все о новом альбоме «Вечная искренность» Марка Э

Сейчас все смотрят сериал «Фар­ма» — и это еще одна твоя большая осенняя премьера. Он о чем?

Мой персонаж страдает синдромом Дю­шенна — генетическим заболеванием, при котором обычно не живут дольше 22 лет. Постепенно отказывают все мыш­цы, а потом и сердце. Было рискованно, будучи здоровым человеком, играть ин­клюзивного. К тому же симптомы синдро­ма сложно передать документально. Я па­рился, а потом перестал: точность — не задача художественного фильма, для это­го существует документалистика. Обща­ясь с пациентами с Дюшенном, я открыл, что огромное количество людей, прожи­вая долгую жизнь, получают сильно-силь­но меньше, чем те, кому отведено от силы два десятилетия. У них такая воля, юмор и жажда того, чтобы прожить это время максимально насыщенно! Поэтому это од­новременно и грустно, и душеспаситель­но. А еще вместе с сериалом под именем Марк Э вы­ходит мой первый альбом «Веч­ная искренность». По сути, даже два — еще я написал саундтрек к фильму.

Подожди-ка, вы с Марией Мацель родились в один день, сыграли вме­сте уже в двух фильмах, а теперь од­новременно выпускаете собственные альбомы?

Да, когда мы ехали на съемку для Собака.ru, то слушали музыку друг друга. У нее получилось чудесно — такая хоро­шая музыка, знаешь, которая прямо меня­ет атмосферу.

А что она сказала про твой альбом?

Она сказала, что хочет спать, и уснула. За это я особенно люблю Машу.

Тогда скажи сам про альбом Мар­ка Э!

Аранжировки мне сделали андеграунд­ные талантливейшие ребята из «Правда Records». А стихи написаны в соавторстве с моим лучшим другом Гришей Миль­штейном, он поэт, очень крутой. С Гришей мы с детства делаем рэп, где-то с шесто­го класса собираемся и записываем песни на диктофон. Назывались ПСУФ — «па­рень с улицы Фруктовой» — и XGM — «хороший гуманитарий Марк». С ним мы показали в нижегородской галерее Futura музыкальный перформанс «Бред¿»: чи­тали под метроном заритмованные тек­сты — подслушанные нами разговоры лю­дей. Такой протовербатим.

Откуда при твоей занятости и вы­ходных в количестве ноль за полго­да у тебя нашлось время еще и на два альбома?

Я столкнулся с тем, что время резино­вое. Когда ты чего-то действительно хо­чешь, все находится. Я благодарен плат­форме Premier за то, что они поверили мне и дали такую возможность.

(Слеза благодарности.)

А кому из музыкантов нашлось место в твоем плейлисте?

Андрею Котику, музыканту и выпускни­ку мастерской Брусникина, актеру Теа­тра Наций и МХТ им. Чехова. Люблю пе­тербургского рэпера Friendly Thug 52 Ngg. Переслушиваю первые альбомы ЛСП, особенно песню «Метеоритный дождь»:

Но где-то гуляет беззубый ублюдок,

Который отучит вонючие рты

говорить не о том.

Просто выгнав под дождь,

Чтоб неспешно их побирал черт.

Такой он точный поэт! Еще XXXTentacion переслушиваю. Знаешь его?

Нет.

Ты угораешь? Короче, этот флорид­ский рэпер получил все возможные на­грады музыкальной индустрии. Он был одним из величайших рэп-исполнителей. Ему респектова­ли все — от Дрейка до A$AP Rocky. А в 20 лет, когда он ехал покупать себе мотоцикл, его застрелили и похитили сумку с деньгами.

Какой-то Артюр Рембо.

Он даже похож на него! Смотри!

(Показывает фото XXXTentacion.)

С этими татуировками он выгля­дит как дьявол. Вернее, такой фальшдья­вол. Знаешь, как рисуют на себе обереги, чтобы дьявола отпугнуть. Но не полу­чилось. Про него есть классный доку­ментальный фильм «Посмотри на меня: XXXTentacion». В 18 лет он написал пес­ню со словами «Я разговаривал с дьяво­лом в Майами, и он сказал, что все будет нормально».

(Слушают песню.)

Просто откуда в нем для этого возраста столько боли невероятной. И ритм очень странный для английского.

Это же чисто ритм Бродского!

(Завывает, подражая манере поэта.)

Нынче ветрено и волны с перехлестом

Скоро осень. Все изменится в округе.

Смена красок этих трогательней, Постум,

Чем наряда перемена у подруги.

Ну скажи!

Реально очень похоже!

Я обратила внимание, что ты очень внимательно относишься к слову.

Да, просто мои самые крутые педаго­ги всегда особенно вдумчиво работали со словом. Начиная с моей мамы — пре­подавателя сценической речи в Нижего­родском театральном училище — и моих школьных учительниц литературы Софии Михайловны Бичуриной и Ольги Вла­димировны Хозиной до Мстислава Иса­аковича Шутана, важнейшего педаго­га в ННГУ. Он был мощный, абсолютный ненор. Я с премьерой «Ста лет оди­ночества» приезжал в Нижний, хо­тел с ним увидеться, но он, к сожале­нию, недавно ушел из жизни. У меня был гениальный Михаил Дмитриевич Мокеев, который еще Брус­никина учил, а сам был учеником Ефремова. Он вел режиссерскую группу, где открывал нам миры Яна Фабра, принципы «жестоко­го театра» Антонена Арто, Верне­ра Херцога. Я тут недавно прочел книгу последнего — «Сумер­ки мира» — про японского солда­та Хироо Оноду, где помимо поэ­тичности Херцога и вот этих всех «как я стал туманом», рассказыва­ется история человека, который по­терялся во времени и ходил спиной, чтобы следы оставались в другую сторону и его было невозможно най­ти. Попала она ко мне удивительным об­разом — мы были на съемках «Космос засыпает» на крайней северной точ­ке России, в Шойне. Абсолютное безвре­менье, нет связи, нет дорог, нет никаких примет современности. И я как-то гово­рю великолепной художнице Злате Калми­ной, что, кажется, нужно набить моему ге­рою карманы. И она что-то туда кладет. Я сижу где-то далеко-далеко на дюне, дол­го выставляют свет, становится скучно, я лезу в карман и нахожу там эту книгу. Вот так безвременье встретилось с безвре­меньем. Разве это не метафизика? Да, я же про преподавателей! Конечно же, величай­ший Дмитрий Петрович Бак. По субботам в 8:30 утра у нас стояла пара «Русская ли­тература», хотя по субботам все учились с одиннадцати.

Неприятность.

Очень неприятно, но не пропустить. Моя теория в том, что Бак был крут и стратег.

То есть сразу ставил студентов на путь героя.

Да, да, если проснулся, ты избранный. И надо сказать, все очень хорошо усваива­лось. Может, потому, что когда после этой пары ты падал спать, то содержание дого­няло тебя еще и во сне.

Осознанные сновидения, как пропа­гандирует Дэвид Линч.

Максимально осознанные.

И теперь ты и сам блестящий рассказ­чик, у которого получается жонглиро­вать смыслами.

Я думаю, что это защитная штука. У меня всегда была потебность в том, чтобы как-то провоцировать мир. Но если провоци­руешь, быть готов к тому, что мир нач­нет тебе отвечать. Моей первой школой в Нижнем Новгороде была тридцать пя­тая. Там меня гасили за то, что я ярко оде­вался: носил узкие красные штаны, ка­кой-нибудь желтый галстук, еще и просил маму, чтобы она что-то вышила на нем, например, смайлик, кастомизировал свои рубашки в студии печати принтов. В 13 лет мне казалось, что это привлекает вни­мание девочек. Но я привлекал внимание бонов, офников и скинов, метод диалога которых можно описать как «а ну-ка, зубы на поребрик». Ну и докапывались они до меня знатно. Позвали на коробку — пло­щадку, где в футбол играют — и начали предъявлять за фамилию. Там я момен­тально научился рассказывать истории, просто чтобы не получить по лицу. Из той школы я вскоре ушел, но навык быстро придумать легенду остался. Думаю, что цен­ность та­ких исто­рий именно в их фантазийности. А вот правда делает тебя уязвимым. Поэтому я совсем не ручаюсь за то, что все рассказанное мной про себя в разных интервью, чистая прав­да. Главное, в этих историях не потерять­ся. Со мной такое бывает, когда я сам на­чинаю верить в свои придумки. Но это не вранье. Я бы так сформулировал: ложь — разрушительна, а сказка — созидательна. Я пытаюсь рассказывать сказки.

О коварстве творческих профессий или как справиться с ловушками

Прямо сейчас ты один из самых вос­требованных актеров страны. Как это отражается на твоем образе жизни?

Не поверишь, но мы снова возвращаемся к Жилю Делезу и его ученику Гваттари, ко­торые вывели концепцию номадизма — ко­чующих людей. Я осознал, что с моим рит­мом жизни и перемещениями вещи меня утяжеляют, поэтому я стараюсь от них из­бавиться по максимуму. У меня даже чемо­дана нет, я их ненавижу и с рюкзаком езжу. Я все рассчитал: семь пар носков, семь пар трусов, футболки. Я стираю, и всего хва­тает. Но всегда с собой книжечка. Сей­час это маленькая-маленькая книга стихов Пастернака, компактная-компактная-ком­пактная. Сидишь в аэропорту и спраши­ваешь кого-то: «А хотите, погадаю вам на Пастернаке?»

С ростом проектов пришлось ввести ре­жим и дисциплину, я бросил пить алкоголь. Когда я ходил на первые в жизни премье­ры, мне сносило башку: прикинь, ты сбега­ешь с пары из школы-студии МХАТ туда, где будут настоящие актеры, модные ре­жиссеры. И помимо того, что тебе покажут кино и ты пообщаешься с интересными людьми, там еще разливают бесконечное количество шампанского. И ты, ошалев­ший от круглосуточной учебы, конечно же, не понимаешь, почему люди ходят с одним бокалом, когда можно выпить пять.

Прекрасно понимаю.

И я, кажется, бросил пить, потому что ина­че не вывезти. Тебя сломает, ты потеряешь­ся быстро. Это ловушка. Я много думаю про свою профессию. Это очень счастли­вое рабочее пространство, абсолютно уни­кальное. Возможность зарабатывать день­ги творчеством — подарок судьбы. Но мне кажется, ни в одной другой среде нет та­кого количества коварных засекреченных ловушек.

И одна из них — медные трубы. Как у тебя с духовыми?

Я очень редко бываю дома и вообще ча­сто не удается даже поспать. И мне хо­чется, чтобы, если на смене есть хотя бы 20 свободных минут, иметь возможность лечь в кровать. И продюсеры могут ска­зать: «Марк, попустись, такой гримваген реально дорогой». И я понимаю, что без кровати ведь тоже хороший и сильно де­шевле. Но в сознании начинает что-то фор­мулироваться вроде «вы совесть-то имейте, вообще-то я в “Сто лет тому вперед” сни­мался», ну и так далее. Вот это очень опас­ная штука. Меня один крутейший актер на­ставлял: «Научись говорить: “Вы осознаете ли мой масштаб личности?” Ничего страш­ного, что никакого масштаба личности у тебя пока что нет, главное — припугнуть, главное — блефовать. Потому что без этого никто этот твой масштаб никогда и не осоз­нает». Но у меня так не получается.

Меня даже немного пугает, что я к таким уникальным вещам прикоснулся, столько уже повидал, а какого-то глобального из­менения со мной не произошло. Меня это даже расстраивало. Что дал мне весь этот опыт? Что мне с ним делать? И тут я понял: все счастье, которое мне дарит простран­ство, все, что мне открывают и показывают, должно трансформироваться в благодар­ность. Это мое новейшее открытие. Очень непросто — довериться пространству. Но когда доверяешься, оно тебе помогает.

Фото: Юра Таралов

Идея: Яна Милорадовская

Креативный директор и автор текста: Ксения Гощицкая

Стиль: Эльмира Тулебаева

Визаж и волосы: Юлия Худякова

Продюсер: Дарья Венгерская

Фоторедактор: Екатерина Кузнецова

Ассистенты стилиста: Елизавета Фесенко и Милана Назар

Ассистент визажиста: Анжелика Манько

Свет: Федор Лебедев и Павел Знаменский, Skypoint

Ретушь и цветокоррекция: Софья Полякова