«Мы же с первого класса вместе»: Как снимали сериал «Бригада»? Рассказывают Павел Майков и Владимир Вдовиченков

О самых грустных, веселых, тревожных и трогательных моментах съемок «Бригады»

Павел Майков

А с коллегами были ли какие-то проблемы?

Да нет, обычно я с людьми нормально схожусь. Ну, конфликты были… Мы один раз с Дюжевым чуть не под­рались во время съемок. Но там было тяжелое время. Мы две недели подряд снимали в банке, все сцены в банке. А снимать было можно только ночью, потому что банк днем работает. И у нас там было подряд две или три недели ноч­ных съемок. А у меня мюзикл «Метро», где мне петь надо. Я ночью не сплю, а потом днем-вечером у меня спектакль. И поэтому было тяжеловато. Я помню, мы с Димасом не­множко, ну, видать, устали. И так какая-то уже десятая у нас была ночь. Он что-то сказал, я что-то сказал. Ну и так почти подрались. А так-то это был такой сплоченный коллектив, где, мне кажется, каждый в душе понимал, что снимаем что-то интересное. Сидоров тогда сразу говорил: «Ребята, после этого фильма вы будете звездами!»

Какой самый запоминающийся момент съемок для вас?

Это сложно. Потому что там можно без конца вспо­минать, все было запоминающимся. Были особенно жест­кие моменты, например, когда мы снимали эпизод, где мы копаем яму, вот этот расстрел наш, якобы расстрел. Мы приехали, а зима, ну, не совсем зима. Или конец февраля, или начало марта. Где-то так. Они выбрали место, очень хорошее, все зашибись. Но зима, и никто не посмотрел, что за место-то это. Начали копать. Выкапывают яму, а там воды — вот так, по яйца! Река, оказывается, рядом. И все! Время, цыгель-цыгель ай-лю-лю, мы не можем опять ко­пать яму. Мы надели мешки мусорные, огромные пакеты, и полезли туда. Там мы, когда вылезаем из ямы, на Дюже­ве даже видно эти мешки мусорные, чуть-чуть влезли они, если внимательно посмотреть.

Замерзли так… а мы же молодые артисты. Продюсерам, спасибо им, конечно, спасибо, но имели они нас по полной программе. Никаких комнат, никаких гримерок и никаких прекрасностей. Стоял один сраный автобус на всех, причем водила его все время глушил, чтобы бензин не сжигался. И было холодно внутри, руки не погреешь. И, он когда вклю­чал, мы грели руки у выхлопной трубы, чтобы согреться хоть как-то. Но там был момент, ну очень холодно. Ад! Я приехал домой, коньяк пил и лежал в ванне часа два. Не мог отогреться, так меня колотило.

Вот этот момент я помню, потому что тогда было сложно. Там было много сложных моментов, но это было сложно просто физически, потому что холодно.

А так помню, когда мы с Безруковым рыбу ловили. После ночной смены в Дубне Серега позвал ловить рыбу. А всю ночь не спали. А я и не рыбак ни фига. А я то ли выпил что- то уже, я тогда выпивал, любил много. Я навеселе на таком. Он говорит: «Давай ловить!»

А стою и мешаю ему, несу какую-то херню, веселю его, он ржет. Говорит: «Ну хватит! Надо тихо, надо в тишине ло­вить рыбу!» Я над ним долго издевался ещё, и ничего мы не поймали. И ушли спать.

Это один из веселых моментов. Мы были молодыми. Впе­реди было большое будущее, светлое, и свобода, потому что нам казалось, что все будет хорошо.

А негативных моментов не было, когда, например, хо­телось все бросить?

Нет, мне никогда не хотелось бросать свою профес­сию. Грозился, что уйду, но это так, больше грозился. Чтобы мне сказали: «Нет, не уходи!» (Смеется.)

Вообще, тяжелых моментов было много. Однажды мы вста­ли, у нас кончилось финансирование, мы месяца два ничего не снимали, съемка стояла.

Самое сложное было, когда я вдруг понял в первый съемоч­ный день, что не умею сниматься в кино. Не понимаю, как это делать, меня никто не учил. В институте нас не учат, мы не видим камеру там. Тебе хоть и пишут «актер театра и кино» по окончании. Но это чушь собачья! Потому что какого кино – я камеры в жизни не видел до «Бригады»!

А так, по-серьезному, помню свой первый съемочный день, когда мы сели в машину, везли Безрукова на драку. И у меня первая реплика в мой первый съемочный день, первая сце­на: «Ну что, Сань? Жим-жим?», и он кивает. У нас потом разговор по сценарию. Я сижу с этим чертиком дурацким, трясу его, заглядывает женщина и спрашивает: «Что здесь происходит у вас?» — я шикаю. А она, как оказалось потом, наш звукорежиссер. И потом я узнал, что именно она слышала. «Что такое? Что тут происходит?» Я говорю: «Да ничего!» — и кручу этого чертика. Она хватает его и орет: «Это вы делаете!» Я спрашиваю: мол, что такое? Она: «Мо­лодой человек, я вас вижу в первый раз в жизни и, надеюсь, в последний!» Ну, и я вообще забился, думаю: что такое? А потом она мне дала послушать, и теперь я знаю, что слышит звукорежиссер на съемочной площадке – это можно сойти с ума! Особенно если кто-нибудь там перед микрофоном ка­кой-нибудь фигней страдает. Ну, и дальше все: «Мотор! Ка­мера!» И я вдруг, вложив все наигрыши, которые возможно было вложить, как будто я играю на сцене и пытаюсь докричаться до 148-го ряда: «НУ ЧТО, САНЯ? ЖИМ-ЖИМ?» (басом). Эти как начали ржать втроем, вообще угорают. И это спасло ситуацию. Потому что начался смех, и я как-то расслабился. Потому что до этого я реально не понимал, как играть.

А еще что-нибудь смешное помните? Потому что у «Бригады» большой рейтинг и антирейтинг. Много негати­ва из-за приписываемой сериалу романтизации насилия…

Да там насилия-то нет. Это все чушь.

Я на самом деле считаю, что мы не готовы для такого кино, не готовы. Мы немножко дремучие еще. И этот фильм не­множечко вред-то нанес, как сказать. И то количество бри­гад, появившееся тогда, я знаю, что так было. Вред нанес. Но.

И, когда я об этом говорил, меня неправильно поняли и, соответственно, неправильно написали. Я же не говорил, что это плохое кино, я говорил, что это очень талантливое кино! Просто «Бригада», вместо того чтобы кому-то что- то показать, оправдала 1990-е годы. Оправдалка для тех, кто вот так жил. И у них есть оправдалка типа: «Да ладно. Отлично. Посмотри, какая была *** [потрясающая] романтика». И со временем все начинает забываться, и осталась только романтика. И в этом отношении, конечно, кино нанесло вред. Но здесь дело не в кино, здесь дело в людях. Потому что бандиты 1990-х воспитывались на «Чебурашке». Это не помешало им стать теми, кем они стали.

По поводу смешных моментов: там было очень много смеш­ного. Как ни съемочный день, там мы все время ржали. Постоянно кто-то что-то… Не было скучного съемочного дня. Обязательно была какая-нибудь ситуация.

Помню, как Димас, Димка очень доверчивый, сейчас не знаю как, но тогда был очень доверчивый. И мы снимаем клятву на Воробьевых горах. И Сидоров говорит: «Все не то, что-то не то…» А Вова говорит: «Дим, ты же Космос! Ну пошути, скажи: “Вселенной клянусь!”»

Ну так поржали, поржали. Камера. Мотор. Начали. И Дим­ка такой: «Вселенной клянусь!» На полном серьезе. Ух, как нас тогда разорвало! Там же еще беда в том, что сейчас циф­ровое кино, поэтому ржи сколько хочешь. А там пленочное кино, и каждый твой смех – это доллар, доллар, доллар. И, конечно, там бесился Райский (оператор картины — Прим.ред.), потому что деньги уходят.

Я помню еще, как у нас кран упал. На Воробьевых горах у нас был огромный кран, 25 метров! И там есть, как мы бе­жим и машина едет, мы бежим как бы перед ней. И там был заряжен человек внизу, который должен был затормозить ее в нужный момент. Короче, какой-то дисконнект получился, и машина эта на полном ходу входит в кран! А перед этим за 3-5 минут там же продавались матрешки и всякая фигня, и прямо за мгновение перед этим дублем их всех убрали. Потому что нам надо, чтобы было чисто. И прямо на это место, где они все были, падает этот кран. А он весит там, ну, тонну! Вот кран мы убили, да.

Владимир Вдовиченков

Какой момент со съемок помните лучше всего?

Моментов было так много, что прям особый не вы­делишь. Потому что после прозябания какого-то вдруг появились деньги, и у нас каждая серия стоила 250 тысяч долларов. На тот момент это вообще какие-то, да и сейчас немалые деньги, но тогда просто невероятные деньги для одной серии. И у нас участвовали какие-то супердорогие автомобили. Начиная от «Ламборгини» вот этот… джип, за­канчивая какими-то «Роллс-Ройсами». Мы взрывали маши­ны C-класса. Мы стреляли из всех видов оружия, начиная от тира, заканчивая в сценах. Для нас арендовали в Тушине аэродром, какие-то стрелки-разборки. Мы снимали сцены в Dolls, где там голые девки танцуют на столах. То есть, условно говоря, такое это было, что ты каждый день такой открыв рот.

На съемках на Воробьевых горах установили огромный кран, каскадеры там придумали целую тему. Мы этот кран сбили, блин, разбили, е-мое! То есть было такое… каждый день был непростой. Мы снимали где-то в экспедиции в Дубне, еще что-то. Приходилось все время ездить, мотать­ся. Странные там были персонажи тоже в группе, разные. Каскадеры, Иншаков (один из продюсеров сериала — Прим.ред.), который это дело патронажил. Все возможности для нас были. Это был такой, как сейчас бы назвали, блокбастер! Ты снимаешься в блокбастере! И это всегда такой: «Ах! Вот это да! Вот это да!»

Было много разных моментов, и прикольных, и смешных. И убивали же нас, взрывали! И как мы по третьему кольцу едем зимой и в пробку встряли. А снимать нельзя, надо, чтобы машины ехали. Все мы такие окровавленные: «Пой­дем выйдем покурить?» Выходим, стоим у скорой, у меня тут полголовы нет, мозги тут. Люди просто в шоке на нас смотрят, а мы стоим курим. У меня даже фотография где- то есть. Много было на съемках такого, много. И сколько знакомств!

Можете вспомнить какой-нибудь самый тяжелый, слож­ный момент съемок?

Такого было много, даже не то чтобы тяжелых мо­ментов, скорее опасных. У меня, например, остался шрам на пальце — чуть не отрубили. И я сам чуть не застрелил девушку-оператора. Сцену снимали, когда было покушение на Белого, и я его защищаю. Стреляют мне в грудь, в спину, ну, там посадки везде (имеется в виду под одеждой, для съемок выстрелов — Прим.ред.книги). И я наотмашь пытаюсь выстрелить в человека. А там камера-камикадзе, есть такие камеры, которые ставят в опасное место. Ее трудно разбить, она бронированная, либо, если разобьется, хрен с ней, пленку просто вынимают. Я практически нажал на курок и в этот момент вижу, что к камере подбежала девушка-оператор и стала крутить фокус. Хорошо, что я попал ей не в лицо, а в руку, но кровищи было... Она, бедная, бежит, Райский ей кричит: «Ложись, дура, ложись, отползай!» Ну, то есть кадр снимается, «стопа» не было, съемка продолжается, если по­пала, падай и выползай.

Опасных травматических моментов было много. Мы делали трюк, как мы выезжаем после какого-то боя и, через трос вертолета прицепили машину. Машина едет, вертолет отъ­езжает. Так мы чуть вертолет не разбили, два раза в него за­ехали, поломали там все. Но сложности на самом деле воз­никали не тогда, когда тебе больно или ты ударился. А вот было сложно: я лежу, и Саша Белый со мной разговаривает, но я при этом как бы не слышу и не вижу. И вдруг Леша говорит: «Вова, давай, надо прям зарыдать, но так, чтобы лицо не шевелилось». И мне было так сложно! Я выдавил из себя, конечно, слезы. Но такое было отчаяние, черт возьми, как, оказывается, сложно иногда взять и просто зарыдать. Этому я потом уже научился. Сложности, когда что-то не получается в сцене: ты то ли не то чувствуешь, то ли не то понимаешь, что тебе не хватает свободы, уверенности. И тогда Леша сердился, говорил: «Мы просрали, ну не будет у тебя крупного плана, сам не хочешь, ну и пошел ты». В такие моменты, конечно, было горько уезжать с площадки, когда что-то не удалось, что-то не сложилось. Теперь я, уже с опытом, понимаю: то, что кажется тебе, может и не быть на самом деле. Если режиссер говорит: «Хорошо, мне до­статочно», не надо заниматься самоедством и глупостями, не надо искать черную кошку в темной комнате, если ее там нет. Но это был период становления в кино, первый мой большой фильм, я весь четвертый курс снимался и па­раллельно выпустил еще четыре спектакля в театре, ну, на курсе.

18+

Отрывок для публикации предоставлен издательством «Бомбора».