Каждая книга лауреата «ТОП50. Самые знаменитые люди Петербурга-2019» — бестселлеры «Соловьев и Ларионов», «Лавр», «Авиатор» — событие для всей страны. Не стал исключением и вышедший в издательстве АСТ роман «Брисбен» — переосмысленный в сюжет личный опыт переезда автора из Киева в Петербург.
Вы переехали из Киева в Ленинград в двадцать два года, поступив в аспирантуру Института русской литературы Академии наук СССР. Тосковали по родному городу?
Я радовался, открывая для себя Ленинград. Конечно, тоска по Киеву была. Сейчас она соединилась с грустью. Для этого, увы, есть причина — то, что происходит на Украине с 2014 года. Мой переезд в Ленинград в какой-то мере был возвращением. До переворота 1917 года наша семья жила в Петербурге, мой прадед был здесь директором гимназии. Во время Гражданской войны он присоединился к Белому движению, а потом принял разумное решение перебраться в Киев, где его никто не знал. Сейчас я — снова в Петербурге, а родителей уже нет в живых.
Бабушка описывала мне свое петербургское детство. Она помнила здешние зимы, себя и брата в меховых шубках, искрящихся на солнце… Рассказы бабушки сопровождали все мое детство, поэтому Петербург для меня — это как Брисбен для героини моего романа (город в Австралии, в котором мечтает жить мать главного героя одноименного романа Евгения Водолазкина. — Прим. ред.). Переехав в Петербург, я генетической памятью узнавал эти улицы. И ни тогда, ни сейчас у меня не было мысли о том, чтобы переехать куда-то еще.
Петербург вас не разочаровал?
Нет, хотя у меня сложные отношения со здешним климатом: с ноября по февраль у меня бессонница, притом что в белые ночи сплю как убитый. Я до сих пор помню ощущение счастья в тот момент, когда впервые соприкоснулся с Петербургом, и до сих пор испытываю уколы этого счастья.
Петербург для вас — зона комфорта или дискомфорта?
Зона комфорта — это ванна. Слово «комфорт» плохо приложимо к такому холодному городу, пронизанному ветрами, снегами и туманами. Как говорил академик Дмитрий Сергеевич Лихачев, Петербург — город трагической красоты. А трагическая красота не может быть комфортной. Поэтому из этих двух определений — если уж рассуждать в таких терминах — я склонен выбрать «дискомфорт».
Кстати, о Лихачеве. Сейчас о нем вспоминают очень мало, хотя даже в нулевые, уже после его смерти, регулярно цитировали и обсуждали. Почему так произошло?
Дело точно не в Дмитрии Сергеевиче, потому что его мысли в полной мере сохранили свою актуальность и сегодня. Значит, нет запроса. Почему? Мне самому это до конца не ясно. Сейчас происходит перестройка общественного сознания, и общество, видимо, само не понимает, что ему нужно. Когда эта перестройка завершится, возвращение к приоритету культуры, о которой говорил Лихачев, станет возможным.
В ваших романах — начиная с «Соловьева и Ларионова» и зцаканчивая «Брисбеном» — действие происходит в нескольких эпохах, в «Лавре» — в XV веке. При этом очевидно, что вы пишете о современности. Почему русская литература говорит о том, что происходит сейчас, знаками прошлого?
Литература должна обладать глубиной истории. Чтобы делать ответственные заявления, нужен стереоскопический взгляд, берущий начало далеко в прошлом. Только такой взгляд обеспечивает взвешенность и ценность высказывания. К тому же отсутствие каких-то качеств в нынешней эпохе будет выглядеть ярче, если показать их наличие в другом времени, на этом во многом построен «Лавр». Даже исторические романы — это зеркало, в которое смотрится современность. И часто видит себя в нем не в лучшем виде.
А нынешняя эпоха сможет создать почву для большой литературы?
Конечно. Мы живем в эпоху глобальных перемен, которая длится уже несколько десятилетий, если считать от условной даты распада СССР. Условной, потому что всякая эпоха вызревает в предыдущей. Сейчас весь мир проходит важный этап, от которого зависит будущее. Скажу только о двух процессах, которые мне кажутся существенными. Во второй половине ХХ века началось нечто напоминающее великое переселение народов IV–VII веков. Если говорить о современности, то в наибольшей степени этот процесс коснулся Западной Европы. Параллельно развивался процесс глобализации. Его элементы можно найти еще в империи Александра Македонского или в Римской империи, оказавших большое влияние на мировую культуру. Замечу, что в начале XXI века появились признаки того, что процесс глобализации останется незавершенным, потому что набирает силы противоположное движение: кажется, мир предпочитает быть многополярным. Разумеется, все это не может не оказать влияния на литературу. Она будет осмысливать происходящее.
А литература сейчас имеет какое-то влияние на общемировые и внутрироссийские процессы? Вы как-то сказали, что сейчас идет война слов, которая может перерасти в войну ракет. Литература может повлиять на войну слов?
Может. Есть много видов человеческой деятельности, в которых используются слова, но отвечает за них именно литература. Писатель должен очень внимательно относиться к каждому своему слову. Влияние литературы сейчас вообще резко возросло: серьезные книги становятся бестселлерами, писатели максимально востребованы. Кроме того, в России литература всегда играла очень важную роль, даже еще более существенную, чем на Западе, но в предыдущие десятилетия она проигрывала публицистике. Это всегда происходит в переломные моменты: публицистика оперативна, а литературе нужен разбег, дистанция. Но сейчас публицистика снова осталась позади.
На русскую литературу есть два полярных взгляда. Людмила Улицкая считает, что она в кризисе, так как не производит продукт планетарного масштаба, другие авторитетные писатели говорят, что некоторая замкнутость в себе — необходимость для нашей литературы в текущий момент. Какой точки зрения придерживаетесь вы?
Людмила Евгеньевна права в том, что по коммерческому успеху и популярности наша современная литература (в отличие от классической) не занимает лидирующих позиций в мире. Вместе с тем наши лучшие писатели, на мой взгляд, не уступают мировым. Просто популярность зависит от многих обстоятельств. Я не стал бы говорить, что мы отгородились от всех, чтобы выносить какой-то плод, который потрясет мир. Каждый работает в меру своих сил. Книги современных русских писателей переводятся на иностранные языки, мы ездим за границу и совершенно не закрываемся в какой-то скорлупе.
Отчасти на вопрос о роли современной русской литературы ответила американская писательница Джанет Фитч, автор романа «Белый олеандр», по которому в Голливуде снят одноименный фильм (лента 2002 года режиссера Питерп Козмински с Мишель Пфайффер и Рене Зеллвегер. — Прим. ред.). По ее мнению, когда русские пытаются писать по западным образцам, то не всегда выглядят убедительно, но когда они предъявляют что-то свое, только им свойственное, то становятся по-настоящему интересными. Я придерживаюсь той же точки зрения.
Вы работаете в Институте русской литературы РАН, знаменитом Пушкинском доме, изучаете древнерусскую литературу, и это дало материал для вашего романа «Лавр». Как еще влияет ваша научная деятельность на писательскую?
Она дисциплинирует ум. В целом методы работы ученого отличаются от того, как работает писатель, поэтому я стараюсь перенести свои академические привычки в литературную практику.
В этом году вы получили литературную премию Александра Солженицына «за органичное соединение глубинных традиций русской духовной и психологической прозы с высокой филологической культурой». О Солженицыне в последнее время часто говорят в негативном ключе, обвиняя чуть ли не во лжи. Как вы к этому относитесь?
Меня это очень огорчает. Солженицын — один из моих любимых писателей. У нас дома были самиздатовские книги, и сначала меня привлекал ореол их запретности, но потом я понял, что творчество Александра Исаевича самоценно и без этого ореола. Некоторые ругают его по недомыслию, а иные, наоборот, — тщательно все продумав. В истории всегда так складывалось, что, когда кто-то говорит правду, она воспринимается болезненно. Высказывания Солженицына обладали свойствами пророчества. Он хорошо знал и историю, и людей, а это очень редкое сочетание, которое и сделало его творчество таким глубоким. Надеюсь, что большинство читателей с ним согласны, но то, что по прошествии стольких лет с Александром Исаевичем продолжают спорить, говорит о том, что его слова задевают современность. Этот дар быть актуальным десятилетия и столетия — и есть свойство настоящего писателя.
Еще одно важное для вас событие — театрализованная постановка вашего романа «Брисбен», премьера которой состоялась на сцене «Мюзик-Холла» 23 мая. Расскажите о ней.
Это очень интересный проект, в котором задействованы выдающийся актер Игорь Скляр и не менее выдающийся гитарист Михаил Радюкевич. Мы сделали программу, которая базируется на романе «Брисбен» и словно наводит увеличительное стекло на отдельные его фрагменты. Совместное чтение текстов авторами и актерами сейчас распространено. В качестве режиссера выступила ивент-менеджер «Собака.ru» Ольга Чичиланова.
Вас называют «русским Умберто Эко»…
И это не вызывает ничего, кроме улыбки. Да, мы оба научно занимаемся Средневековьем и художественным творчеством, но на этом сходство заканчивается. У Эко — история, у меня — история души. При этом к нему самому я отношусь с почтением, и, к счастью, у меня был случай сказать ему об этом (Умберто Эко умер 19 февраля 2016 года. — Прим. ред.). Моя итальянская издательница попросила меня подписать для Эко итальянское издание «Лавра». Представляя меня великому итальянцу, она сообщила ему, что меня называют «русским Умберто Эко». Он пожал мне руку и сказал: «Примите мои соболезнования». У него было отличное чувство юмора.
Вернемся к теме Петербурга. Что для вас значит понятие «петербургский писатель» и считаете ли вы себя таковым?
Как писатель я сформировался в Петербурге, поэтому, конечно, считаю. Что до самого понятия… Пожалуй, уровень метафизичности текстов петербургских писателей повыше, чем «в среднем по стране».
Недавно в СМИ появился слух о том, что Петербург может получить ряд функций столицы. Может быть, он станет столицей образования и культуры?
Культура — не та сфера, где надо назначать столицы и провинции. Взгляните на прошлый век. Многие знаменитые писатели вышли из Орла и прилегающих губерний. Так что Орел вполне можно назвать одной из культурных столиц. Да, в Москве много театров, музеев и выставок. Но сказать, что те явления, которые в Питере существуют в меньшем масштабе, уступают московским по классу, я не могу. Есть старая присказка: «В Москве много всего, но все лучшее — в Петербурге». Я бы не был так категоричен. Центр культуры — точка, где создается поле взаимодействия разных видов искусства. И люди, попадая в это поле, начинают светиться. Это есть в равной степени и в Москве, и в Петербурге. Мне вообще кажется, что никакого противостояния двух столиц нет. Москва и Петербург — это одна большая столица, форпост русской культуры. Я, по крайней мере, в Москве чувствую себя как дома.
Несколько лет назад вы говорили, что язык Пушкина для современных детей и для молодежи уже несколько устарел. Что вы думаете об этом сейчас?
Сейчас я смотрю на это с куда большим оптимизмом. Дело ведь не в Пушкине, а в кругозоре его читателей. Сейчас дети стали больше читать — так, по крайней мере, мне говорят учителя-словесники. Поэтому соглашусь с мнением Дмитрия Быкова о том, что у нас растет новое, многообещающее поколение.
 |
МЕСТО СЪЕМКИ Квартира архитектора Андрея Дмитриева Архитектор Андрей Дмитриев превратил свою квартиру на Большой Конюшенной улице в арт-объект, наполненный антиквариатом. |
Текст: Игорь Топорков
Фото: Алексей Сорпов, архивы пресс-служб
«Собака.ru» благодарит за поддержку партнеров премии «ТОП50 Самые знаменитые люди Петербурга 2019»:
главный универмаг Петербурга ДЛТ,
glo,
Комментарии (1)