Уход из дома в 17 лет, связь с уголовным миром и «Калина красная»: каким был Василий Шукшин?

Глава четвертая «На побывку едет молодой моряк»

Е.П.: Шукшин вернулся из техникума не солоно хлебавши — и почти сразу уехал снова. То есть: не столько обратно домой в деревню его тянуло, сколько Бийск, получается, оказался недостаточно велик и хорош для него. Как и стезя механика или шофера — «тесновата кольчужка». Бог знает, откуда такая тяга к большему у деревенского паренька. Но именно тогда, в момент ухода из дома, она проявилась впервые, и потом — уже не покидала его никогда.

М.Г.: У группы «Калинов мост» из недалекого от шукшинских мест Новосибирска есть знаменитая песня примерно на эту же тему:

Не ищи меня мать, ушел день обнимать.
Ты прости меня, мать, — пропал ночь обнимать.
Чья беда, что мы все навсегда уходили из дома.
Времена, когда мы навсегда уходили из дома...

Но, замечу, что уходили все — по-разному. Вариант ухода молодого Шукшина был довольно радикальным. Он не просто уходил «день и ночь обнимать», но — покидал мать и младшую сестру, оставлял их без кормильца. Конечно, с расчетом на счастливое будущее, но если даже предположить, что он сам твердо верил в это будущее, шел, так сказать, «за звездой», — то его мать и сестренка верить в это были не обязаны.

Однако Мария Сергеевна, похоже, действительно верила в сына, отчего и поддержала Василия. Если бы она уперлась, настаивая на своем (а мы видели, что она умела это делать очень хорошо), — возможно, все сложилось бы иначе. Более того: если бы она не выхлопотала тогда сыну паспорт, он бы и не смог никуда из Сросток деться.

Е.П.: А может быть, мы напрасно драматизируем? Ушел из дома в 17 лет... Обычное дело! Двоюродный брат Шукшина, тот самый художник Иван Попов, покинул свой дом так же рано, попал на Дальний Восток, где работал после ремесленного училища на заводе. Я сам в 16 лет объехал во время каникул полстраны, путешествуя то в компании, то в одиночку, как придется, порой совсем без денег, а в 17 лет направился в Москву, поступил в Геологоразведочный, тоже мать оставил (отца уже не было), и тоже все было не так просто.

Всё равно Шукшин ушел бы, пусть на пару лет позже — например, после армии, которая деревенских парней разбрасывала по всему огромному Союзу. Взял бы и завербовался на Север, где рубль был «длинный», о чем знала вся страна. Так делали многие выходцы из деревни, и не больно кто-то из них о своих деревенских родных думал в такой ситуации. Жизнь такова, что в родном гнезде не усидеть.

А вот история с паспортом — и правда удивительная. Тогда ведь у крестьян паспортов не было. Потому и армия, дающая документы, так ценилась.

М.Г.: Большинство исследователей сходится на том, что Мария Сергеевна, тогда работавшая парикмахером (ценный, редкий для села кадр!), как-то сумела обаять секретаря райкома, и тот помог Василию.

Е.П.: И Василий Макарович всю жизнь был благодарен матери за это.

В паспорте, кстати, он был записан как «Шукшин», а не Попов. Тоже не очень понятно, почему Василий сменил детскую фамилию. Вероятно, что «Поповым» он именовался со слов матери, а в метрике так и оставался Шукшиным. Поэтому никакого секрета и глубокого смысла в возвращении отцовской фамилии, возможно, и нет.

Нет, Шукшин — он и есть Шукшин. И именно с ударением на второй слог. По-сибирски-то ударять надо на первый, как и ударяли отродясь Шу́кшиных. Вроде как Па́ньшиных или Ве́кшиных. По-сибирски, а также по-мордовски, замечу, так и положено. Есть легенда, что на последний слог, вроде как на французский манер (Луи Сели́н, Андрей Маки́н, виконт де Бражело́н), Василий Макарович стал «ударяться» уже учась во ВГИКе, оказавшись среди столичной публики. А свои доармейские и армейские университеты про- ходил как Шу́кшин.

М.Г.: Воспоминания об уходе из дома остались у него на всю жизнь. Причем очень тяжелые, даже травматические воспоминания:

Больно вспоминать. Мне шел семнадцатый год, когда я ранним утром, по весне, уходил из дома. Мне еще хотелось разбежаться и прокатиться на ногах по гладкому, светлому, как стёклышко, ледку, а надо было уходить в огромную неведомую жизнь, где ни одного человека родного или просто знакомого, было грустно и немножко страшно. Мать проводила меня за село, перекрестила на дорогу, села на землю и заплакала. И понимал, ей больно и тоже страшно, но ещё больней, видно, смотреть матери на голодных детей. Еще там оставалась сестра, она маленькая. А я мог уйти. И ушел.

Здесь, кстати, Василий Макарович как будто себя оправдывает — мол, уйдя, помог матери. Мы-то сейчас понимаем, что все было не совсем так. Что он, уже не ребенок, мог работать, зарабатывать, содержать семью. Семнадцать лет, большой парень, добытчик. Но — ушел.

Е.П.: Мы понимаем — но не смеем осуждать. Нам, пусть на нас не сердятся традиционные «почвенники», дорог великий писатель земли русской Василий Шукшин, а не сростинский мужичок Василий Попов.

Да и мать пошла на эту жертву, повторим еще раз, сознательно. Но мало было отпустить сына, нужно было дождаться его, или хотя бы вестей от него. А их не было несколько месяцев. Вот это — испытание для матери! Надо думать, костерила сама себя на чём свет стоит за то, что отпустила своего Васеньку в чужие люди.

Дошло до того, что сестра Василия Макаровича, Наталья, подделала письмо от сына к матери! Увидела у соседки письмо от ее сына. Почерк был похож на Васин, да и содержание — подходящее: мол, простите, долго не писал, ждал общежитие, подпись, дата, адрес — город Черемхово. «Я обрадовалась такому письму: оно могло успокоить маму», — объясняла Наталья Макаровна. Она стащила письмо, запечатала его в конверт, на деревяшке для ниток вырезала «штемпель» с названием города и датой, шлепнула «печать» и отнесла матери: «Она до слез обрадовалась, читает, руки трясутся». Мария Сергеевна спросила, что за город Черемхово, Наталья соврала, что под Москвой; уже потом выяснила, что он — в Иркутской области... Но мать вроде поверила, успокоилась...Только через месяц пришло настоящее письмо от Василия. На штемпеле значилось — «Калуга».

М.Г.: Вполне обоснованный страх Марии Сергеевны насчет чужих людей. Думаю, и сам Шукшин опасался, что может попасть — на самое дно. Он ведь говорил много лет спустя в одном из интервью:

Послевоенные годы. Кто повзрослее, тот помнит эти голодные годы... У нас, в Сибири, это было страшно. Люди расходились из деревень, попадали на большие дороги. И на больших дорогах ожидало все этих людей, особенно молодых, несмышленых, незрелые души... И пошли, значит, тюрьмы, пошли колонии...

Е.П.: Да более того, ведь существует легенда, что и он таки попал в банду!

М.Г.: Такая уж красочная история, что надо ее рассказать. Биограф Шукшина Владимир Коробов приводит полученное им в 1978 году письмо казанского профессора Бориса Никитчанова, который, будучи совсем молодым человеком, весной 1946 года повстречал на городском рынке в Казани одного необычного парня из шайки, промышлявшей воровством и грабежами, и тот объяснил ему причины своего нахождения среди преступников:

Я у них учусь играть, да и хороший литературный материал можно получить. Он так и сказал: «литературный материал», а я, помню, сильно поразился таким особенным, «писательским» словам. Но как это он «учится играть»? Видимо, на моем лице было недоумение, и он добавил:

— Да, я писатель, а впрочем, я не знаю еще, кем буду. У меня, если хочешь знать, ещё и огромный талант артиста.

...Мы присели на кучу битой штукатурки, щепок, щебня. Парнишка стал развивать мысль о необходимости странствий, напомнил о моем земляке — волжанине А.М. Горьком и его «университетах».

— Откуда бы мог узнать так Горький о жизни Челкаша, вот ты скажи? — наседал он на меня. — Этого не напишешь, если сам не соприкоснешься!

...А потом глянул на меня невыразимо ясными глазами и попросил тихо:

— Дай мне хоть сколько-нибудь, а то они мне не поверят.

Я молча достал три рубля и протянул ему. Он быстро сунул их в карман и зашептал:

— Я отдам тебе их, отдам, но, наверно, не скоро. Ты уж меня не осуждай...

— Кончай, писатель, паровоз уходит! — крикнул громко сухопарый верзила.

Мой знакомец сначала медленно, словно нехотя, стал отворачиваться от меня, а потом как-то быстро встряхнулся, и меня, помню, поразило его лицо — так оно сразу, в мгновение, переменилось. От меня уходил уже другой человек — гораздо взрослее, строже и надменнее того парнишки, который со мной только что разговаривал.

Шпана быстро удалялась, а он приостановился еще, махнул мне рукой и почти выкрикнул:

— Шукшин моя фамилия, Василий Макарович, не забудь! Может, еще услышишь...

Е.П.: Как сказал бы Станиславский — «Не верю!». Красиво, но нереалистично. Слишком «литературно», вплоть до последней реплики: «может, еще услышишь». И по хронологии — не подходит: тут про весну 1946-го, а покинул деревню Шукшин только в 1947 году.

Хотя понятно, откуда возникают подобные истории. Влияние популярнейшей у народа в те годы, не забытой и сейчас «Калины красной»: мол, знал Шукшин тех, с кого Егора Прокудина списал, лично! Потому таким живым, убедительными вышел герой! Но Прокудин в первую очередь все-таки деревенский мужик, сын, муж, а уголовник — в третью или пятую. В этом его реалистичность. Вот его же коллеги по уголовному миру как раз не очень-то реалистично, почти китчево показаны, какая-то оперетка, «Свадьба в Малиновке», блатной роман, несмотря на блестящую игру актеров, того же Георгия Буркова.

А главное, Шукшин действительно жил в мире, тесно соприкасавшемся с миром уголовного дна, обменивавшемся с ним персонами. Это мир неквалифицированных рабочих, мир бараков, которые в каком-то смысле еще хуже лагерных — потому что из тех выпускают, а в этих можно всю жизнь провести... И с трудягами бок о бок жили настоящие уголовники, только что расконвоированные. Жесткий, иерархичный мир советской армии и военно-морского флота, известный Шукшину тоже не понаслышке. Ну и деревенский мир — откуда уходили в блатные, куда возвращались из лагерей. Вполне достаточный опыт.

М.Г.: Кстати, в Бийской колонии для несовершеннолетних был прекрасный музей Шукшина. Угодившие на малолетку Василия Макаровича сильно ценили. Об этом писали корреспонденты газеты «Алтайская правда»:

Этот музей появился после памятной встречи, которая про- изошла у писателя с подростками, осуждёнными к лишению свободы, в 1967 году. Многие уверены, что в фильме «Калина красная» передано настроение, которое Шукшин почувствовал, общаясь с теми, кто отбывал наказание. Мальчишки из колонии участвовали в спектаклях по Шукшину. Месяц до чтений и месяц после вся колония разговаривала языком его персонажей. Ребята очень часто были и режиссерами спектаклей.

Е.П.: Кстати, с «блатными» Шукшин умел себя вести. Владимир Коробов приводит (со слов сценариста Игнатия Пономарева) случай, когда Василий Макарович бесстрашно, быстро и ловко отшил урку, угрожавшего людям у пивного ларька, похвалявшегося, что он только что из заключения, и вымогавшего нагло кружки с пивом у мужиков. У него это так здорово получилось, что урка — здоровенный детина! — поспешил тут же извиниться и был таков.

М.Г.: Итак, в банду Василий Макарович все же не попал, а работал в Подмосковье и недалёких от столицы городах, вроде Владимира или Калуги. Вот названия этих славных организаций: «СОЮЗПРОММЕХАНИЗАЦИЯ», ГОРЕМ-5 («Головной ремонтно-восстановительный поезд»)... С мая по август 1948 года трудился на строительстве электростанции на станции Щербинка Московско-Курской железной дороги.

Отсюда, из рабочих бараков, где молодые рабочие из деревень жили вперемежку со вчерашними зеками, он уже стал писать домой (пауза была то ли несколько месяцев, то ли вообще полгода!). Такая жизнь длилась два года. Стоило ли ради этого бросать родную деревню и Алтай!

18+