Доктор искусствоведения, профессор Академии художеств (почти полвека!), инженер-кораблестроитель и лауреат премии «ТОП50. Самые знаменитые люди Петербурга» — 2024, Владимир Лисовский написал «Три века архитектуры Санкт-Петербурга» — самую полную и подробную книгу о зодчестве и градостроительстве в Петербурге, Петрограде, Ленинграде и опять Петербурге. В трехтомник («Классический город», «От классики к модерну» и «Век модернизма») вошло действительно все: самые ранние и самые поздние постройки — от Петропаловской крепости до «Лахта Центра» и бизнес-парка «Полюстрово». О барокко, классицизме, ампире и эклектике на Неве написаны без преувеличения тысячи фолиантов, путеводителей, учебников и гидов, но именно фундаментальный труд Владимира Григорьевича стал уникальным и — важно! — любимым и востребованным: по бестселлерам Лисовского, которому в 2023 году исполнилось 90 лет, петербуржцы учат историю архитектуры.
КАК КОРАБЛЕСТРОИТЕЛЬ СТАЛ ИСТОРИКОМ АРХИТЕКТУРЫ И ПРИ ЧЕМ ЗДЕСЬ МОЦАРТ, ГЛЕНН МИЛЛЕР И БЕТХОВЕН
Владимир Григорьевич родился в Ленинграде в 1933 году. Во время блокады в 1942–1944 годах он был в эвакуации, несколько послевоенных лет провел в Москве, а все остальное время прожил в родном городе. По первой специальности Владимир Лисовский — инженер-кораблестроитель, в 1965 году получил степень кандидата технических наук, а уже в 1967-м — диплом Института имени Репина по специальности «теория и история искусств». 1960‑е годы стали не только в СССР, но и во многих других странах временем невероятного оптимизма, в том числе связанного с техническим прогрессом, покорением космоса. Для архитектуры это было время ярких утопий и уверенности в том, что технологии, все время изобретаемые человечеством, способны изменить мир и людей к лучшему.
Сейчас вышел третий том вашего сборника «Три века архитектуры Санкт-Петербурга». Если не ошибаюсь, это первая настолько всеобъемлющая книга про застройку города. Как вы решились за нее взяться?
Видите, о Петербурге написано и еще будет написано неимоверное количество книг. Что касается меня, то когда я избрал для себя стезю историка архитектуры, само собой получилось, что я стал заниматься архитектурой Петербурга, которая мне близка, в которой я вырос и с которой даже связан историческими корнями.
Моя первая книга о Петербурге датирована еще 1970‑ми годами. Была серия путеводителей по городам России — сравнительно небольшие белые книжки издательства «Искусство». Проявив известную напористость и, может быть, нахальство, я предложил себя в качестве автора такой книги про Ленинград. Вторым автором стала Марина Викторовна Иогансен, прекрасный специалист по архитектуре XVIII века, сотрудница академического архива. Мы создали книгу путем механического соединения двух частей. Она написала про XVIII век, а я — обо всем, что было начиная со времен классицизма, то есть с конца XVIII и начала XIX века, и вплоть до того времени, когда эта книга писалась и издавалась. Вот это был первый блин, который не вышел, по-моему, комом. Там, правда, были ошибки, но я совершенно без них не могу, все время их делаю. Слава богу, не очень существенные.
Потом пришли новые времена, появились новые тенденции в развитии архитектуры, новые мастера. И мне захотелось продолжить писать. Так стали появляться следующие варианты, по сути, той же книги. Я уже сам написал про XVIII век и со временем включал в свою работу все больше современных зданий, которые появлялись в Петербурге у меня на глазах. Трехтомник, последняя часть которого вышла в 2024 году, — завершение этой долгой работы.
Вы сказали, что связаны с архитектурой исторически. У вас были предки-архитекторы?
Самый первый мой предок-архитектор — прадед Николай Никонов. Он из крестьян и из Пошехонья, будучи молодым, переехал в Петербург. Портреты, которые сохранились, показывают, что он был обладателем татарско-восточных черт.
Другая архитектурная линия моих предков — из Курска. Александр Федорович Барановский приехал оттуда и поступил в Академию художеств учиться. Этот Александр Федорович стал моим дедом. Его авторству принадлежат многие доходные дома, значительная часть находится на Васильевском острове. Его сын и мой дядя, Лев Александрович Барановский, мало что сделал как архитектор, ему не дали заниматься архитектурой, потому что он попал под каток сталинских репрессий. Насколько мы знаем, он умер в лагере, хотя в этой истории много туманного.
Вы уже во взрослом возрасте в 1960‑е годы сменили профессию? Что вас на это сподвигло — ведь в то время это был, насколько я понимаю, совершенно нетривиальный поступок?
Дело было так. Я закончил Кораблестроительный институт в 1957 году, потому что увлекался кораблями. Мне было интересно, я пошел после окончания института работать. Но с младых ногтей во мне сидел еще и интерес к архитектуре. Я про архитектуру читал и сочинял архитектурные пейзажи, которых на самом деле не было на свете, уж не знаю почему. Объяснял я это наследственностью. В общем, сидела во мне такая зараза архитектурная и просилась выйти наружу.
Это заставило меня, в конце концов, получить вторую профессию. Согласен, это вообще безрассудное действо в зрелом возрасте. Когда я поступил на заочное отделение Института имени Репина (ныне Академия художеств имени Репина) в 1960 году, мне было уже 27 лет. Я получил диплом, и тут освободилось место в Музее Академии художеств. Андрей Львович Пунин (историк архитектуры, автор нескольких книг об архитектуре Петербурга и России. — Прим. ред.) предложил мне попытаться туда поступить. Я согласился. Как вынесли родственники мои ужасные решения, я не знаю, но вынесли как‑то.
А после 15 лет в Музее Академии художеств мне очень хотелось и педагогической работой заниматься. Я пять лет преподавал в Институте имени Герцена, а потом место преподавателя освободилось в Институте имени Репина. И вот я здесь преподавал вплоть до выхода на пенсию в 2021 году. Сейчас я захожу иногда в Академию художеств по разным поводам или просто навестить коллег.
Я хотел на самом деле быть архитектором и проектировать. Но не сложилось.
Жалеете, что не сложилось?
В какой‑то степени — да. Но это трудная профессия, моих способностей не хватило бы, чтобы этим заниматься, я убежден. Поэтому я и стал историком архитектуры.
Вы продолжаете писать?
Ну как? Я закончил писать третий том истории архитектуры Петербурга и постарался подвести итог своим писаниям таким образом. Мне же очень много лет. Кто работает в таком возрасте? Надо отдыхать. Тем не менее замечательное петербургское издательство «Коло», которое и выпустило в свет мои «Три века архитектуры Санкт- Петербурга», обратилось ко мне с предложением написать отдельную книгу о петербургском модернизме, то есть только о современной архитектуре города, и вот я сижу над ней, корплю.
У вас есть ощущение, что вы занимаетесь делом своей жизни?
Да, в общем, конечно. Иначе бы, наверное, трудно было жить.
Есть ли у вас увлечения помимо архитектуры?
Ну, как вам сказать… Когда я был молодой, увлекался девушками. Когда я стал не очень молодой, я ходил много в Филармонию, музыку очень люблю. Причем люблю и классику, и джаз. Моцарта — за глубину чувств, Бетховена — за духоподъемность. В Гленне Миллере, кажется, есть абсолютно всё. И еще мне нравится советский джазмен Александр Цфасман.
Однако я боюсь, что бы я ни сказал, это все равно будет связано с искусством. Мне вот нравятся, например, ретроавтомобили 1930‑х и 1940‑х годов, но и это же тоже произведения искусства, прикладного. Это платоническая любовь, сам машину я не вожу. Я очень увлекался кораблями, это было вполне равноценно тому, как мне нравилась архитектура. Силуэт корабля, особенно того времени, когда пробуждалась у меня эта любовь, — 1950‑х, 1960‑х и 1970‑х годов, — представлял собой замечательное произведение искусства.
Вы относитесь к поколению людей, которые родились до Великой Отечественной войны и молодость которых пришлась на 1950‑е и 1960‑е годы. Мне кажется, тогда в людях было много романтики, связанной с верой в то, что прогресс может изменить мир к лучшему, с очень оптимистичными представлениями о будущем. Как вы смотрели в молодости на жизнь, и насколько она оправдала ваши ожидания?
Это было прекрасное время, время так называемой хрущевской оттепели. Вы правильно сказали, что это было время мечтаний. Мечтали обо всем: о космосе, о прекрасной архитектуре. Я вспоминаю это время с восторгом в душе, который не утихает. А что из этого вышло — лучше даже не спрашивать и не говорить. Это полный провал и разочарование во всей романтике, и вызвали его в первую очередь войны, которые не прекращались на протяжении десятилетий, что я живу. Вот такое ощущение. К своему жизненному пути я отношусь положительно, мне нравится, как я прожил жизнь. Хотя, может, я многого и не сделал, но все равно мне все это нравится.
То есть восторг в душе не утихает?
Нет, конечно. Надо до конца пытаться делать хорошее, и видеть хорошее, и чувствовать хорошее.
ПОЧЕМУ ПЕТЕРБУРГ — УНИКАЛЬНОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ В ОБЛАСТИ ГРАДОСТРОИТЕЛЬСТВА
Владимир Лисовский — петербуржец в четвертом поколении, много десятилетий преподавал историю архитектуры в Академии художеств. В отличие от многих коллег, не чурался публичных дискуссий о городе, не раз выражал профессиональную гражданскую позицию. Поскольку Петербург известен в первую очередь как памятник градостроительства XVIII и XIX веков, то в нем очень популярна идея, будто современная архитектура городу в принципе не нужна, а по крайней мере в центральных районах нужно стараться подражать архитектуре позапрошлого века. Владимир Григорьевич к числу консерваторов не относится и верит, что время, в том числе и в архитектуре, двигается только вперед.
Увлечение архитектурой — оно на вас лично влияло?
Архитектура Петербурга меня лепила как человека. Каждый мой шаг связан с городом на Неве, более выдающегося города на земле нет с точки зрения архитектуры.
Вы преподавали мне зарубежную архитектуру, в том числе итальянскую. Неужели на Апеннинском полуострове нет более прекрасного города?
Города Италии прекрасны. Даже Берлин прекрасен — хотя, вообще говоря, это город мрачный. И до разрушения был мрачным, и после остался. Каждый город прекрасен по-своему, каждый город интересен по-своему. К какой бы архитектуре вы ни прикоснулись — профессиональной, самодеятельной, городской, сельской, — везде можно найти массу любопытного.
Тут вмешивается еще моя личная история. Я люблю Петербург как город своего детства, как малую родину, мне тут каждая улица знакома, каждый угол. Я не скажу, что каждая улица и каждый угол вызывают у меня такой же восторг, как набережная Невы или Невский проспект, но все интересно.
Если рассуждать профессионально… Вот вы говорите, что каждый город хорош чем‑то своим. Чем в таком случае особенно хорош Петербург?
Это, знаете, вопрос, на который легко дать ответ. Когда мы говорим «архитектура Петербурга», то имеем в виду в первую очередь классический город, ядро, сформировавшееся в XVIII и в первой половине XIX века. Этот классический Петербург представляет собой совершенно уникальное произведение в области архитектуры и градостроения благодаря своей гармонической завершенности.
Когда речь идет о красоте в искусстве, нужно всегда вспоминать ее классическое определение: красота — это гармония, в которой ни убавить, ни прибавить ничего нельзя, не сделав хуже. Это высказывание Альберти, выдающегося деятеля искусства эпохи Возрождения. Петербург, вот так уж получилось, усилиями разных людей разных поколений являет собой образец именно такой красоты. В центре очень большие фрагменты застройки — набережные Невы или, скажем, площадь Искусств — выглядят как цельные произведения. Ни в Париже, ни во Флоренции именно такой продуманности пейзажа в большом масштабе нет.
Вы живете в Петербурге много десятилетий. Он меняется на ваших глазах. Насколько драматичными кажутся вам эти обновления? Вы ведь помните город еще без спальных районов?
А что спальные районы? Я их питомец. Я живу в Московском районе, на проспекте Гагарина, в месте, которое на профессиональном жаргоне называется «квартал номер пять восточнее проспекта Юрия Гагарина». Когда наступают весна и лето, он превращается в замечательный парк, зелень скрывает жесткие формы тамошних зданий. Панельные дома там, конечно, совершенно элементарные, такую архитектуру не надо было делать, но так сложились обстоятельства в 1950‑е и 1960‑е годы, она возникла не только в Ленинграде, но и в десятках других городов. Драматизм мной ощущается совершенно не из сопоставления классического ядра Петербурга и его спальных районов. Он порождается непродуманными и неумелыми действиями строителей, которые свои произведения помещают в среду старого города и нарушают его гармонию. Многие современные здания справедливо называют градостроительными ошибками, и против этого надо бороться.
Какие современные хорошие постройки есть в Петербурге или не в Петербурге?
Вот в Москве их полно, но там им проще сочетаться со стариной, потому что Москва имеет такой полифонический характер. У нас что? Ну вот, вообще говоря, пожалуйста, отправляйтесь в район Полюстрово, там за последние годы появились здания довольно интересные, которые спроектированы архитекторами Сергеем Чобаном и Владимиром Григорьевым (бизнес-парк «Полюстрово» и «Дом на излучине». — Прим. ред.). Найдется много людей, которые скажут, что это не для Петербурга. Опять же, произведения искусства на то и рассчитаны, чтобы при их восприятии проявлялся вкус, а вкус может быть разным, в зависимости от того, как он складывался. Мы от этой категории «нравится — не нравится» никуда не уйдем.
В вашей книге «Три века архитектуры Санкт-Петербурга» вы пишете не только про архитектуру, но и про градостроительство. И есть такая массовая идея в Петербурге, что года до 1830‑го все у нас было с точки зрения градостроительства хорошо, потом стало хуже, а в XX веке вообще плохо. Как это выглядит с вашей профессиональной точки зрения?
К сожалению, мои ощущения и оценки близки к схеме, которую вы обрисовали. В классическом городе, действительно, все прекрасно. Позже получилось много нехорошего: и слишком плотная и пестрая застройка доходными домами в позапрошлом веке, и спальные районы XX столетия. Но в пределах каждой эпохи были свои достижения и находки. Такие уж это занятия — и градостроительство, и архитектура. Все, что делается людьми в этой сфере, сохраняется историей для последующих поколений, и это уже выдающийся результат, за него тоже можно хвалить. То, что затемненные капиталистические кварталы строили в Петербурге в XIX веке — ну, это так надо было, на то существовали объективные причины.
Сейчас много обсуждают, а достаточно ли хорошее у нас образование — и в том числе архитектурное. Вы много лет преподавали, наверняка у вас есть идеи, как сделать лучше.
Вообще, вы задаете такой глубины философские вопросы, что меня не хватает на то, чтобы придумать что‑то дельное. Никто не формирует направления намеренно, они складываются спонтанно под влиянием множества разных факторов. Вот занимаясь историей, вы изучаете движение архитектурной мысли и понимаете, как она развивалась, а находясь внутри, сделать это неимоверно трудно. Однако выдающиеся личности всегда есть, и они могут придумывать, каким путем двигаться. Вот, скажем, великие русские авангардисты Казимир Малевич или Владимир Татлин были на это способны, но это редкость.
У вас есть представление о том, каким мог бы быть идеальный Петербург?
Да нет, ну это вы меня в известной степени провоцируете на то, чего не может быть.
Текст: МАРИЯ ЭЛЬКИНА
Фото: АЛЕКСЕЙ СОРПОВ
Свет: ПАВЕЛ ЗНАМЕНСКИЙ SKYPOINT
«Собака.ru» благодарит за поддержку партнеров премии «ТОП50. Самые знаменитые люди Петербурга» — 2024:
Эксклюзивного партнера, производителя премиальных украшений с российскими бриллиантами — ювелирный дом MIUZ Diamonds
Газпромбанк — Официальный банк премии
Торговый дом «Рятико» с брендом ReFa — роскошным уходом для вашей кожи
«Моменты. Repino» — клубный малоэтажный жилой комплекс от девелопера «Абсолют Строй Сервис»
ASKO — мировой премиум-бренд по производству бытовой и профессиональной техники
Комментарии (0)