Как Чехов писал «Три сестры» — текст, который и сейчас актуален как никогда?

«Три сестры», 1901 год

О чем эта книга?

Видный московский генерал Прозоров получает бригаду и вместе с дочерьми и сыном переезжает в провинциальный город. Одиннадцать лет спустя дети генерала собираются на именины младшей из сестер, вспоминают умершего отца и строят планы: вернуться в Москву, найти себе достойное занятие и обрести наконец душевный покой. Но год за годом персонажи только глубже увязают в местном быте: учительница Ольга допоздна засиживается в гимназии, замужняя Маша увлекается женатым батарейным командиром Вершининым, за Ириной ухаживают барон Тузенбах и штабс-капитан Солёный, а Андрей служит секретарем земской управы и растит сына со вздорной Наташей, которая хочет выжить сестер из дома. Переезд постоянно откладывается, пока окончательно не становится фигурой речи. «Три сестры» — одна из самых безжалостных и вместе с тем оптимистичных драм Чехова, герои которой пытаются постичь смысл жизни и своих страданий. Финальная реплика пьесы — «Если бы знать!» — полна одновременно надежд и сомнений.

Когда она была написана?

После успеха «Дяди Вани» в октябре 1899 года один из основателей МХТ Владимир Немирович-Данченко впервые попросил Чехова сочинить пьесу специально для Художественного театра. Автор сообщил, что у него есть сюжет «Трёх сестер», но предупредил, что сначала планирует дописать незаконченные повести (в их числе — «В овраге»).

В итоге Чехов приступил к пьесе только в августе 1900 года в Ялте. Под давлением режиссера Константина Станиславского он пообещал закончить пьесу к началу театрального сезона, предварительно оговорившись: «Если она окажется удачной, если быстро выльется».

«Три сестры» продвигались с большим трудом. После бодрого («начало вышло ничего себе, гладенькое») старта Чехову стало казаться, что получается «скучная, крымская чепуха». Он боялся, что не сможет справиться с таким большим — 14 — количеством персонажей: «Пишу не пьесу, а какую-то путаницу. Много действующих лиц — возможно, что собьюсь и брошу писать». В конце августа Чехов попросил писателя Владимира Ладыженского прочитать вслух черновик «Трех сестер» — так автор смог найти и исправить слабые места пьесы. В сентябре Чехов заболел, пьеса все больше вызывала у него уныние, и драматург хотел отдохнуть на Ривьере, отложив надоевшие «Три сестры» на неопределенный срок.

Приехав в Москву в октябре, Чехов подтвердил в интервью «Новостям дня», что «Три сестры» далеки от завершения. Но театр настоял, чтобы автор все-таки закончил пьесу, и поездку за границу пришлось перенести. 29 октября еще не отделанные «Три сестры» прочитали в МХТ. 22 ноября «Новости дня» сообщили, что Чехов передал театру окончательную редакцию пьесы, но в действительности драматург продолжал переписывать и редактировать «Трех сестер» до самого конца 1900 года — уже из Ниццы. Отдельные изменения вносились в пьесу вплоть до московской премьеры 31 января 1901 года.

Как она написана?

Анализируя устройство «Трех сестер», Немирович-Данченко вводит понятие «подводное течение»: Чехов отказывается от классической, насыщенной событиями драматургической интриги и управляет действием, опираясь на незначительные вроде бы детали, ремарки, паузы. Новизна пьесы и в том, что автор принципиально не проводит границу между важным и ничтожным: герои с одинаковым жаром философствуют, вспоминают прошлое, рассказывают о своих мечтах и спорят из-за названий блюд. Другими словами, Чехов стремится к максимально естественному воспроизведению человеческой речи и поведения: персонажи перебивают друг друга, не к месту и неточно цитируют классические произведения или просто не слышат собеседников; на сцене они не совершают резких, необратимых поступков, но все время к чему-то готовятся, сомневаются, бесконечно медлят и размышляют.

Кроме того, «Три сестры» — одна из самых искусных пьес Чехова с точки зрения композиции; по собственному признанию автора, «сложная, как роман». Между действиями проходят годы, но читатель, погруженный в бытовую рутину прозоровского дома, может этого не заметить: все тот же круг лиц ведет похожие разговоры, изнывая от скуки, — неслучайно едва ли не ключевым символом пьесы становятся разбитые часы. В мире «Трех сестер» ничего не происходит, но все меняется: мастерство Чехова заключается в том, чтобы показать, «какие пустяки, какие глупые мелочи иногда приобретают в жизни значение».

Что на нее повлияло?

Во многом «Три сестры» основаны на воспоминаниях Чехова о Воскресенске, в котором он вместе с родными проводил лето: в 1884 году автор подружился с офицерами расквартированного в городе батальона и подробно изучил их образ жизни. Дуэль Соленого и Тузенбаха, вероятно, вдохновлена реальным поединком, который произошел в Таганроге между вышедшим в отставку бароном и бретером-артиллеристом. Наверняка Чехов был знаком с опереттой Сидни Джонса «Гейша», гремевшей в Москве в конце 1890-х: в ее сюжете — любовные похождения тоскующих вдали от дома офицеров — можно обнаружить отдаленные сходства с коллизиями «Трех сестер».

Исследователи также обнаруживают пересечения между чеховской пьесой и «Одинокими» Герхарта Гауптмана — эту драму, посвященную несчастливым в браке супругам, показывали в МХТ в 1900 году. По-видимому, Чехов обратил внимание на финал пьесы, в котором главные герои возлагают надежды на будущее, когда отношения между людьми станут более возвышенными, и по-своему использовал этот мотив отложенного счастья, сочиняя диалоги Вершинина и Тузенбаха и разговоры сестер.

Занятно, что до Чехова в русской литературе уже было произведение под названием «Три сестры». Это опубликованная в 1891 году повесть Иеронима Ясинского — история Ольги, Софьи и Зинаиды Тумановых, которые остаются сиротами и ищут себе место в недружелюбном мире. По ходу повествования кончает с собой Софья, оставив предсмертное письмо с такими словами: «Кто вспомнит о живших до нас, страдающих...» Эта цитата напоминает фразу Маши Прозоровой: «Так и о нас не будут помнить. Забудут»; сама героиня в чеховских черновиках должна была отравить себя в третьем действии. В финале «Трех сестер» Ясинского Ольга принимает предложение старого друга, и книга заканчивается безмятежным описанием домашнего уюта: кипящий самовар, цветы и ярко горящие свечи. Чехов, по-видимому полемизируя с современником, который в своей прозе и этических трактатах воспевал типично обывательские ценности, начинает свою пьесу с похожей сцены. Так то, что Ясинский воспринимает как идеал, к которому стоит стремиться, у Чехова становится поводом для рефлексии.

В пьесе нетрудно обнаружить многочисленные отсылки к русской и мировой классике — от «Анны Карениной» до «Ричарда III». Герои «Трех сестер» словно живут внутри хрестоматийных текстов: они рассуждают, дерзят и объясняются в любви, заимствуя (и нередко перевирая) цитаты из знаменитых романов, стихотворений и пьес. С одной стороны, это свидетельствует об уровне их образования, с другой — сигнализирует об исчерпанности прежней культуры, которая не может породить ничего нового. Так Чехов становится предтечей постмодернизма — за 70 лет до того, как это слово вошло в повседневную речь.

Как она была опубликована?

«Три сестры» привлекли внимание издателей еще до театральной премьеры. Выбирая между «Русской мыслью» Вукола Лаврова, «Ежегодником императорских театров» Сергея Дягилева и «Жизнью» Владимира Поссе, Чехов остановился на первом варианте.

В январе 1901 года Лавров обратился за рукописью к Немировичу-Данченко, отдал ее в набор и выслал Чехову в Ниццу корректуру. К тому моменту автор перебрался в Рим и рассчитывал подготовить финальную редакцию уже по возвращении в Россию, чтобы выпустить «Сестер» в мартовском номере журнала. Однако издатель «Русской мысли» не захотел откладывать публикацию пьесы и напечатал ее, не дожидаясь правок. Потребовав объяснений, Чехов выяснил, что Немирович-Данченко отправил Лаврову не оригинал рукописи, а копию с рабочего театрального экземпляра. В результате многократного и небрежного переписывания оригинала копиистом МХТ в журнальную публикацию «Трех сестер» попало более двухсот искажений, не считая пунктуационных, — особенно досталось третьему и четвертому действию, которые Чехов присылал в театр из-за границы.

Готовя пьесу для публикации отдельной книгой в Издательстве А. Ф. Маркса (она вышла в мае 1901 года), Чехов исправил более 50 ошибок, обнаруженных им в журнальной версии, и внес несколько собственных — смысловых — изменений. Последнее прижизненное издание «Трех сестер» вышло в марте 1902 года в седьмом томе собрания чеховских сочинений.

Заведующий редакцией спешил опубликовать книгу и не выслал автору второй корректуры. И снова текст пьесы был напечатан с ошибками, часть из которых восходит еще к первой — безнадежно дефектной — публикации в «Русской мысли». Академическое издание «Трех сестер», учитывающее все авторские исправления и дополнения, было опубликовано в 1978 году в 13-м томе полного собрания сочинений Чехова.

Как ее приняли?

После московской премьеры Книппер телеграфировала Чехову в Ниццу о большом успехе постановки. Пожалуй, это было некоторым преувеличением: Станиславский вспоминал, что от действия к действию аплодисменты становились все тише.

«Три сестры» удостоились полярных рецензий в прессе. Одни критики называли пьесу «талантливой и сильной вещью», которая «составляет богатый вклад в драматическую литературу». Другие писали, что «чеховский пессимизм, по-видимому, достиг своего зенита», а комедийные эпизоды «пришиты белыми нитками и производят для общего тона пьесы впечатление диссонанса». Третьи сочли, что герои «Трех сестер» — «ничтожные, вечно ничем не удовлетворенные люди». По мнению отдельных обозревателей, Чехов мастерски изобразил «трагедию русских будней», в которой «место фатума занимает всесильная захолустно обывательская пошлость». Были и такие, кто предположил, что в заглавных героинях изображены «три собирательных, типичных образа, в какие выливается, вообще, не только русская, но и всемировая женщина».

Реакция литературных знаменитостей оказалась столь же противоречивой. «Три сестры» идут изумительно! <...> Музыка, не игра», — написал автору Максим Горький. Большим поклонником постановки и пьесы стал Леонид Андреев, отмечавший жизнелюбие и оптимизм чеховских героинь. Популярный беллетрист Петр Боборыкин в повести «Исповедники» устами своего героя назвал «Три сестры» «сплошной неврастенией» и «жалкой болтовнёй». Сатирик Виктор Буренин сочинил на «Трех сестер» издевательскую пародию под названием «Девять невест и ни одного жениха». И даже обожавший Чехова Лев Толстой не смог дочитать «Трех сестер» до конца и лично сказал автору: «А пьеса ваша все-таки плохая». Чехов стоически воспринял критику, шутливо пообещал Книппер больше ничего не писать для театра в стране, где драматургов «лягают копытами», — и уже через год начал работать над «Вишневым садом».

Что было дальше?

«Трех сестер» довольно скоро стали играть не только в Москве, но и в Петербурге, Киеве, Херсоне, Варшаве, Вильне, Одессе и других городах Российской империи; зрители постепенно привыкали к особенностям чеховской драматургии и встречали пьесу с восторгом. В 1902 году автор получил премию Грибоедова. Еще при жизни Чехова появились переводы на иностранные языки: французский, немецкий, итальянский и чешский.

«Три сестры» повлияли на поздние произведения автора (например, рассказ «Невеста») и книги прозаиков и драматургов следующих поколений. В частности, истории Прозоровых многим обязана булгаковская «Белая гвардия», описывающая провинциальный офицерский быт, и пастернаковский «Доктор Живаго» с его культом дома и мучительной бесприютностью.

Пьеса располагает к разнообразным трактовкам и нетривиальным сценическим решениям. Ставя «Трех сестер» во МХАТе в 1940-м, Немирович-Данченко интерпретировал их как лирическую трагедию и уделял особенное внимание мелодическому рисунку диалогов, музыке чеховской речи. Георгий Товстоногов, представивший в 1965 году свою версию в БДТ, обнаружил в пьесе тему «всеобщего паралича воли». Его «Три сестры» оказались куда жестче, чем у предшественников, и совсем не пытались вызвать у зрителей симпатию к персонажам: герои Чехова знали о дуэли Соленого и Тузенбаха, но не сделали ничего, чтобы ее предотвратить, по сути став виновниками «коллективного убийства».

«Три сестры» оказались последним спектаклем, который Юрий Любимов создал в Театре на Таганке в 1981-м, за три года до вынужденной эмиграции: персонажи обращали свои монологи к залу, а не друг к другу, звучали записанные на магнитофон голоса Василия Качалова, Сергея Юрского и других артистов, которые играли в предыдущих постановках, а в классические декорации вдруг вторгалась современная Москва. Наконец, Олег Ефремов, сделавший в 1997 году своих «Трех сестер» для МХТ им. А. П. Чехова, довольно радикально реализовал идею повторяемости, монотонности жизни Прозоровых: он поставил актеров и декорации на движущийся круг.

Продолжают экспериментировать с чеховской пьесой и современные режиссеры: у Владимира Панкова (БДТ) сестер не три, а семь, Андрий Жолдак (Александринский театр) перемещает действие в 4015 год, Тимофей Кулябин («Красный факел») разыгрывает текст на языке глухонемых, а у Константина Богомолова (МХТ им. А. П. Чехова) Тузенбаха играет Дарья Мороз — эта работа принесла ей «Золотую маску» за лучшую женскую (sic!) роль.

«Три сестры» хорошо известны и на Западе: в разное время спектакли по ним ставили Джон Гилгуд, Эрвин Аксер, Лоуренс Оливье, Ингмар Бергман, Петер Штайн. Пьесу неоднократно экранизировали: стоит вспомнить фильмы Жана Пра, Самсона Самсонова, того же Оливье, Маргарете фон Тротты, Сергея Соловьева и Валерии Бруни-Тедески.

Почему Чехов устно называл «Три сестры» «комедией» и «водевилем», а в рукописи — «драмой»?

Судя по воспоминаниям Книппер, Станиславского и Немировича-Данченко, первая читка «Трех сестер» в присутствии автора повергла труппу Художественного театра в недоумение. Одни не понимали смысл отдельных реплик, другие — как играть своих персонажей, третьи — замысел в целом. В свою очередь, Чехова удивило, что актеры плакали во время чтения: полагая, что пьеса «непонятна и провалилась», он вышел из театра «не только расстроенным и огорченым, но и сердитым, каким он редко бывал».

Вероятнее всего, называя «Трех сестер» водевилем и «веселой комедией» (а, к примеру, «Вишневый сад» — «фарсом»), драматург в первую очередь хотел избежать излишней экзальтации при исполнении. В письме Книппер Чехов так просил ее играть Машу — героиню с особенно тяжелой судьбой: «Не делай печального лица ни в одном акте. <...> Люди, которые давно носят в себе горе и привыкли к нему, только посвистывают и задумываются часто». По-видимому, автор специально акцентировал внимание режиссеров и артистов на любовной интриге «Сестер»: все трагические события — от смерти отца Прозоровых до дуэли Соленого и Тузенбаха — принципиально вынесены за сцену. Цитируя двух проницательных рецензентов, можно сказать, что Чехов хотел показать «глубокую драматичность повседневной жизни даже и без потрясающих эффектов», и в этом смысле не так важно, как именно определять жанр «Сестер» — пьесы, построенной на «тонких движениях жизни: будничной мысли и будничного страдания».

Были ли у героев пьесы прототипы?

Одна из литературных легенд гласит, что прототипами сестер Прозоровых были Оттилия, Маргарита и Эвелина Циммерман — основательницы первой частной школы в Перми. Соответствующая табличка висит на стене их дома (сейчас это здание Медико-фармацевтического училища); то же написано у них на могильной плите. По другой версии, Чехов мог вдохновиться историей сестер Бронте, биографию которых автор отправил в таганрогскую библиотеку в 1896 году. Подобно Прозоровым, эти одаренные девушки всю жизнь мечтали вырваться из провинциального Йоркшира; у них был брат, который, как и Андрей, подавал больше надежды, но с годами сильно опустился. А писатель Борис Лазаревский и вовсе считал, что одна из трех сестер — Мария Чехова, помогавшая знаменитому брату в хозяйственных и финансовых делах: «Что-то прелестное есть в выражении ее глаз, что-то умное и вместе страдальческое».

Куда более убедительные прототипы — у других персонажей пьесы. На Тузенбаха похож поручик Евграф Егоров, который вышел в отставку с желанием работать, — Чехов познакомился с ним, когда жил в Воскресенске, а в 1891–1892 годах они вместе боролись с голодом в Нижегородской губернии. Циника Соленого напоминает грубый и жестокий поручик фон Шмидт, сосланный в Сибирь и сопровождавший Чехова по дороге на Сахалин. Глухой сторож Ферапонт — это, возможно, сотский, который служил при Бавыкинском волостном правлении и регулярно приходил в усадьбу Чехова Мелихово с казенными бумагами. А в образе прямолинейного и простоватого учителя Кулыгина, мужа Маши, Чехов вывел своего таганрогского приятеля и актера МХТ Александра Вишневского. Именно этого персонажа он сыграл в первой постановке «Трех сестер» и, похоже, так и не понял, что стал объектом не вполне добродушной пародии.

Где происходит действие «Трех сестер»?

Чехов прямо не называет место, в котором разворачиваются события пьесы, он только указывает, что «действие происходит в губернском городе». Из реплик персонажей мы можем узнать, когда его основали (200 лет назад), сколько человек в нем проживает (100 тысяч) и что про них думают герои «Трех сестер». Маша считает, что «в этом городе знать три языка ненужная роскошь». Ей вторит Вершинин, который называет местных жителей отсталой, грубой и равнодушной ко всему «темной массой». Тузенбах жалуется, что здесь никто не может оценить красоту музыки. А по словам Андрея, тут никогда не было «мало-мальски заметного человека, который возбуждал бы зависть или страстное желание подражать ему».

Можно предположить, что в этой пьесе Чехов изобразил быт типичного российского города средней руки с его интеллектуальной ограниченностью и скукой. Впрочем, в письме Максиму Горькому драматург выразился более определенно: «Действие происходит в провинциальном городе вроде Перми». Чехов посетил ее в 1890 году, когда ехал на Сахалин.

В чем смысл пожара в третьем действии?

Пока Чехов работал над пьесой, сгорел дом его соседей, местный театр и московский магазин «Мюр и Мерилиз». Впечатления от этих эпизодов легли в основу третьего действия «Трех сестер», которое разворачивается ночью на фоне городского пожара.

Писатель считал его центральным для всей драмы: «Если испортите III акт, то пьеса пропала и меня на старости лет ошикают», — писал он Книппер. Ему было из-за чего переживать: корреспондентка рассказывала, что во время репетиций Станиславский «делал на сцене страшную суматоху, все бегали, нервничали»; в свою очередь, Немирович-Данченко предлагал показать зрителям «пустоту и игру не торопливую» — «это будет посильнее». Чехов согласился со второй идеей: «Конечно, третий акт надо вести тихо на сцене, чтобы чувствовалось, что люди утомлены, что им хочется спать... Какой же тут шум?» Впервые увидев спектакль, драматург указал на другую оплошность: «Не так звонили и изображали военные сигналы во время пожара», — и лично объяснил, как должен звучать провинциальный колокол.

Сам городской пожар, не имеющий прямого отношения к основным сюжетным линиям «Трех сестер», можно интерпретировать двояко. С одной стороны, его «анонсирует» Тузенбах: еще в первом действии барон пророчит «здоровую, сильную бурю», которая должна сдуть с общества «лень, равнодушие, предубеждение к труду, гнилую скуку», — в сущности, выкликает очистительную революцию. Это прочтение было особенно близко зрителям в Петербурге, где в начале 1901 года проходили студенческие волнения. С другой стороны, пылающий за сценой пожар — предвестник катастрофы, распада прежних семейных и любовных связей. В финале героини пьесы теряют близких людей и, образно говоря, остаются на пепелище, планируя начать жизнь заново в надежде на то, что однажды «все узнают... для чего эти страдания» и «счастье и мир настанут на земле».

Зачем персонажи так рвутся в Москву?

Переезд в Москву — заветная мечта сразу нескольких героев пьесы и один из ее тематических рефренов.

У Ольги последние и не утратившие остроты воспоминания о «родине» связаны с весной, теплом и светом; здесь же ее терзают комары и холод. Только в Москве Андрей может в полной мере реализовать свои амбиции («снится каждую ночь, что я профессор московского университета, знаменитый ученый, которым гордится русская земля!») и не чувствовать себя чужим даже в «громадной зале ресторана», где «никого не знаешь и тебя никто не знает». Ирина тоже каждую ночь видит Москву во сне и надеется встретить там свою любовь. Маша тоскует по прежней интеллектуальной среде. А Тузенбах — еще один персонаж, который недоволен своей жизнью, — планирует поступить в университет.

За московскими новостями следит и сторож Ферапонт. Он рассказывает Андрею, что скоро «поперек всей Москвы канат протянут», вспоминает, как она сгорела в 1812 году, и пересказывает слухи о том, что зимой то ли в одной, то ли в другой столице будто бы замерзли насмерть 2000 человек.

Зато совершенно равнодушен к Москве Вершинин, который там учился и служил: он предпочитает «здоровый, хороший, славянский климат» провинции и восхищается «милыми, скромными березами». Вершинин пытается убедить Машу, что ее восторженное отношение сойдет на нет после возвращения: «Так же и вы не будете замечать Москвы, когда будете жить в ней».

Примечательно, что по репликам персонажей можно восстановить их персональную московскую географию. Мы узнаем, что Прозоровы жили на Старой Басманной улице, их мать похоронена на Новодевичьем кладбище, Вершинин каждое утро ходил с Немецкой (ныне Бауманской) улицы в Лефортово, где размещались Красные казармы, а Андрей обедал у Тестова — в знаменитом на весь город трактире, воспетом Владимиром Гиляровским в книге «Москва и москвичи». Так за абстрактными восклицаниями («Лучше Москвы нет ничего на свете!») проступают конкретные адреса — тем болезненнее для героев осознавать, что «осьмерка легла на двойку пик» и пасьянс не выходит — в прямом и метафорическом смысле.

Почему герои пьесы так много говорят о труде?

О труде в «Трех сестрах» рассуждают самые разные персонажи: Вершинин, Чебутыкин, Кулыгин и даже жена Андрея Наташа, которая ничего не делает сама, но мечтает рассчитать пожилую няньку Анфису. Эта тема становится центральной в отношениях Ирины и влюбленного в нее барона Тузенбаха — одной из самых трагичных линий во всей пьесе.

В первом действии Ирина делится со своими близкими озарением: «Человек должен трудиться, работать в поте лица, кто бы он ни был, и в этом одном заключается смысл и цель его жизни, его счастье, его восторги». Она считает, что главная причина семейных бедствий в том, что они «родились от людей, презиравших труд». Ирине вторит Тузенбах, которого всю жизнь оберегали от любых забот: он тоже жаждет «жизни, борьбы и труда» и уверен, что «через какие-нибудь 25–30 лет работать будет уже каждый человек».

Во втором действии Ирина становится телеграфисткой, но скоро разочаровывается: для нее это «труд без поэзии, без мыслей». После пяти лет раздумий Тузенбах подает в отставку, и его жестоко высмеивает штабс-капитан Соленый. Очень приблизительно цитируя «Цыган» («Не сердись, Алеко... Забудь, забудь мечтания свои» — вместо «Не верь лукавым сновиденьям»), он невольно предсказывает обреченность этих планов.

В третьем действии Ирина понимает, что на самом деле прямой связи между трудом и счастьем нет: она работает в городской управе, презирает свою службу и чувствует, что за последние годы только отдалилась от прекрасной жизни, о которой столько мечтала. Тузенбах, судя по всему, никак не может решиться на следующий шаг: он только собирается поехать на кирпичный завод (Чехов не уточняет, в каком статусе), но уже зовет с собой Ирину.

Наконец, в последнем действии Ирина принимает приглашение (и предложение) барона: у нее вернулся вкус к труду. Но тут на их пути встает Соленый: отвергнутый поклонник Ирины, он убивает соперника на дуэли. В финале пьесы героиня надеется найти утешение именно в работе: она хочет преподавать в школе — «всю свою жизнь отдать тем, кому она, быть может, нужна».

В «Трех сестрах» Чехов не поэтизирует труд и не высмеивает его, не переоценивает его и не принижает: по мысли драматурга, работа сама по себе не является залогом счастья и не дает ответ на вопрос: «Зачем мы живем?» Тут уместно вспомнить чеховский рассказ «Дом с мезонином»: в нем фанатичной поклоннице теории малых дел Лиде («Но ведь нужно же делать что-нибудь!») оппонирует безымянный художник. Он сокрушается, что душевные и умственные силы современного человека уходят на «удовлетворение временных, преходящих нужд», тогда как правду и смысл жизни помогают найти науки и искусства, на которые вечно не хватает времени.

Про какую «тарарабумбию» поет Чебутыкин?

На протяжении четвертого действия — одного из самых драматичных во всей пьесе — военный доктор Чебутыкин, согласно авторской ремарке, находится «в благодушном настроении, которое не покидает его в течение всего акта». Пока остальные герои прощаются, стреляются и плачут, он читает газету, отвечает на вопросы ленивыми «пускай!» и «пустяки» и тянет загадочное слово «тарарабумбия».

Это строчка из игривой песни, которую в конце XIX века исполняли в барах, кабаре и мюзик-холлах Америки и Европы. Но если в англо- и франкоязычных версиях ее пели молодые девушки, то в России лирическим героем «Тарарабумбии» стал печальный пьяница, размышляющий о своей ничтожности; условно говоря — «маленький человек» русской классики:

Тарарабумбия,

Сижу на тумбе я,

Сижу невесел я,

И ножки свесил я.

Тарарабумбия,

Сижу на тумбе я,

И горько плачу я,

Что мало значу я...

Чехов цитирует популярную композицию в двух произведениях. В написанном в 1893 году рассказе «Володя большой и Володя маленький» героиня Софья Львовна жалуется на жизнь, просит своего молодого поклонника сказать хотя бы одно убедительное слово — и слышит в ответ насмешливую «тарарабумбию». В «Трех сестрах» Чебутыкин так же отвечает на предложение Ирины изменить свою жизнь, а в самом конце пьесы его пение вклинивается в ее финальный монолог. В обоих случаях герои Чехова сбивают пафос собеседников, сводят их сокровенные мысли к пустой, ничего не значащей реплике. Это можно интерпретировать и как проявление черствости, и как способ заглушить собственную боль. В том же действии Чебутыкин сравнивает себя со старой птицей, которая больше не может летать; видимо, именно поэтому он и повторяет — с несколько утомительной настойчивостью — «все равно», пытаясь убедить не столько окружающих, сколько себя самого.

Почему несчастны персонажи «Трех сестер»?

Театровед Илья Игнатов писал, что чеховская «пьеса не дает более или менее ясных мотивов для несчастья» героев. И действительно, с житейской точки зрения причины, по которым страдают персонажи, могут показаться ничтожными: никто не мешает обеспеченным и образованным сестрам переехать в Москву, а Андрею по силам уйти со службы и заняться наукой. Труднее приходится тем, кто безответно влюблен: Чебутыкин, всю жизнь обожавший мать Прозоровых, Соленый и Тузенбах, борющиеся за расположение Ирины, или Кулыгин, который глядит сквозь пальцы на отношения своей жены Маши и Вершинина — без сомнения, герои, вызывающие сочувствие, но их проблемы тоже не выглядят совсем уж неразрешимыми.

Получается — проследим мысль Игнатова до логического конца, — что не всякая неурядица заслуживает того, чтобы называться страданием, — требуется ярко выраженный конфликт, невероятный накал страстей. В «Трех сестрах» Чехов оспаривает подобные представления. Драмы его героев имеют мало общего с нравственно-религиозными исканиями персонажей Достоевского и Толстого или борьбой с произволом царского режима, но это не делает их второсортными, мелкими, недостойными внимания и понимания. «Как странно меняется, как обманывает жизнь» — в этой реплике Андрея, по Чехову, и состоит причина большинства человеческих невзгод: люди становятся несчастными уже из-за одного хода времени — неумолимого, необратимого.

Кому из героев Чехов доверяет свои мысли?

Поначалу кажется, что на амплуа резонера в пьесе претендуют Тузенбах и Вершинин. Они спорят, существует ли социальный прогресс, подлежит ли человеческая природа усовершенствованию, или отношения между людьми в каких-то главных основаниях неизменны. Тузенбах считает, что и «через двести или триста, но и через миллион лет жизнь останется такою же, как и была; она не меняется, остается постоянною, следуя своим собственным законам». Вершинин верит, что мир мало-помалу станет лучше, но счастье будет доступно только нашим потомкам. Оба сходятся на том, что надо работать: по Тузенбаху, для собственного удовольствия (он мечтает хотя бы однажды уснуть крепко, как рабочий); по Вершинину — для будущих поколений, ради которых можно пожертвовать своим благополучием в настоящем.

Чехов как будто не отдает предпочтения ни одному из героев: у них примерно одинаковое количество реплик и похожая система аргументации; каждый в итоге остаётся при своем мнении. Тонкость в том, что рядом с персонажами-мыслителями все время находятся Чебутыкин и Соленый — своего рода трикстеры, которые (каждый на свой манер) стремятся подорвать любое подобие осмысленной дискуссии.

Чебутыкин признается, что за свою жизнь не прочел ни одной книжки и не может вылечить ни одной болезни; напившись, он заявляет: «Может быть, я и не существую вовсе, а только кажется мне, что я хожу, ем, сплю». Соленый шокирует собеседников своими язвительными замечаниями, неуместными цитатами, агрессивными выпадами. В самом начале пьесы он между делом говорит Тузенбаху, что через пару лет всадит ему пулю в лоб. Во втором действии признается, что зажарил и съел бы ребенка Наташи и Андрея. В четвертом, собираясь на дуэль с бароном, походя замечает, что его руки «пахнут трупом», таким образом предвосхищая итог поединка. Формально Соленый дразнит и провоцирует окружающих, пытаясь замаскировать неуверенность в себе. Но его образ — это еще и новое воплощение романтического героя русской классики: своими выходками Соленый проверяет на прочность размеренный мир Прозоровых, в котором он чувствует себя чужим. Ближе к концу в его репликах и поступках начинает чудиться что-то инфернальное; неспроста в последнем акте Соленый растворяется буквально на полуслове: «А он, мятежный, ищет бури, как будто в бурях есть покой...»

На этом конфликте между рациональностью и абсурдом и строится интеллектуальное движение «Трех сестер»: на каждую «сильную» фразу приходится «пустая», на всякую «философию» — свое «потяни меня за палец». С известными оговорками можно говорить о полифоничности пьесы: возвышенные мысли и задиристые остроты оказываются в нерасторжимой связи друг с другом. И те и другие хочется разгадывать, находить в них сюжетные подсказки или взаимные отражения: например, фраза «Он ахнуть не успел, как на него медведь насел», которую несколько раз повторяет Соленый, — сниженная вариация вершининского «Как идет время! Ой, ой, как идет время!».

Получается, что резонером в «Трех сестрах» становится всякий, кто в данный момент получает слово, — и ровно до тех пор, пока его не лишается. Это хорошо видно по развязке: последние реплики — «Все равно! Все равно!» Чебутыкина и «Если бы знать, если бы знать!» Ольги — идеально симметричны.

Комментарии: Игорь Кириенков