Почему застройка каре Адмиралтейства — первая градостроительная ошибка Петербурга

Адмиралтейств, как известно, было несколько. Шпиль над первым, деревянным, возвел еще при Петре, в 1717 году, голландец Харман ван Болос. Иконография сложилась уже тогда: длинные фасады, выстроенные буквой «П», и «шпиц» над главными воротами. Первое каменное Адмиралтейство по проекту Коробова было построено в 1738 году, и в нем центральная башня уже была выражена гораздо ярче. Мотив трех главных петербургских осей, сходящихся к одному шпилю, складывался как раз в то время, когда заканчивалось строительство здания.

Последнее Адмиралтейство построил Андреян (Адриан) Дмитриевич Захаров в стиле высокого классицизма. Захарову, можно сказать, не повезло: Адмиралтейство — единственная из его сохранившихся построек в черте Петербурга. Зато потомкам не приходится путаться, перебирать длинные перечни того, что сохранилось. Каждый, кто окончил школу в Петербурге, всегда и без напряжения памяти скажет, что Андреян Захаров построил Адмиралтейство. Это так же прочно отложилось в памяти, как то, что Тома де Томон — автор ансамбля Стрелки Васильевского острова, а Андрей Воронихин — Казанского собора.

Андреян Захаров спроектировал много масштабных ансамблей, но большую часть из них не построили или построили только частично. Так что судить о Захарове как о градостроителе мы можем по зданию Адмиралтейства. Расхожая похвала петербургских ансамблей первой четверти XIX века сводится к их исключительной цельности. Здесь нужна принципиальная оговорка. Их единство поразительно из-за их действительно гигантского масштаба, однако сам по себе размер трудно считать находкой. Открытием стало как раз умение так дробить большую постройку, создавать такие иллюзии с помощью расположения элементов, чтобы поддерживать урбанистическую структуру, не внедряясь в нее слишком насильственно. То, что с легкой руки поэта запечатлелось в сознании петербуржцев как «строгий, стройный вид», было, на самом деле, результатом некоторого прикладного остроумия. Гениальность захаровского Адмиралтейства, которую нам оценить сегодня очень трудно, заключается не в самой композиции, которая существовала и раньше, а в том, как зодчий ее обыгрывает. Здесь стоит говорить не столько о прочных классических традициях, сколько, как ни парадоксально, об их прерывании и приходе к современному видению города.

Сама суть классического понимания здания в XVIII веке сводилась к восприятию его как единого тела в цельности замкнутой и совершенной системы. Высшим образцом тогда служила Древняя Греция. Захаров работает в то время, когда это представление меняется на более универсальное и масштабное и в то же время близкое повседневному опыту. Проектируя Адмиралтейство, Захаров исходил из того, что постройку целиком люди видят куда реже, чем ее отдельные фрагменты. Поэтому он работает с двумя планами — общей формой, абстрактно величественной, и отдельными элементами, которые будут казаться самодостаточными. Башня с корабликом на шпиле собирает вокруг себя город, служит началом — или, наоборот, концом — еропкинского «трезубца». Двести лет прошло, а мы продолжаем говорить, передвигаясь по Невскому — «в сторону Адмиралтейства», «от Адмиралтейства». Поклонники пушкинского Петербурга до сих пор негодуют из-за шпиля здания у Красного моста — потому, что он составляет конкуренцию тому единственному шпилю, который замыкает перспективу Гороховой. 

Боковые фасады Адмиралтейства сделаны парадными, как будто каждый из них является отдельным зданием на своем месте, что верно с градостроительной точки зрения: Сенатская площадь и Дворцовый проезд являются периферией в логике корпусов Адмиралтейства, но никак не в структуре всего Петербурга. Если мы вдруг увидели бы Адмиралтейство как макет, то удивились бы некоторой его тяжеловесности, как будто бы зодчему не хватило сдержанности. Главный парадокс ансамбля Адмиралтейства заключается в том, что вот уже сто пятьдесят лет как мы не видим его целиком. Со стороны Невского его скрывают деревья Александровского сада, которые уже к началу прошлого века были так высоки, что нижней части постройки было практически не видно. Внутри знаменитого каре, выходящего к Неве, со стороны которой вид был, наверняка, самым эффектным, в 1870-е годы построили доходные дома.

Тогда возникла нужда в устройстве гранитной набережной напротив Адмиралтейства, и морское ведомство поступило так, как вполне могло бы поступить правительство Санкт-Петербурга в 2018 году. Территорию внутри огромного каре Адмиралтейства разделили на участки, продали, а набережную построили на вырученные деньги. Был ли у этих людей другой выход, оценивали ли они как-то последствия своего поступка, боялись ли осуждения будущих поколений — не имеет никакого значения. Они провели черту между имперским и капиталистическим Петербургом, дали повод бесконечно сокрушаться о том, каким мог бы оставаться город, если бы только не...

Доходные дома в каре Адмиралтейства выглядят как коллаж — два принципа городской застройки насильственно наложены друг на друга. С одной стороны — неоклассическое здание, раскрывающееся к Неве гигантским курдонером. С другой — стоящие в стройный ряд типичные для позднего XIX столетия «коробки», где декор на стенах призван скрывать тотальный прагматизм. Благодаря этой застройке в лексикон петербуржцев впервые вошло словосочетание «градостроительная ошибка». Действи- тельно, более несуразным могло бы показаться только появление коммерческой недвижимости на Дворцовой площади.

И все-таки в грубых вторжениях буржуазного Петербурга в имперский есть подтекст, отличный от извлечения быстрой выгоды. Классицизм, особенно александровский — холоден и всегда рационален, а человек рационален максимум наполовину. Бесцеремонные вторжения капиталистической застройки следовало бы расценивать как неосознанный протест против заложенного в городе эстетства, превалирования видимости над всем остальным. Адмиралтейство в окружении разросшихся деревьев и доходных домов — это и гениальная в сдержанности архитектура, и предтеча более высокопарных композиций Карла Росси, но еще и памятник борьбе Петербурга с собственным совершенством.