Как случайно найденный фотоархив братьев Хенкиных стал уникальной выставкой Эрмитажа

Мы показываем выставку частных фотографий, приоткрывающую личный взгляд на мир. Из архива в семь тысяч снимков Эрмитаж отобрал 142. Отбор был долгим и сложным. И очень личным, как и сами фотографии. Про личности получилась и выставка — про конкретных людей, живших в Ленинграде и Берлине на рубеже 1920–1930-х годов. Про их чувства и эмоции, улыбки и недоуменные взгляды, внезапную радость и легкую печаль. Про то, для чего нет точных слов в многотомной истории человечества. Про то, что может сохранить лишь любительская фотография.

Этой выставкой мы открываем имена двух фотографов-любителей, братьев Якова и Евгения Хенкиных. Детали их биографий еще предстоит изучить, наследие тщательно систематизировать. Задача этой выставки и книги — ввести их имена в профессиональный оборот и поставить вопрос о значимости довоенной частной фотографии. Мы решили напечатать их имена на обложке 1920–30-х годов. «2 Хенкин 2» — так было принято в афишах анонсировать двух братьев. При оценке эпох политической цензуры и репрессий, когда публиковались только официально разрешенные и специально обработанные снимки, именно частные фотографии приобретают особую ценность. Как точно сформулировал Лев Карахан тридцать лет назад, «не фотография в газете, а фотография в семейном альбоме — вот исходный материал для воссоздания прошлого».

Фотографии из семейного архива братьев Хенкиных попали в Эрмитаж после череды встреч и рекомендаций. Их личностный характер, похоже, сопровождает все, что с ними связано. Около двух лет назад Виктор Михайлович Файбисович, заведующий Отделом новых поступлений Эрмитажа, рассказал мне, что один из его учеников работает с коллекцией старых фотографий, которая могла бы заинтересовать Отдел современного искусства. Леонид Климов оказался вежливым молодым человеком с очаровательным голосом. Речь шла о большой частной коллекции негативов с видами Ленинграда и Берлина, хранящейся в Швейцарии, он узнал о них от фотографа Дмитрия Конрадта. Изучив презентацию, в которой были несомненно удачные снимки известных и неизвестных мест, мы решили, что стоит попробовать сделать выставку. Виды городов, отдаленные от нас по времени, обычно говорят сами за себя, не требуют изысканного кураторского труда и традиционно любимы зрителями. Кажется, оставалось придумать структуру и выбрать достойные отпечатки. Моя коллега Екатерина Лопаткина взялась за дело, и вскоре проект приобрел четкую форму. Но постепенно что-то расклеилось и пошло не так, выставку пришлось отложить, а потом и вовсе убрать из плана: Леонид перестал заниматься коллекцией, а Екатерина, к нашему большому сожалению, уволилась из музея и уехала из России. На повестке дня стояли другие проекты.

Однако выставке суждено было вернуться. Я встретился с владелицей коллекции, удивительной Ольгой Масловой Вальтер. И с фотографом Дмитрием Конрадтом. Ведь именно он стал профессиональным первооткрывателем пленок. Рассмотрев негативы и первые сканы, он пришел к выводу, что в его руки попал клад. Я решил вновь просмотреть коллекцию, чтобы составить полное мнение и повторно решить, стоит ли предлагать проект Выставочной комиссии музея.

Смотреть много изображений подряд непросто, мне лично тяжело смотреть больше тысячи «картинок» в течение дня. На просмотр 7000 снимков мы отвели рабочую неделю. Ольга приехала в Петербург с компьютером, на котором мы вместе всю неделю рассматривали скан за сканом. На черно-белых снимках были люди и уличные сценки в Ленинграде и Берлине. Некоторые, но совсем немногие кадры выглядели официально. В большинстве своем снимки, казалось, лишены постановочности: лишь точная композиция, верно выбранный ракурс и — удача фотографа. Самой невероятной оказалась последовательность снимков. Перед глазами были не просто отпечатки, но линия жизни: кадр за кадром возникали фотографические образы дней и часов человеческой жизни, отпечатанной причудливым «сценарием на череде снимков». 

Стремление поймать удачный кадр, логика передвижений: к концу недели сплошного просмотра стало казаться, что немой архив заговорил светописным языком эмоций и чувств людей, появлявшихся на мониторе. Я угадывал их занятия, знакомился с их средой обитания. В голове начали крутиться какие-то старые мелодии. И тут случилось ожидаемое, но совершенно невероятное: я узнал эти фотографии!

Нет, никогда раньше я не держал их в руках. Я узнал не снимки, а изображенное на них: сдержанность взглядов, продуманность жестов, сосредоточенность лиц, собранность тел, открытость улыбок, блеск в глазах. Я увидел внимательность слушателей, уверенность ораторов, азарт футбольных нападающих, мультипликационную размеренность жестов гребцов. На снимках Якова Хенкина я узнал Ленинград своего детства и Ленинград детства моей мамы — с любительских фотографий уже из нашего домашнего архива.

В 1930—60-х город менялся не так стремительно, как сегодня. Мы жили на Петроградской стороне, и меня возили в Приморский парк (кататься на лыжах), на стадион «Динамо» (в какие-то секции), на Елагин (гулять), на Каменный (в художественную школу), позже — в пригороды. Я увидел знакомый с детства дом архитектора Левинсона на Карповке: лет двадцать спустя после того как была сделана эта фотография, моя мама пойдет сюда в детский сад — вон туда, где лестницы ведут к большим окнам. Еще спустя лет двадцать приятель моего отца будет работать в кафе, здание которого будет построено на том месте, где стоял фотограф.

А еще спустя 40 лет я сам буду играть во дворе этого дома со школьными друзьями и праздновать памятный день рождения одноклассницы в одной из квартир. А вот Силин мост через Карповку: как‑то, возвращаясь из школы, мы обнаружили, что милиционер ушел, оставив открытой крышку пульта переключения сигналов светофора. Нашему восторгу не было предела, когда все машины солидно останавливались, стоило нам переключить крошечный рычажок. Вскоре мы что есть мочи сбегали с моста, спасаясь от разгневанных автолюбителей. Я помню изображенный на фотографиях байдарочный спуск напротив дома Глуховского (гребцы спускают байдарку, а сейчас здесь бездушный жилой комплекс), помню старый, «настоящий» дуб, по легенде, посаженный Петром I, помню дом-тахитектон, давно уже сожженный и снесенный. Я узнаю вкус пыли, кружащейся вдоль дороги в солнечных лучах летнего дня, запах от парковой травы с прогалинами, звук плавной волны, едва слышно ударяющейся о берег после прохода байдарки, зычные команды рулевого, причудливо отраженные водной поверхностью. Но главное, я узнаю выражения лиц — добродушных и спокойно уверенных, веселых или задумчивых. Мне кажется, я понимаю, «о чем» эти лица. Знаю, что говорят и делают люди, когда их лица имеют такое выражение.

Фотографии двух братьев и близки, и непохожи. На них — два энергичных города, под влиянием исторических коллизий их судьбы и быт их жителей изменятся, улыбки исчезнут с их лиц. Запечатленные на снимках люди еще не знают, что спустя несколько лет пойдут друг на друга войной. Снимки по определению невинны, но при взгляде с дистанции времени становятся зловещим предостережением. Немецкие дети уже сидят в песочных кораблях с надписью «Гитлер» — возможно, в Вильмерсдорфском парк.

А ленинградская спортивная демонстрация ощетинилась штыками винтовок. Вначале немцы станут бомбить Ленинград, зажмут его кольцом блокады и доведут до почти полного вымирания. А потом русские возьмут Берлин и изменят его черты до неузнаваемости.

Выставка братьев Хенкиных в Главном штабе с 1 июля по 24 сентября.