Концептуалист и мистификатор показал в «Новом музее» масштабную выставку «Ленинградская школа» (проект галереи Anna Nova), на которой были обнародованы его этнографические ню из серии «Современное искусство Чукотки», а также шедевр «Истинная картина убийства Кирова». Журналу «собака.Ru» он рассказал о том, как в свое время стал художником и чем это для него обернулось.
Я превратился в художника вопреки всему. У меня была консервативная семья, мать и отец — врачи. Художник — это дырявые штаны, говорили они. Я вначале согласился с ними и поступил вслед за братом в Технологический институт. Терпел до третьего курса, но, зарывшись глубоко в науку на престижнейшей кафедре физической химии, понял, что больше не могу, и забрал документы. Пошел в театральный на постановочный факультет к Николаю Акимову, художнику и режиссеру, возглавлявшему Театр комедии. Но взяли меня туда кандидатом — нужно было ждать, пока кого-то отчислят. Отчислили бы точно, однако я к этому времени уже был бы в армии. Поэтому сдал экзамены в пединститут Герцена на художественно-графический факультет. И вновь поступил. В общем, я оказался художником исключительно по собственному легкомыслию, клянусь. Никогда у меня не было тягостных переживаний по этому поводу, как у многих моих коллег.
Дважды я пытался проникнуть в ряды Союза художников: сначала — в застойном 1978-м, а потом — уже после распада СССР. Первый раз председателю графической секции не понравились мои иллюстрации к книжке «Мемуары деда Козьмы Пруткова». Я тогда ужасно расстроился: мои работы не соответствовали каким-то там требованиям. Второй раз явился уже в 1991 году с тьмой оформленных книг и встал в очередь вместе с людьми с Нев ского проспекта, которые рисовали шаржи у собора Святой Екатерины. В итоге их всех приняли, а меня нет. Тут я уже сильно разозлился. Однако жена тогда верно заметила, что они меня раскусили: я же цинично пришел за мастерской, а женщинам в приемной комиссии было обидно: у меня работа есть, а у них нет. Раньше они все под покровительством СХ писали акварели и продавали их в детские сады, а после распада СССР их рисунки оказались не востребованы и сами они — глубоко несчастны. С тех пор у меня никогда больше не возникало мысли вступить в Союз художников. Может быть, и напрасно, потому что еще в конце 1980-х мне пришла в голову дурная мысль заняться живописью. Держать дома огромные полотна невыносимо, все хранилось в рулонах. А мастерской у меня так и нет до сих пор, но тоска по ней — страшная. Потому что художник там может уединиться, оторваться от быта, почувствовать какие-то прелести отшельнической жизни. Уже не говоря о том, что мастерская — это страшно удобно.
У меня счастливая судьба. Я стоял у истоков создания галереи «Навикула Артис» и сделал в ней много хороших выставок, в том числе и своих. Трезво отношусь к любым экспозициям — на них никто не ходит, кроме как на открытие. Поэтому идеально устраивать выставки на час или полтора. Картина Пуссена, например, отнимет от жизни максимум четыре минуты, и то, если человека молния поразит. А так, полторы минуты — блестящий результат. Перед Матиссом сорок секунд — отлично. А вот у работы братьев Чепмен я как-то провел сорок минут! После сотрудничества с «Навикула Артис» я повел себя как начинающий художник: собрал портфолио и пришел в галерею Anna Nova. Не сразу, через год они решили сделать мою выставку — «Музей современного искусства Чукотки». Ну, с другой стороны, а мне-то что — работы готовые стояли еще с конца 1980-х. В итоге выставка была очень шумной. А в «Новый музей» я попал уже по накатанным рельсам, Anna Nova меня туда и привела. Но вообще успех — это же вкусовщина чистая: может ты гений, Сезанн скрытый, а оценят тебя только далекие потомки.
Меня все время спрашивают про моих коллег-концептуалистов Молоха и Гольденшлюгера. Ну вы же понимаете, что это шутка? Расскажу, откуда они взялись. Я в одной газете работал бильдредактором, но иногда еще и писал в нее. Когда об искусстве, подписывался Молохом, а когда про всякую ерунду — то Гольденшлюгером. Иногда они писали вместе. Константин Молох появился на свет очень смешно: я был в Израиле, в Иерусалиме, нашел там одну приятную долину и прилег отдохнуть. А позже приятель мне рассказал, что я лежал в Геенне Огненной, в которой огнепоклонники когда-то поклонялись Молоху. Я подумал: какая хорошая фамилия — Молох. Иван Гольденшлюгер родился совсем иначе: я когда-то преподавал в детской студии вместе с коллегой — Машей Гольденшлюгер. И мне очень нравилась ее фамилия. Вот и все. Меня радует, что я не предлагаю зрителю монолог. Один из нас делает умственные работы, другой — абсолютно непристойные, а третий — и вовсе странные. И все мы втроем образовались в «Ленинградскую школу». Все же вечно твердят, что это направление характеризуется классическим рисунком, взвешенной композицией и сдержанным колоритом. Я и подумал: это про меня. Рисую черной и белой краской — ведь сдержанный колорит, правда?
Среди моих ровесников большое количество генералов русского искусства. Поэтому я попросил своего друга ткнуть меня в задницу вилкой, если он заметит, что я становлюсь таким, как они. Друг сказал, что сделает. Вилкой пока не ткнул.
Текст: Юлия Карасик
Фото: Евгений Петрушанский
Благодарим историческую верфь «Полтава» (пос. Лахта, Береговая ул., 19а, тел. (812) 244-9833) за помощь в организации съемки
Комментарии (2)