Эрик Булатов: «Глубина и близость — самое главное во всех моих картинах. Из этого и возникает конфликт — между свободой и несвободой»

Картины Эрика Булатова (стоимостью порядка миллиона долларов) — вершина коллекции любого коллекционера: его работы находятся в Эрмитаже и в Русском музее в Петербурге, в Третьяковской галерее и в Пушкинском музее в Москве, в «Альбертине» в Вене, в Центре Помпиду в Париже и в Фонде Сандретто в Турине, — а детские книги и журналы «Мурзилка» (1960–80-х гг.) с иллюстрациями Булатова и Олега Васильева доступны всем ценителям мастерства выдающихся художников.

В вашей парижской студии всегда так солнечно. Над чем вы сейчас здесь трудитесь?

Мне надо закончить эту большую картину «Белый свет», она почти готова. Есть идея еще двух картин, но каких — не буду говорить, пока не сделаю. В основном я сейчас занят подготовкой апрельской выставки у Ольги Свибловой в Мультимедиа Арт Музее (МАММ) в Москве. Это будет выставка рисунков, эскизов к картинам и иллюстраций к детским книгам, над которыми мы работали совместно с Олегом Васильевым (классик неофициального искусства 1960–1980-х годов. — Прим. ред.) — их набралось очень много (на открытии после капитального ремонта МАММ будет показан проект Эрика Булатова «Живу дальше. Лаборатория художника» — 7 картин и более 100 рисунков художника впервые в таком объеме предстанут перед публикой, выставка открыта до 15 июля. — Прим. ред.).

В Нижнем Новгороде в ноябре прошла выставка моих живописных работ из частных коллекций под кураторством Марины Лошак (выставка «Горизонт. К 90-летию Эри-ка Булатова». — Прим. ред.). К сожалению, я не присутствовал, но говорят, выставка вызвала большой интерес.

Ваши картины в России находятся преимущественно в частных собраниях, и проект Марины Лошак был событием! Давайте поговорим про одну из ваших самых известных картин «Слава КПСС» (1975), которая ни разу не демонстрировалась в России (экспонировалась только ее вторая версия «Слава КПСС II» из коллекции Владимира и Екатерины Семенихиных), к тому же это и самая дорогая ваша работа (продана за £1,084 миллиона на аукционе Phillips в 2008 году) — как вам удалось выйти за пределы пространства картины?

В картине «Слава КПСС» пространство в чистом виде поставлено и выражено. Эта фраза произносится как будто от имени неба и звучит неким лозунгом. Но далее ты замечаешь, что между красными буквами и голубым небом есть пространство — буквы не имеют глубины, они направлены к зрителю, а что за ними — совершенно неважно, да и никак с ними не связано. Когда вы это видите — а это нельзя не увидеть, — все меняется. Если воспринимать буквы и небо как единое целое — это одна картина, а когда ты видишь, что они живут отдельно — содержание другое. Буквы и небо не только не связаны, они мешают друг другу. Буквы запирают небо и не дают пройти дальше, а небо пытается отделиться. Глубина и близость — самое главное во всех моих картинах. Из этого и возникает конфликт — между свободой и несвободой.

Вы как-то рассказывали про случай в больнице, когда лежали на прогревании и смотрели в окно на бескрайнее море, а красная палка балкона врезалась в поле зрения и закрывала горизонт — всегда есть что-то, что отделяет нас от предмета любви?

Мне важно в картинах открывать то, что я люблю, и то, что мне нужно в этот момент. А то, что мне не нужно, — пропускать и не обращать внимания. Красная палка — всего лишь полосочка, а перевернут весь мир. В картине «Гори-зонт» я хотел показать разницу между нашим советским горизонтом и естественным природным — это совершенно разные вещи.

Все свои работы вы называете картинами, даже металлические скульптуры и объекты, скорее напоминающие инсталляции. Почему именно картины?

Безусловно, я их определяю как картины. Во-первых, эти инсталляции совсем не инсталляции — скорее объекты. Они не имеют толщины и спины, поэтому скульптурными никак быть не могут. Они рассчитаны на взгляд с одной определенной точки зрения, и обходить их не имеет смысла. Почему они возникли? У меня было старинное желание как-то добиться того, чтобы зритель мог войти в пространство картины — быть не снаружи, а внутри. Мне хотелось стереть границу между искусством и жизнью, чтобы она стала эфемерной, ее как бы нет, хотя на самом деле она прекрасно есть, очень даже. Тогда возникла идея картины «Вперед» с объемными буквами «вперед-вперед-вперед». Мы все время движемся — вперед, вперед, — при этом зачастую оказываемся далеко позади. В картине вы стоите в центре круга и перед вами — красные буквы, которые кажутся плоскими — по бокам и сзади они черные. Работает только красная плоскость, и каждую букву вы можете проследить в анфас, поворачивая голову по кругу, — это и есть положение «внутри» картины.

Была еще одна история: в процессе работы над поролоновым макетом картины — одна буква «Вперед» упала. От беспрерывного и бессмысленного движения наступает утомленность, вот и буква устала — она так и осталась лежать. В Tate Modern в Лондоне работа стояла на улице перед музеем, и я опасался, как это будет выглядеть — но дети мгновенно стали обыгрывать буквы и лазать по ним. Меня очень это радовало! Другая объемная картина-конструкция «Все не так страшно», над которой я работал в Пиренеях недалеко от Тарба, — принципиально важная для меня: это металлические буквы (три метра в высоту и полметра в ширину), которые устроены по такому же принципу — вы смотрите на поверхность. Удалось очень точно выразить эту идею — композиция картины пространственная, и вместе с тем изображение плоское — до сих пор эти возможности картины не были использованы.

Когда ты попадаешь в искусство, будучи совсем юным человеком, с чем ты встречаешься?

Встреча с самим собой — это самое главное. Я как-то описывал, как возникают художник и художественное осознание. Как будто ты пробрался в театр, но все места уже заняты и непонятно, что дальше делать. Постепенно то, что происходит на сцене, тебя захватывает — и вдруг оказывается, что между Фальком и Фаворским есть небольшое местечко, и именно туда ты втискиваешься (великого советского живописца Роберта Рафаиловича Фалька и графика-иллюстратора, мастера русской гравюры Владимира Андреевича Фаворского — Эрик Булатов считает своими учителями. — Прим. ред.). А как только начинаешь видеть и понимать, что происходит на сцене, оказывается, что вокруг тебя никого и нет. Это очень важный момент. У каждого художника есть свое место, и никто другой его никогда не займет, но оно может так и остаться пустым.

А что такое искусство?

Что такое искусство? Я не знаю. Мой смысл жизни. И если есть вообще смысл человеческой жизни, то он не в том, чтобы соблюдать социальные правила и существовать на бытовом уровне, нет. Ради чего мы живем? Это вопрос к искусству.

Как происходило ваше погружение в арт-рынок? Вы ведь сотрудничаете с семью галереями от Денвера до Сеула?

Все галереи пришли одна за другой, не одновременно. Важно, что я никогда никому не предлагал своих работ. Галеристы видели выставки и сами приходили с предложениями. Сейчас у меня только одна галерея в Женеве — Skopia, и ее владелец — замечательный галерист Пьер-Анри Жако. Он для нас с Наташей уже как член семьи, мы настолько понимаем друг друга, что никогда не бывает противоречий. И еще мы сотрудничаем с Сережей Поповым в Москве (pop/off/art).

Вы когда-нибудь интересовались законами арт-рынка?

Когда я узнаю цену, за которую была продана моя работа, мне это важно. Это дает уверенность в завтрашнем дне, и я могу продолжать. Но сам я никогда этим не занимался. Когда ко мне обращаются галеристы и коллекционеры, то этими вопросами занимается жена Наташа.

Рынок не имеет никакого реального отношения к качеству искусства. Все это временно. Как быть молодому художнику — серьезная проблема, надо на что-то жить и серьезно контролировать свои потребности и возможности. В свое время я действовал так же, как и многие другие: я прекрасно понимал, что та живопись, которой я хочу заниматься, не соответствует общепринятой, и работать я могу, но бесплатно. Даже показать никому не смогу, негде.

Путь был один — найти заработок, чтобы оставалось достаточно времени для творчества. И для меня разумным решением оказалась иллюстрация — именно детская, потому что художник в детской книге играет очень большую роль, часто не меньшую, чем автор. Детская книга целиком в руках художника— мы выстраиваем макет, который может даже заменять текст, по иллюстрациям ребенок поймет, что происходит. Андерсен — это одно, а Шарль Перро и его «Золушка», «Спящая красавица» и «Кот в сапогах» — совершенно другое. Нам очень нравились такие сказки. Детская книга была нашим спасением (с 1959-го по 1989 год Эрик Булатов и Олег Васильев в творческом тандеме проиллюстрировали более ста детских книг в издательствах «Малыш» и «Детгиз». — Прим. ред.).

Коллекционеры сегодня скупают старые выпуски «Мурзилки» и «Веселых картинок» в поисках ваших иллюстраций. А в прошлом году к вашему юбилею в издательстве «Малыш» вышла «Большая книга стихов, сказок и рассказов» с редкими иллюстрациями (к сказкам В. Берестова они публикуются впервые с 1966 года!). Какая сказка — ваша любимая?

Больше всего нам нравилась «Золушка» — сказка оказалась любимой и для Олега Васильева, и для меня. И возможность разыгрывать эти сцены на разных уровнях была так увлекательна: мыши, ящерицы — идут верхним слоем. А нижним слоем — человеческие действия и отношения. Иллюстративные развороты были важны, но еще важнее были именно текстовые страницы, на которых действие разворачивалось в маленьких рисуночках по краям.

А самая первая серьезная книга для нас — «Красная Шапочка»: мы впервые создали макет и характер книги целиком. Она шла долго и мучительно, никак не получалось нащупать. Но как только нашелся язык, все пошло.

В ваших работах так много поэзии — какое стихотворение для вас созвучно времени?

Вы знаете, то одно какое-то стихотворение соответствует моему ощущению, потом — другое. Мой любимый поэт — Всеволод Некрасов, чьи стихи я часто включал в свои картины. «Живу вижу» — это его слова. Что мне важно в Некрасове, так это его живое слово: оно звучит в пространстве, не хочет лежать на плоскости. Или «Выхожу один я на дорогу» — представить Лермонтова в военной форме почти невозможно, это я (вы!) выхожу на дорогу. Эти стихи мне очень близки и сами по себе возникают, как и стихи Пушкина:

В чужбине свято наблюдаю

Родной обычай старины:

На волю птичку выпускаю

При светлом празднике весны.

Я стал доступен утешенью;

За что на Бога мне роптать,

Когда хоть одному творенью

Я мог свободу даровать!

(А. С. Пушкин «Птичка», 1823. — Прим. ред.).

Мне сейчас это очень понятно.

Литературные герои были с вами еще до вашего рождения — именем Эрик вы обязаны любовью родителей к театральной постановке «Эрик XIV» Стриндберга и игре актера Михаила Чехова, который исполнил роль короля Швеции. А с кем из персонажей вы сами себя ассоциируете?

Я должен вам сказать, что мне очень близок князь Андрей из «Войны и мира». Трудно это представить и невозможно социально сравнивать, тем не менее он для меня совершенно живой, как будто все, что он переживает, происходит со мной — и меня это очень удивляет! Он мне понятен, я его совершенно ясно чувствую. Гениальный писатель Толстой — видимо, в этом все и дело.

Интервью: Елена Юшина

Все статьи арт-дропа «Собака.ru» «Коллекционировать искусство» читайте здесь.