Марина Лошак — о выставке «От руки» в «Полутора комнатах», Пушкинском музее и интимности переписанного текста

Как вы придумали выставку «От руки»?

Идея выставки пришла мне в голову месяцев девять назад, когда я впервые попала в музей «Полторы комнаты». Именно это пространство способствовало возникновению идеи показать интимность взаимодействия между поэтом и читателем. Главным инструментом должны были стать рукописные списки текстов Иосифа Бродского, круга его друзей-поэтов и важных для него русских поэтов ХХ века. Переписанный текст носит особый характер, потому что, когда ты пишешь, то соединяешься с тем, кто его написал, продолжаешь его, и это может длиться бесконечно. Я, кстати, сама впервые читала Цветаеву, которая была очень близким и важным для Бродского поэтом, тоже переписанной от руки.

Вы тогда сами переписали текст?

Я сама не переписывала, но читала как раз переписанное от руки.

Это такой способ существования текста, получается?

Да, бытование текста. Он уникальный, и поэтому нам показалось очень важным собрать эти переписанные от руки, то есть очень человеческие тексты. Они в самом разном контексте связаны с Бродским: и его собственный переписанный от руки текст, и тексты Ахматовой, Цветаевой, Пастернака, Мандельштама, Гумилева, близких ему и важных для него предшественников, и переписанные от руки сочинения поэтов его круга: Евгения Рейна, например.

А дальше следующий шаг. Это то, что каждый человек, который приходит на выставку, первым делом должен переписать какой-то текст. Для этого здесь лежат книги, всюду стоят столы, в центре которых находятся уже существующие старые списки. То есть таким образом вы продолжаете их и становитесь частью целого.

Частью традиции.

Да-да! И дальше эти переписанные на листках тексты прикрепляются на ковры и на стенку в конце выставки. Это становится целым огромным полем нашего участия. Так что это такой перформативный выставочный проект. При этом очень эмоциональный — как и все, что связано с «Полутора комнатами».

Еще идея выставки говорит о специфике нашего родного пространства, где текст всегда сакрален. Порой потребность в тексте такая острая, что невозможно дождаться, когда он будет опубликован. А часто он опубликован тогда, когда уже поздно. Поэтому есть очень русская традиция убыстрять этот процесс: переписывать от руки или воспользоваться уже переписанными текстами — так называемыми списками. А Бродский — человек большой традиции русской словесности. Поэтому мы, собственно, и пошли от этого.

А ведь начало вашей карьеры тоже связано с текстом.

Да, моя первая работа — одесский литературный музей. Там я была еще совсем юным научным сотрудником и занималась литературой 1920-х.

Вы потом переключились на изобразительное искусство, но вот эта связь с текстом осталась?

Для меня это очень важно. Вообще все, что связано со словом, текстом, вербальностью. На уровне сказанного слова, интонации иногда понимаешь, что это не твое — чужое. А может быть и так, что человек думает так же, как и ты, но говорит иначе, то есть лексика другая.

Как получилось, что вы стали куратором проекта «От руки»? Это музей к вам обратился или вы к нему?

Мы сразу подружились. Я сказала, что есть идея, которая у меня возникла как продолжение другого проекта. Подходило к концу мое директорство в Пушкинском музее, мне хотелось эти 10 лет зафиксировать. Уже тогда я подумывала о том, что хорошо бы сделать параллельно два проекта: в «Полутора комнатах» и у меня в кабинете.

Вторая инсталляция, которую я сделала в кабинете, называлась «Мои полторы комнаты». Они не случайно полторы, потому что кабинет, в котором я сидела, — это большая приемная, а за ней маленький директорский кабинет, где сидели мои предшественники. Дверь между ними всегда была закрыта, а мы ее открыли: соединили эту комнату и целую. Вместе с архитектором Сашей Бродским, который является частью команды проекта «Полторы комнаты» и моим большим другом, мы провели между ними стеклянный коридор. Там я положила книги отзывов: о 20 выставках до моего прихода в Пушкинский музей и 20 тех, что были сделаны за эти 10 лет. Их, конечно, было больше, но вот выбрали два десятка. Таким образом мы соединили эти два проекта в Москве и Петербурге.

А как вам в свободном плавании? Это облегчение на эмоциональном уровне?

Не могу сказать, что облегчение. Я это сравниваю с другим платьем: вот я как будто надела новое. Я своим коллегам в музее тоже это говорила, когда пришел новый директор: всегда новое платье интереснее старого, даже если оно тебе шло. Новое платье просто новое, ты не сразу можешь понять, насколько оно прекрасно. Но оно новое — и этим оно любимо. А я очень люблю новые платья, поэтому готова их носить с удовольствием.

Живу в гармонии с собой и с внутренним ощущением, что впереди интересные вещи. Я их придумываю для себя, уже много всего сложила разного. Поэтому мне показалось, что и стать частью «Полутора комнат» будет радостью. Мне нравятся такие проекты — очень интимные и направленные на создание действительно правильных городских сред. Сюда не должно приходить много людей, но те, кто придут, обязательно станут другими после этого.

У вас нет странного ощущения от смены масштаба?

Вообще нет. У меня никогда не было ощущения себя, связанного со статусом. Недавно меня пригласили участвовать в дискуссии. Позвонили и спросили, как вас правильно анонсировать сейчас. Я говорю: «Назовите меня Марина Лошак». Все поняли сразу. Очень хорошо быть собой.

Личный бренд!

Да — на карточках можно просто писать имя и фамилию.

А какие векторы из тех, что были намечены вами в Пушкинском музее, вы бы непременно хотели, чтобы там продолжились? За что вы болеете душой?

Конечно, я всегда буду болеть душой за Пушкинский. Очень важно, чтобы продолжалось все, что уже, собственно, сделано. Потому что за эти 10 лет мы поменяли музей в сторону современности. Если говорить про концепцию, то сейчас это музей, который смотрит на искусство глазами современного человека. Это не значит, что там обязательно должен быть современный художник, хотя и это очень важно, но чтобы живое искусство было вместе с искусством историческим. И я активно этим занималась, потому что это дыхание необходимо. Любой проект, который делаешь, или событие, которое происходит, должно быть осуществлено так, чтобы было понятно: мы делаем его сегодня. И что он был невозможен, скажем, 20 лет назад.

Из конкретного, мне очень важно, чтобы осталась программа «Пушкинский. Ю» с нашими молодыми людьми, которые называются «не дети». Им от 14 до 21 года, и они делают в музее просто все. Еще у нас мощнейшие движения, связанные с инклюзивными практиками. Это не только про удобные помещения и прием посетителей, хотя это тоже все есть, но и про внедрение самого разного рода особенных людей в контекст выставочной и живой музейной жизни. Хорошо бы, чтобы они длились. Думаю, так и будет: от удачных движений бессмысленно отказываться.

А каким вообще должен стать современный российский музей, чтобы быть адекватным миру?

Это безусловно, должно быть место, сделанное умным, интеллигентным, думающим, рефлексирующим человеком. Наполненное живой жизнью. Это не может быть просто музей, рассказывающий про историю памятников. Это должна быть содержательная вещь. Почему я говорю «думающий и рефлексирующий»? Потому что именно люди, работающие в таких местах, должны пытаться рассказать это по-своему. Одну историю невозможно повторять, потому что мы меняемся, наши взгляды, корректируются точки зрения — это все должно отражаться в экспозициях музеев.

Рассказы должно пропускаться через фильтр текущей культурной обстановки?

Нет, через себя просто. Ваши родители, как бы вы ни были на них похожи, все-таки иначе смотрят на жизнь. Это естественное течение времени. Поэтому очень важно, чтобы музей был для современного человека.

А если говорить о формальных вещах? Например, вы выделили инклюзивные программы.

Это само собой должно быть. Когда я говорю «живой», то имею в виду, это все. Это безусловно гуманистическая направленность. Она предполагает открытость, прежде всего, демократизм и возможности для всех. Попытка помочь каждому, кто готов, а еще отсутствие снобизма, чем грешат очень многие. Желание экспериментировать очень важно. Рисковать, делать ошибки по дороге — тоже обязательно. Это и есть часть живого процесса.

А есть ли у музея задача стать модным и трендовым, чтобы привлечь аудиторию?

Не люблю слова «модный», «трендовый», они ничего не отражают. Это как сказать, «розовый — цвет сезона». Если он тебе не идет, а ты его все равно носишь, нет смысла в этом. Я говорю о более базовых вещах. Нужно быть умным, сегодня живущим, современным, интересным себе. Тогда все сами придут.

Сегодняшняя культурная обстановка разительно отличается от того, что было еще несколько лет назад. К каким тенденциям это приведет? За что цепляться, например, молодым музейщикам?

Мне кажется, что сейчас важны такие средовые места, как «Полторы комнаты». Может быть, даже важнее, чем большие музеи. Они ближе к интимной жизни человека, где находятся люди из той же среды. Они тебя настраивают на ощущение надежды и продолженности жизни, которую мы сегодня проживаем. Когда люди сюда приходят, их баланс налаживается. Поэтому если говорить о Петербурге, то он как раз про среду: от квартир до самого города и его архитектуры. Соединенность и отстраненность одновременно. Мне кажется, что для людей это важно.

То есть вектор на уход в личное, локальное, где можно безопасно себя почувствовать?

Более интимное, да.

Хорошо. Спасибо вам большое!

Вам обязательно нужно переписать от руки текст.

Да, я сейчас выберу и перепишу. А потом перепишу наше интервью.

Выставка «От руки» в «Квартире №34» до 8 июля. В субботу кураторскую экскурсию по ней лично проведет Марина Лошак. Подробнее здесь.

Текст: Наталья Карасева