Царское Село. Кто хранит историю и возвращает людям красоту

В последние годы в музее-заповеднике представляют один за другим воссозданные и отреставрированные роскошные интерьеры. Недавно при поддержке ПАО «Газпром» стартовал проект «Екатерина II. Личное пространство», в рамках которого будут воссозданы покои второго этажа Зубовского флигеля. О том, как возрождается дворец, рассказывают специалисты.

Я пришла на работу в 1964 году. Музея тогда, по сути, не было. Был дворец, и организация называлась «Дворцы-музеи и парки города Пушкин». Всего за пять лет до этого открыли для публики комнаты великого князя Павла Петровича и Марии Федоровны. Потом, уже при мне, — парадную лестницу. Остальные залы представляли собой просто помещения, отремонтированные хозяйственным способом: пол, окна, стены покрашены обычной краской. В них размещали различные экспонаты: много графического материала, созданного архитекторской группой, которую возглавлял Александр Кедринский; обожженная резьба, найденная в развалинах, фрагменты разбитой скульптуры. Но в целом, все это было совсем не зрелищно. Большой зал и вовсе стоял весь разбитый, только окна застеклены. Антикамеры со следами пожара на штукатурке, которая кое-где сохранялась по углам. Основная задача состояла в том, чтобы подвести стены, сделать кровлю и остановить разрушения. Постоянно ходили разговоры, что дворцу нужны деньги, которых никогда не хватало, по этой причине администрация музея вынуждена была сделать много помещений-клетушек, которые сдавались в аренду.

О подвижниках

Вера Владимировна Лемус — заместитель директора по научной работе в те годы, была, как я считаю, настоящей героиней. Она всегда говорила: «Если мы сделаем Большой зал, то дворец будет существовать». Эти слова были буквально первыми, которые я услышала, придя работать в музей: «если будет Большой зал…». Этот пустой зал был для меня даже немножко пугающим — действительно громадный, внутри весь в лесах.

Вера Владимировна была еще одним из тех сотрудников музея, кто помнил легендарный довоенный дворец и все о нем знала. Поэтому она была незаменима. Я, глядя на нее, иногда думала: боже мой, как себя должны ощущать люди, которые пришли после освобождения г. Пушкина от оккупации и увидели весь ужас уничтожения? Это страшно себе представить. В свободные минуты мы часто ее просили рассказать какую-нибудь историю. И Вера Владимировна с улыбкой и слезами, с шутками вспоминала. Много говорили о труде и быте работных людей, которые строили дворец в XVIII веке. Она проводила интересные аналогии: говорила, что мы все, реставраторы и сотрудники, кто сидит сейчас в руинах, в холоде, — потому что во дворце всегда было дико холодно — делаем ту же работу, которую делали когда-то крепостные, жившие в землянках. И вспоминала землянки, в которых приходилось ютиться жителям Пушкина в первые годы после войны. Знаете, сейчас даже говорить об этом трудно, потому что люди не понимают. По счастью, уже забыли.

Интересно, что когда в 1970-е годы у нас уже было что показать во дворце, во время экскурсии у посетителей часто возникал вопрос: «А зачем вы вообще все это делаете? Лучше людям построить жилье».

Да, это был очень даже, так сказать, дискуссионный момент. Я думаю, что те, кто принимал в Смольном после войны решения о восстановлении, твердо верили в необходимость возрождения памятников культуры. Многие их считали романтиками, но мне кажется, что они видели дальше, чем другие, и вели нас за собой. А теперь очевидно, что правильно было восстанавливать дворцы в то время, когда страна находилась в руинах. Царскосельские дворцы — это то искусство, которое делает наш город богатым, красивым, эффектным, необычным. Это наша история, которую надо знать.

О самом ярком моменте

Открытие Картинного зала состоялось в 1967 году. Это был первый настоящий зал XVIII века, который мы восстановили в Екатерининском дворце. Роскошный, с позолотой.

А внизу мастера восстанавливают наборный пакет, который довоенные экскурсоводы называли «деревянным ковром». Вот тогда я поняла, что такое настоящий дворцовый зал. До этого совершенно все иначе воспринималось: ну, музей, ну, дворец, он был какой-то черный, внутри холодно, темно. Это событие осталось самым ярким впечатлением всей моей музейной жизни.

О реставрации и воссоздании

То, что мы делаем, сложно определить одним словом — реставрация или воссоздание. Например, в дворцовой церкви Воскресения Христова, без сомнения, это реставрация: там многое из первоначального убранства сохранилось. Плафон в алтаре — оригинальный, почти три четверти подлинной резьбы на стенах и большие фрагменты падуги плафона центрального зала.

Когда кончилась война, алтарь церкви был самым теплым, в буквальном смысле слова, местом в здании, т.к. хорошо прогревался солнцем сквозь большие окна. Поэтому там старалось работать больше людей. В церкви собирали обломки резьбы, их складывали в ниши, которые затем были зашиты фанерными щитами. Теперь их установили на свое историческое место. И это, конечно, реставрация. В других залах дворца, например, в Золотой анфиладе, не было почти ничего кроме кирпичной кладки стен — и там потребовалось воссоздание интерьеров.
 

Но не все так просто. Скажем, Янтарная комната. Здесь все воссоздано современными мастерами от начала и до конца, это произведение искусства ХХ века, но материал оригинальный, техника обработки янтаря повторяет приемы старых янтарщиков XVIII века. Воссоздание это или реставрация? На мой взгляд, если сохранилась хотя бы маленькая капелька подлинного убранства, а тут сохранился все-таки оригинальный комод и подлинная флорентийская мозаика «Обоняние и осязание», то уже можно говорить о реставрации, но в более широком смысле слова.

О Лионском зале

Нам повезло, что в фондах музея нашелся фрагмент ткани обивки мебели из Лионского зала XIX века, а на французской мануфактуре, где ее выткали, сохранилась запись в книге заказов. Поэтому для нас произвели точно такую же ткань на ручных ткацких станках. Ею обтянули стены и мебель зала — получилось безупречное воссоздание убранства. Штоф «золотой бутон» — очень красив. На его фоне блистает лазурит отделки дверных порталов и подлинной исторической мебели. Недостающий лазурит был привезен из тех же месторождений. У меня уже язык не поворачивается сказать, что это просто имитация. Тут должен применяться какой-нибудь другой термин, который может описать этот симбиоз науки и творчества, когда соединяются консервация, реставрация и воссоздание.

О Зубовском флигеле

Недавно мы приступили к воссозданию личных комнат Екатерины Второй, в которых вообще ничего не сохранилось от первоначального убранства, т. к. все было уничтожено пожаром в годы войны. Некоторое время назад здесь находилась популярная у ленинградцев база отдыха, а затем мастерские художников-реставраторов. Реставрация залов потребовала серьезных исторических изысканий и больших усилий научных сотрудников и архитекторов. Среди них самый трудный объект — Китайский зал. В нем, что ни предмет, все загадка: нужно воссоздать коромандельские лаки, китайский фарфор и шелк, эмали. Сейчас в процессе подготовки к реставрации мы изучаем исторические документы, спорим и обсуждаем. Но, думаю, все реально сделать. При этом важно не пойти по пути удешевления работ за счет качества и достоверности. Хотелось бы, конечно, чтобы во всех случаях можно было бы максимально приблизиться к утраченным оригиналам. Если, например, керамические плакетки в спальне Екатерины были изготовлены на мануфактуре «Веджвуд» в Англии, то и сейчас хорошо бы заказать их там, поскольку, к счастью, в архивах мануфактуры сохранились подлинные формы, по которым можно выполнить новые отливки. Раньше я и представить себе не могла, что мы, наконец, через 60 лет, приблизились к последнему этапу возрождения дворца.

По образованию я краснодеревец. В Екатерининский дворец попал, можно сказать, случайно, по знакомству. Когда организовали Царскосельскую янтарную мастерскую, начал работать с камнями в технике флорентийской мозаики. Попал молодым, а теперь уже седой: если человеку интересно, он остается в мастерских навсегда.

О лазурите в интерьере

Очень это дорогой камень. Облицовки выполнены в стиле русской мозаики: детали подгоняем друг к другу так, чтобы создавалось впечатление монолита.

Лазурит приходит из Афганистана с Бадахшанского месторождения. Он такого чернильного оттенка. Бывает, что встречаются белые прожилки. Если они очень широкие, стараемся вырезать и обратно склеить. Затем блоки распиливаем на пластины толщиной 3–4 мм, и с этим материалом работаем. Так же и до нас триста лет назад мастера поступали. Сохранились отдельные предметы интерьера из Лионского зала — мы изучали, как они сделаны.

Зал впечатляет. После того как мы установили панели, стены были затянуты штофом, состоялось открытие. Нас пригласили. Я смотрю: неужели это мы сделали?! А ведь бригадка камнерезов у нас небольшая — всего-то шесть человек.

О камнях

Я со всеми камнями работал. По цветовой палитре мне нравится яшма. У нее такой спектр! Ситцевая яшма, ревневская, калканская, пейзажная — разновидностей много. Режешь, допустим, камень, в объеме полметра на полметра, открываешь, а там просто сказка — будто художник поработал.

А по пластике люблю нефрит, он тонкие места держит. Интересный камень, особенно тот, который раньше был, сейчас уже мало такого ярко-зеленого, как у Фаберже.

Малахит — он тоже очень интересный. Или вот белореченский кварцит. Здесь все зависит от растяжки: камень не должен быть однородным как пластик, хочется найти с переходом цветов. Задача мастера — показать красоту камня.

Преклоняюсь перед мастерами прошлого.

Но мне тоже повезло: довелось со стариками поработать, которые начинали после войны. Какой инструмент у них был: ножовочка, стамесочка и — погнали.

Сейчас мы используем алмазные планшайбы, увеличительные стекла, вакуумный пресс, ленточную пилу, станки с программным обеспечением — масса всего! Слов нет — как удобно. Но у механизации есть и обратная сторона: разучились работать с ручными инструментами. Вот случись что — и всё.

Об опыте

Мне нравится работать с мозаиками. Такое не каждому дается — должно быть великое терпение и нужно соблюдать огромное количество нюансов: учитывать оттенки, различать тени и полутени. Каждый предмет и место диктуют свои правила и требуют новых знаний. Каждый раз, как в первый. Например, металл, облицованный камнем, часы, прибор настольный — это одна работа. Перламутровый чернильный прибор — другая. Разные материалы, полировки, шлифовки. Так постепенно набирается опыт.

В детстве я случайно увидела название «Реставрационный лицей», что-то меня в нем заинтриговало, решила сходить посмотреть. Зашла и обратно не вернулась — уже тридцать лет в этой профессии.

Я лепщик-реставратор. Люди внимательно смотрят живопись, обращают внимание на покраску, позолота всех интересует... Но мало кто задумывается, что сначала был проект, что надо было понять замысел автора, найти форму, воссоздать ее в соответствии с историческими технологиями. Позолота, краска, роспись — это все уже потом.

О мягких и твердых материалах

Основные материалы лепщика — пластилин и гипс. Работа идет в три этапа: мягкий материал, твердый материал и непосредственно модель. Сначала у меня принимают работу в мягком материале, потом я перевожу ее в гипс, снова комиссия, проработка деталей, и потом уже вещь идет в производство. Разный материал по-разному выглядит, по-разному проявляет нюансы. Пластилин теплый, на него смотришь — да, вроде как все получилось. Переводишь в гипс, а он холодный и выявляет все погрешности. Поправляешь, переделываешь, ведь нужно идеально сохранить пластику оригинала.

Сложные инструменты и гипсовая пыль — этого всего давно не замечаешь… Тяжеловато бывает, конечно, когда на потолке постановка идет: целый день на лесах вверх головой, вверх руками. Отдохнуть присел, поднял взгляд — и замечаешь что-то, что надо срочно поправить, сразу вскакиваешь: гипс отдыхать не дает, он же очень быстро твердеет. И вот так целый день.

О папье-маше

В церкви было очень много деталей из папье-маше. Они появились, когда после пожара в XIX веке интерьер восстанавливали под руководством архитектора Стасова — он использовал папье-маше для замещения утрат деревянного декора. Я как специалист получила там бесценный опыт, потому что прежде с папье-маше такого качества и в таком количестве не сталкивалась. Училась, можно сказать, заново.

Когда мы снимали детали и вскрывали их, на очень многих нашли наклеенные бумажки с подписью мастеров. Марфа, Дарья, Устинья, Мавра — только женские имена. Может быть, мужчины делали модели, а непосредственным изготовлением занимались женщины… Папье-маше делается из бумаги. Она размачивается в кипятке и укладывается слой за слоем. Каждый слой тщательно вминается в форму и проклеивается. В каком-то смысле близко к стирке — привычному женскому занятию.

Использовались антисептики, чтобы прекратить гниение, убрать жучков. Так постепенно, слой за слоем, набиралась толщина до первоначального объема.

Конечно, были образцы, найденные среди аналогичных элементов, но на самом деле двух одинаковых деталей не существует: бумага, люди, руки — все разное. А самое важное было сохранить историческую позолоту. Мы очень тесно работали с позолотчиками. Находишь деталь, оцениваешь ее состояние и зовешь позолотчика. Он должен укрепить первоначальный слой, поставить профзаклейку, чтобы золото не осыпалось. А ты потом аккуратно восстанавливаешь форму.

Самой интересной и сложной для меня, пожалуй, оказалась реставрация одной из деталей картуша. Она была вся полуистлевшая, мягкая, как тряпочка с ошметками золота, переломанный деревянный каркас съеден жуками. Долго возились, но все-таки сделали, и она сейчас заняла свое место в церкви.

Согласно принципам Венецианской хартии, мы реставрировали то, что было можно вернуть, а полные утраты не воссоздавали, оставляли такие места заметными. Это ново для наших гостей. Мы выросли на ленинградской школе реставрации, а она подняла город из руин. Во многом это было воссоздание. Публике трудно привыкать к другому принципу.

О вдохновении

Я застала мастеров послевоенной школы. У них научилась отношению к труду: что бы то ни было, сделай хорошо. И еще изначальному подходу: изучи предмет, а потом приступай. Посиди в архиве, походи по городу, ищи ответы. Для вдохновения мне иногда нужно уединиться и тихо, спокойно погулять по музею, по парку, посмотреть на статуи. В какой-то момент будто становишься с ними единым целым, начинаешь ощущать форму. Лепщику важны не только визуальные, но и тактильные ощущения.

Работа никогда не отпускает. Иногда приезжаешь вечером домой, сидишь, чай пьешь, разговариваешь, а мысленно представляешь, что ты завтра будешь делать, и вдруг осеняет, как лучше поступить. А дальше уже только ждешь, когда же на работу, чтобы воплотить задуманное.

Самое большое удовольствие — начинать объект и заканчивать его. В самом начале читаешь исторические справки, рекомендации, методики — все интересно и загадочно. А когда уже вещь состоялась и готова, приятно делать последние штрихи.

Я родилась в городе Пушкине, все развалины хорошо помню с детства — подростком бегала по ним. Потом я вышла замуж, уехала в Москву, закончила торговый институт, родились дети. И как-то раз, когда я была в отпуске, подруга мне предложила поработать в реставрации — я рисую хорошо. И мне это все так понравилось, что я пошла учиться. Развернула жизнь на 180 градусов. Закончила училище Рериха, пошла в мастерскую, потом в другую и в 2001 году попала в Екатерининский дворец и тут уже осталась.

Мне посчастливилось: я успела поработать с Александром Кедринским. Он был главным архитектором музея, автором проекта восстановления царскосельского дворцово-паркового ансамбля, по его наброскам и чертежам здесь все возрождалось. Он и показывал, и рассказывал, и объяснял, как работать с каждой деталью. Что я усвоила тогда? Что перед тем, как приступить к реставрации, ты каждый раз должен сделать маленькое исследование. Каждый объект — это отдельная история. Держишь в руках вещь, допустим, XIX века, представляешь, что ее сделал кто-то, размышляешь о материалах, об этом человеке из далекого прошлого.

Об обратимых материалах

Мы стараемся все воссоздать теми же материалами, которые применялись в оригинале, натуральными, обратимыми, потому что, если ты будешь работать необратимыми клеями, вещь потеряет свою ценность. Это же в основном дерево, на него влияют влажность, температура. Если мы работаем при влажности, допустим, 60% и определенной температуре, а потом переносим в другую температуру, дерево начинает дышать, а дышит оно неравномерно. Деталь может изменить форму, треснуть. Если вдруг встречаешь красивую позолоту, но всю в трещинках — это синтетические клеи, приходится их убирать до авторского слоя.

О самом приятном в работе

Попадает тебе в руки разрушенная деталь, совсем уже бесхозная, неживая, с утраченными элементами, и ты начинаешь с ней работать, разговариваешь даже. И потом отдаешь красивую и чистенькую, хорошенькую, затонированную в цвет авторской позолоты, обновленную, и знаешь, что она еще послужит многим и все увидят эту красоту, созданную два века назад. И что кто-то после тебя ее тоже возьмет в руки и оценит… Я очень люблю свою работу.

О незабываемых случаях

Кроме Екатерининского дворца очень важным местом для меня была Петропавловская крепость. Работа сложная — реставрировали иконостас на лесах, внизу — склепы. Там мощи всех Романовых захоронены. Трепет. И во время работы мы нашли пломбу, то есть бутылку, мы такие вещи называем пломбами, — в ней было письмо от прошлых реставраторов. Они рассказывали о своем быте, что делают, какими материалами, что сколько стоит. 56-й год. Это было, конечно, потрясающе! И мы написали свое послание и положили их вместе, чтобы их кто-нибудь тоже нашел спустя время и удивился, узнал о нас.

В Царском Селе самым для меня впечатляющим было воссоздание трех антикамер. Хотя здесь все уникально, весь дворец. Например, церковь Воскресения Христова — подлинники Растрелли и Стасова.

Мы там работали с сусальным и с твореным золотом. Сусальное золото — это тоненькие квадратные листики девять на девять сантиметров, а твореное делаем сами: берется сусальное золото и растирается, растирается, растирается вручную с натуральным гуммиарабиком, пока под воздействием тепла рук масса не станет однородной. Какой метод использовать, зависит от того, над какой деталью трудишься. В церкви было непросто: там изначально нижняя часть покрытия была серебряная, а верхняя — золотая. Вследствие климатических условий и утрат элементов проступало окислившееся серебро — чернота. Приходилось, конечно, все это убирать, вызолачивать заново.

О планах

Мы готовимся к воссозданию Зубовского флигеля. Сейчас идут восстановительные работы внутри помещения, лепщики трудятся в Купольном зале, в Табакерке, в личных покоях Екатерины. А мы пока занимаемся рамами, которые принадлежали императрице. Мы же входим в залы последними — наша работа завершающая.

Конечно, когда там находишься, чувствуешь прямо, как будто она, Екатерина, где-то там — рядом. Наверное, не всякий посетитель это ощущает, а вот мы, реставраторы, да, чувствуем.

Фото: из личного архива Л.В.Бардовской. Из коллекции ГМЗ «Царское Село». Современные фото: Царскосельская янтарная мастерская, ГМЗ «Царское Село», автор Руслан Шамуков.

Видео: ©ГМЗ «Царское Село».Создание роликов: Media Alliance