Кустодиев как мультимедиа-ниндзя: каким художника показали на выставке в KGallery

Купчихи, Венеры, масленица: за что мы любим Кустодиева?

Выставка русского мастера уровня Кустодиева, о котором знает каждый школьник, — повод задать себе вопрос: а почему мы на самом деле любим его и что о нем знаем. К художнику прилипло достаточно штампов: «певец русского народа», «певец русской провинции», «певец русской красоты» и несмотря их на тошнотный пафос — все так. Кустодиев визуализировал «старую Россию», какой ее нам приятно представлять — без бедности и бездорожья, зато с развеселыми масленичными гуляниями и ярмарками, изобилием купеческих чаепитий, с жизнерадостными женщинами, которых теперь назвали бы «бодипозитивными» — и это в начале 20 века, когда столичная художественная общественность преклонялась перед «чахоточной» красотой. «Не знаю, удалось ли мне сделать и выразить в моих вещах то, что я хотел,— любовь к жизни, радость и бодрость, любовь к своему, «русскому» — была всегда единственным «сюжетом» моих картин»,— писал сам Кустодиев. Такая страна запечатлена на картинах из Русского музея, которые «арендовала» KGallery «Иней» и «Вербный торг» — последний особенно хорош: перламутровые воздушные шары, «гимназистки румяные» и продажа рыбы, ведь Вербное воскресенье — единственный день Великого поста, когда ее можно включить в трапезу.

Своих харизматичных купцов, купчих и булочников художник по большей части создал тогда, когда они уже стали уходящей натурой — в последние 10 лет жизни, после революции. Знаменитая серия иллюстраций «Русские типы» была опубликована в 1923 году издательством «Аквилон» и шла «в комплекте» с произведением Евгения Замятина «Русь», в котором выведен мифический город Кустодиев. На выставке показаны две акварели из этой серии. Первая — с былинным старцем-странником, который выглядит максимально архитепично: с котомкой за спиной, в лаптях, залатанных портках и белоснежной бородой. Вторая работа показывает парочку из современного художнику Петрограда 20-х: легкомысленная барышня с меховой горжетке и опасного вида моряк в брюках-клеш. Особенно интересно разглядывать листы из альбома «Шестнадцать литографий Б.М. Кустодиева» в которых — квинтэссенция любимых кустодиевских сюжетов: купец и купчиха, пьющие чай, домик с балкончиком в уездном городке, торговые ряды на соборной площади. Да, они приторные, как карамельный петушок из ярмарочного ларька, иллюстрируют скорее сказку, чем реальность, но при этом невероятно точны — если речь идет о фиксировании коллективных фантазий и мечт.

Издательство «Аквилон», которое издавало «русские типы», основал собиратель Федор Федорович Нотгафт — его портрет с кустодиевской «купчихой в руках» размещен на втором этаже KGallery. По соседству — два эскиза к неосуществленному портрету общества «Мир искусства», частью которого Кустодиев стал в 10-е годы, когда группа пересобралась второй раз. Масштабное полотно художнику заказал по просьбе Третьяковской галереии Игорь Грабарь, однако оно так и не было реализовано. За три году Кустодиев сделал серию портретов членов общества, в том числе Анны Остроумовой-Лебедевой и Михаила Добужинского. Евангелист мирискусстников Александр Бенуа, который вокруг части товарищей создал успешный пиар-миф (вспомним Константина Сомова) о Кустодиеве отзывался язвительно: «Пестрядина, «глазастые» ситцы, варварская «драка красок», русский посад и русское село, с их гармониками, пряниками, расфуфыренными девками и лихими парнями…» «В сущности, я бы с наслаждением ушел бы от них совсем, от этих милых приятелей, если бы только было где выставляться...», — как бы отвечал ему автор «Русской Венеры». Несмотря на разные эстетические ориентиры, и Бенуа, и Кустодиев любили одно и то же — изображать мир прошлого, которое никогда не существовало в реальности. Только первый выбирал Версаль предсмертных дней Людовика XVI, в второй — веранду купеческого дома где-нибудь в Астрахани.

Известно, что ту самую «Купчиху» в 1918 году он писал в Петрограде со своей соседки баронессы Галины Адеркас — студентки-медика из Астрахани, откуда был родом сам Кустодиев. По иронии судьбы портрет Шаляпина, где царь-бас стоит в шубе на фоне разудалого празднования масленицы был начат в 1920 году, когда город находился в разрухе и буквально голодал. Как писал Герберт Уэллс в своей книге «Россия во мгле»: «Шаляпин наотрез отказывается петь бесплатно и, говорят,  берет за выступление 200 тысяч рублей — около 15 фунтов стерлингов; когда бывает особенно трудно с продуктами, он требует гонорар мукой, яйцами и тому подобным. Поэтому его дом, быть может, последний, в котором сохранился сейчас относительный достаток». Про дом Кустодиева сказать тоже самое нельзя: гонорары художнику платят нерегулярно, о чем он пишет, например в письме к Сергею Чехонину, рассказывая о неполученных деньгах за фарфоровую статуэтку. 

Выставка в KGallery начинается с фотографии: Кустодиев в купальном костюме работает на пленэре — вокруг пляж местечка Жуан-ле-Пен на Лазурном берегу, играют маленькие сын и дочь. Этот снимок в 1913 году сделала жена художника, а через 3 года у 38-летнего мастера начнется необратимый паралич нижней части тела — несмотря на лечение в Берлине и Швейцарии многолетнюю болезнь преодолеть не удалось. До конца жизни Кустодиев будет передвигаться и работать в специальном кресле. Например, двухметровый холст с портретом Шаляпина художник писал по частям, полулёжа, с помощью специального устройства, позволяющего наклонять полотно до нужного положения. 

Кустодиев как мультимедиа-ниндзя

За звание главной кавер-герл выставки борются две дамы: Мария Дмитриевна Шостакович с живописной работы «Девушка с чашкой 1920 года» и Елена Ивановна Грекова, чей портрет Кустодиев написал в том же году — оба полотна из собрания KGallery. В развеске они смотрят друг на друга и показывают кустодиевский диапазон. Он мог накрутить несколько несочетаемых казалось бы принтов и узоров, поставить фоном яркое голубое небо, а вдали — домики и церквушки, то есть пройтись по очень тонкому мартовскому льду и не скатиться в китч уровня «налетай, торопись, покупай живопись». С другой стороны, художник вполне умел «придержать коней» — в портрете Грековой шаль с ярким цветочным рисунком уравновешена спокойным охровым фоном. Еще одна работа из «живописного» раздела выставки, которой кураторы гордятся — «Натурщица» начала 1900-х годов, которая вполне могла оказаться в портфолио какого-нибудь сокурсника Кустодиева по Академии Художеств, где он учился в мастерской Ильи Репина. Это полотно из частного собрания примечательно и тем, что выставлялось среди признанных шедевров мастера на посмертной выставке 1928 года в Русском музее, фотодокументацию которой также можно изучить на выставке. Зал с живописью Кустодиева в проекте KGallery — безусловно, самый сильный. Если бы позволили ресурсы, не хуже вышел бы и раздел с рисунками, который получился скромным, хотя в некоторых работах Кустодиев выдавал чуть ли не декаденство в духе графики Юрия Анненкова. Лучшее в этой части выставки — эскизы с обнаженной натуры, автопортрет с хищным прищуром и портрет Грицевича, навевающий мысли об эстетике некрореалистов 80-х.

Кустодиев всерьез занялся печатной графикой — ксилографией, линогравюрой и литографией, уже страдая от болезни, в начале 20-х годов, но первые уроки получил еще в альма-матер у гениального гравера Василия Матэ. Матэ возглавлял в Академии гравировальный класс, а его мастерство ксилографа можно было оценить в прошлом году на выставке в Русском музее: резцом по дереву он передавал характер живописных мазков разных художников, добиваясь почти фотографической точности. В отличие от другой ученицы Матэ Остроумовой-Лебедевой, Кустодиев не стал выдающимся мастером — его линогравюры кажутся «недокрученными», немного небрежными, хотя представленные в KGallery автопортрет и портрет П. Капицы хороши. Изучение печатных техник имело практические основания — художник после революции начал ударно оформлять книжные обложки и плакаты, трудится в качестве иллюстратора. Обложкам на выставке посвящена целая витрина: они умеренно декоративные, с удачными примерами леттеринга, но теряются на фоне типографичсекого разнообразия и изобретательности первых советских пятилеток (в чем можно убедится на выставке в Библиотеке книжной графики). 

По поводу кустодиевской графики обратимся к аккуратным суждениям искусствоведа и критика Эриха Голлербаха. «Кустодиев слишком хорошо чувствовал мир и сочувствовал миру для того, чтобы замкнуться в отвлеченное „украшательство" книги. У него было свое мировоззрение, он умел мыслить образами и, конечно, не мог бы удовлетвориться каллиграфическим мастерством, в котором технический навык и внешняя изобретательность часто избавляют от необходимости думать и чувствовать.<...> Плакат Кустодиев понимал как увеличенную иллюстрацию, а не как синтетическое упрощение, не как лаконическую композицию, состоящую из гомогенных пятен». Зато, когда задача касалась изображения, порой карикатурного, городских типажей — у художника сразу спорилось дело, как на обложке книги «Большевик Том» или на афише спектакля «Блоха».

Кстати, о «Блохе» — спектакле-буффонаде по пьесе Евгения Замятина, который вольно проинтерпретировал лесковского «Левшу» в 20-е годы. Декорации к постановке создавали по эскизам Кустодиева, которые следует рассматривать внимательно, чтобы не упустить потешные детали — эти документы эпохи предоставил KGаllery музей театрального и музыкального искусства. О том, каким сценографом был Кустодиев сохранились воспоминания режиссера «Блохи» А. Дикого. «Прошло совсем немного дней (почти рекордный срок для художника), и Кустодиев прислал в Москву эскизы — полутораметровый ящик, набитый сверху донизу. <...> Затрещала крышка, открыли ящик — и все ахнули. Это было так ярко, так точно, что моя роль в качестве режиссера, принимавшего эскизы, свелась к нулю — мне нечего было исправлять или отвергать. Как будто он, Кустодиев, побывал в моем сердце, подслушал мои мысли, одними со мной глазами читал лесковский рассказ, одинаково видел его в сценической форме. Он все предусмотрел, ничего не забыл, вплоть до расписной шкатулки, где хранится «аглицкая нимфозория» — блоха, до тульской гармоники-ливенки, что вьется, как змеи, как патронная лента, через плечо русского умельца Левши». Неудивительно и то, что Кустодиева приглашали оформлять спектакли по пьесам Островского — на сцену художник переносил собственную эстетику русского купечества, будто созданную для театра и кино. Недаром в советском фильме «Женитьба Бальзаминова» облик героев списан с кустодиевских полотен.

Одна из «приманок» выставки — фотоработы Кустодиева: из Астраханской картинной галерея имени П.М.Догадина приехали цифровые отпечатки, восходящие к оригинальным негативам.Их передала музею внучка художника Татьяна Кустодиева, кстати, ведущий научный сотрудник отдела западноевропейского искусства Государственного Эрмитажа и куратор недавней выставки Пьеро делла Франческа.  Выставка этих кадров недавно проходила московском Мультимедиа Арт Музее. Конечно, нельзя рассматривать эти трогательные снимки с семьей во время путешествий по России, а также зарисовки быта грузчиков и ярмарочных торговцев как произведения фотоискусства. Камера в начале XX века вошла в must-have списки буржуазии на отдыхе, Кустодиев, хоть и использовал свои фотографии в работе, но это явно не его медиа. Куда лучше он управлялся с мелкой пластикой, в том числе фарфором: парочку статуэток (деревенские гармонист и плясунья,) по его моделям KGallery показывает на втором этаже в самом скромном разделе «скульптор». Скромном не потому, что наследие Кустодиева небогато, а потому, что галерея, основанная коллекционером Владимиром Березовским рассматривает каждого художника через собственную призму — собирательскую. То есть показывает, что из oeuvre мастера осело в частных коллекциях: пусть это и не самые знаковые вещи, но ведь и музейные шедевры (в том числе показанные на этой выставке) когда то украшали чью-то гостиную. 

Борис Кустодиев. Живопись. Графика. Фото.
до 26 апреля
KGallery