Место под солнцем: как архитекторы «Студии 44» находят себя в профессии и меняют города к лучшему

Для многих архитектурное бюро «Студия 44» прочно ассоциируется с именем его руководителя Никиты Явейна. В числе самых известных работ архитектора — Ладожский вокзал и Музей железных дорог, Академия танца Бориса Эйфмана, а также реконструкция Главного штаба Государственного музея Эрмитаж. Но капитан корабля, как известно, это еще не вся команда. За почти 30 лет работы бюро через «Студию 44» прошли сотни архитекторов, некоторые из них, получив необходимый опыт, отправились потом в свободное плавание (в частности, это произошло с основателями бюро «Хвоя»). Другие – продолжают работать под началом Явейна уже в качестве партнеров, способных вести такие масштабные проекты, как новый университетский кампус ИТМО или туристический кластер «Санкт-Петербург Марина».

О профессии без возраста, о смене поколений, а также о том, как молодому архитектору найти свое место под солнцем

Еще лет двадцать назад существовало мнение, что если собрать по России хотя бы сотню архитекторов с большими проектами, то среди этих людей не окажется ни одного моложе сорока. Ваша компания, кажется, опровергает это утверждение. Оно действительно устарело, и состоявшийся архитектор сейчас сильно помолодел?

Иван: На вопрос о возрасте архитектора я бы ответил сегодня так: и в Москве, и в Петербурге, да и во всем мире непосредственно проектированием в основном занимаются молодые. В крупных бюро все что выходит из-под пера мэтров в определенной степени все равно делается молодыми командами. Другое дело, на каком уровне они могут себя проявить.

Антон: В Москве ситуация заметно отличается от того, что происходит в Петербурге. Мы знаем многих молодых столичных архитекторов, у которых есть возможность работать самостоятельно. Та же Megabudka, например, или бюро WALL. У них уже есть более или менее крупные проекты. У нас в городе молодым намного сложнее. Я сейчас говорю о самостоятельных командах, а не о нас с вами. Мы работаем в большом бюро, и это совсем другая история.

Илья: Я бы добавил, что очень большая часть проектирования связана с множеством всяческих согласований. Нарисовать планировки и красивые картинки могут многие, а вот пройти все инстанции, обеспечив реализацию проекта — это долгий путь, который практически невозможно с первого раза пройти самостоятельно, без поддержки опытного коллектива большого бюро.

При этом на прошедшем в сентябре в «Манеже» архитектурном фестивале «Архитектон» первый приз забирают молодые архитекторы из бюро RHIZOME. Значит все-таки и в Петербурге есть молодые команды, работа которых не ограничивается интерьерами и частными домами?

Антон: Результаты «Архитектона» — приятное исключение. Заказов у молодых бюро по-прежнему мало. Хотя мне, конечно, легко рассуждать. Если бы я не работал в «Студии 44», то вряд ли бы проектировал огромные университетские кампусы в Петербурге, Нижнем Новгороде, а теперь еще и в Самаре. Без знакомств, без мощного портфолио и серьезных банковских гарантий молодым командам практически невозможно получить крупный заказ. Я чувствую, что архитектурному миру Петербурга не хватает «свежей крови», но пока не вижу, что может изменить ситуацию.

Евгений: Мне вспоминается, как на презентации после международного конкурса на ландшафтно-архитектурную концепцию парка «Тучков буян» за одним столом вместе со мной оказались ребята из бюро KATARSIS и «Хвоя». Я в их числе был чуть ли не самый молодой, да и вся команда «Студии 44» (которая, кстати, выиграла тот конкурс) была существенно моложе других коллективов. Это я к тому, что и в Петербурге бывает по-разному. Другое дело, что призывы «давать дорогу молодым» часто подхватываются людьми, которые в архитектуре не очень хорошо разбираются. И тогда это превращается в дешевый популизм. Если проект классный, то какая разница, сколько лет архитектору?

Иван: Печально, что подобных архитектурных конкурсов мало. Их практически нет. Как нет в нашем городе механизмов по привлечению молодых команд к проектированию может быть не больших, но важных объектов, тех же станций метро, например. Понятно, что огромный кампус или вокзал маленькому бюро не доверят, но создание монополий, когда даже крохотный городской объект уходит в работу к большим бюро, абсолютно противоречит общим задачам по развитию городской среды. Архитектура отражает все, что происходит в других сферах нашей жизни. Если нет движения в экономике, культуре, образовании, то и в архитектуре его не будет. Что касается возраста, то сам по себе он абсолютно ничего не значит. Взрослый архитектор вполне может уступать по уровню своего профессионализма недавнему выпускнику Академии художеств или МАРХИ.

Руководитель датского архитектурного бюро BIG Бярке Ингельс в документальном сериале «Абстракция: Искусство дизайна» говорит о том, что в строительстве есть замкнутый круг: никто не доверит тебе постройку здания, пока ты не построишь здание. Каким образом молодые архитекторы в России получают свой первый большой шанс?

Антон: По моим наблюдениям, чаще всего это происходит через знакомых, когда у молодого бюро есть какая-то связь с крупной компанией на уровне менеджмента. Тогда у них рано или поздно появится шанс поработать с крупным застройщиком. Второй вариант — это коллаборация с большими бюро. Вот два пути, по которому часто идут молодые мастерские. Я бы еще посоветовал внимательно изучать предложения в регионах. Запрос на качественную архитектуру там растет. Не будем также забывать, что молодые архитекторы всегда дешевле мэтров, и что застройщикам, как правило, легче договориться именно с молодыми командами, которые «на все согласны».

Иван: Классический вопрос: кто доверит построить дом, пока ты не построил дом? Но как-то же это происходит. Например, Роберт Вентури сначала для своей мамы дом спроектировал.

Евгений: Мы с ребятами в 2013 году поехали на «АрхФерму», фестиваль в Тульской области, сами пилили и строгали, построили из сена «античный храм». У нас не было ни заказчика, ни инвестиций, но смогли же мы в итоге реализовать проект. Это тоже определенный путь. Сначала здание из соломы, парковый павильон, дом для мамы, а потом, если много работать, появятся и большие проекты.

О творческой свободе, знаковых проектах, академическом образовании, а также о том, как в России проектируются университетские кампусы мирового уровня

Как выстраивается взаимодействие с руководителем бюро и насколько велика степень вашей творческой свободы?

Иван: Если смотреть портфолио «Студии 44», то сразу бросается в глаза невероятное разнообразие проектов — их типология, облик и масштаб очень отличаются. Можно сперва даже предположить, что это работы разных бюро. Для нас важно не столько внешнее проявления идей, сколько внутренняя структура проекта — общие принципы, с которыми согласны все участники процесса проектирования. При этом внешний вид зданий может быть абсолютно разным. Всегда присутствует изначальная идея, на основе которой потом развивается проект. Такой подход исключает диктатуру единого стиля и позволяет легко делегировать дальнейшую работу. Еще стоит отметить, что и я сам, и Антон, и Женя учились под началом Никиты Игоревича и мы, в общем, довольно давно говорим на одном языке.

Евгений: Общий отпечаток академической школы, которую мы прошли, общий архитектурный язык, вплоть до каких-то понятных только нам словечек вроде «яичница», «шитик» (не будем раскрывать их значение, так интереснее) — сильно упрощают коммуникацию. Чем больше проектов за плечами, тем больше уровень доверия и, следовательно, свободы, а также ответственности. Мне раз десять казалось, что меня все достало и пора уходить, но каждый раз возникала какая-нибудь новая интересная задача, и я уже ни о чем другом даже не думал, брался за работу и выполнял ее с максимальной отдачей. Сейчас, например, я работаю над несколькими очень масштабными проектами, в числе которых туристический кластер «Санкт-Петербург Марина» на месте бывшей промышленной площадки «Горская». Этот проект предусматривает создание на берегу Финского залива крупнейшей марины в России, а при ней — большого гостиничного комплекса с парком и открытой киностудией.

Антон: Вопрос про творческую свободу сложный. Определенная свобода есть, но в очень четких пределах. Может это и не «золотая клетка», но что-то близкое. Работа с Никитой Явейном, безусловно, выводит нас на новый профессиональный уровень. Возможно, это происходит в ущерб творческой свободе, но архитектурная практика часто состоит из компромиссов. И в моем случае это тот самый компромисс, с которым приходится соглашаться. Для меня очевидно, что внутри больших бюро всегда есть определенная цензура. Я не говорю, что это плохо. Просто это факт. Решающее слово все равно остается за руководством.

Евгений: Цензура внутри мастерских бывает разная. Кое-где руководители приносят свои эскизы, а молодежь их тупо чертит. К счастью, это не наш случай.

Иван: Помню, как во время работы над проектом гимназии им. Примакова мы вместе сформулировали все основные концептуальные решения, согласовали общую схему расположения блоков, после чего Никита Игоревич, по сути, оставил мою команду наедине с проектом на два года и уже никак не вмешивался в дальнейшее проектирование. Сейчас этот образовательный комплекс уже практически готов: в реализации не все получилось точно так, как задумывалось, но даже несмотря на качество строительных работ, мне кажется, нам удалось создать интересное и очень экспериментальное образовательное пространство.

Илья: Я в отличие от ребят под началом Никиты Явейна не учился. К тому же я не совсем архитектор, а архитектор-реставратор. Творческую свободу архитектора, который занимается реставрацией, чаще всего ограничивает сам объект, его история и существующие требования охраны. Поэтому как будто бы это мы сами даже чаще ограничиваем творческую свободу Никиты Игоревича. Стараемся доказать, почему в рамках того или иного проекта, связанного с объектами культурного наследия, необходимо сделать так, а не иначе.

Иван: Мне кажется, что нам в «Студии 44» удается найти правильный баланс между сохранением наследия и новой архитектурой. И существование в нашем бюро в Манежном переулке третьего этажа, который преимущественно занимают реставраторы, сближает нас с неким научным институтом.

Илья: В качестве главного примера я назову проект музейного комплекса Государственного Эрмитажа в Восточном крыле Главного Штаба, реализация которого стала возможной при плотной совместной работе наших архитекторов и реставраторов. Бывает и другой сценарий взаимодействия, когда архитекторы и реставраторы занимаются каждый своим делом в рамках одной площадки. Такой была работа над комплексом зданий Академии танца Бориса Эйфмана на Петроградской стороне. Пока архитекторы проектировали новые корпуса, мы, реставраторы, «приводили в порядок» особняк Юлии Добберт, в котором теперь расположен музей балета.

Евгений: Да, Главный штаб — это, пожалуй, один из наиболее известных проектов Никиты Игоревича Явейна, а также его брата Олега Игоревича, да и всей «Студии 44». На наших глазах был пройден впечатляющий путь от первых постмодернистских эскизов до полномасштабной и очень качественной реализации. Знаю, что это было непросто — опередить в конкурсе того же Рема Колхаса с его мировым именем. Академия танца Бориса Эйфмана — еще один проект, который абсолютно заслуженно вызвал серьезный интерес не только в России, но и в мире.

Антон: Лично для меня эти два объекта — не просто знаковые проекты бюро. С них началась моя настоящая жизнь в качестве архитектора. В Главном штабе я вел рабочее проектирование и авторский надзор в части современных интерьеров, а Детский театр танца, проект третьей очереди комплекса Академии танца Бориса Эйфмана, стал моей первой самостоятельной работой от «А» до «Я».

Евгений: Первым проектом, в котором мне довелось поучаствовать, когда я только устроился в «Студию 44», стал Дворец школьников в Астане, а в числе самых важных назову проект парка «Тучков буян», который мы разрабатывали совместно с голландской фирмой West 8. В конкурсе, который в итоге выиграло наше бюро, участвовали Херцог и де Мерон (Herzog & de Meuron Architekten), упомянутый выше Бьярке Ингельс и другие мировые звезды архитектуры. Для нас было важно включить эту территорию в систему пешеходных связей, а также в зеленый пояс города. Парковое пространство как бы «сшивалось» разнообразными, в том числе, визуальными связями с окружающей городской средой. К сожалению, этот проект так и не был реализован.

Илья: А мне очень нравится реализованный проект Музея российских железных дорог у Балтийского вокзала. Лично я к этому проекту никакого отношения не имею, но наблюдать за работой по созданию нового музейного пространства, которое формируется, в том числе, с учетом расположения железнодорожных линий, было невероятно увлекательно. Теперь тот опыт мы отчасти используем в работе над проектом Музея электротранспорта на Васильевском острове.

Евгений: А еще у «Студии 44» есть проект Музея блокады Ленинграда — обладатель награды Международного фестиваля архитектуры. Работа, которая лично у меня вызывает сильнейшие эмоции, не только потому что у меня бабушка пережила блокаду, но и в силу чисто архитектурных характеристик.

Иван: Музей блокады — один из самых важных моих проектов в «Студии 44», пусть, к сожалению, он и не был реализован. В Ленинграде всю блокаду оставалась и моя бабушка, также как и родители Никиты Явейна. Поэтому более личную историю придумать для нас было сложно. Музей должен был стать примером современного общественного пространства, в котором рассказывается о блокаде Ленинграда на актуальном языке. В начале работы над проектом мы пригласили Андрея Могучего стать режиссером экспозиции нового музея и вместе с ним пытались понять, каким должно быть это пространство.

Илья: Раз уж в этом разговоре я представляю третий этаж нашего бюро, то назову еще проект реставрации Александровского дворца в Пушкине. Наши коллеги не только максимально дотошно изучили и восстановили исторические интерьеры, но и сделали практически невозможное — разместили в цокольном этаже всю необходимую сопутствующую инфраструктуру (гардеробы, кассы, кафе и пр.) без ущерба для исторического здания. Для этого была проведена уникальная с технической точки зрения операция по заглублению подвалов, которая производилась методом вывешивания несущих опор. Они закреплялись в специальных монтажных порталах, после чего из-под них выбирался грунт. Сейчас потихоньку завершается вторая очередь, но сам Музей императорской семьи, под который мы и приспосабливали дворец, уже частично открыт для посетителей. В общем, рекомендую всем, кто еще не был, там побывать.

Антон: Если рассказывать о наиболее значимых проектах «Студии 44», нельзя обойти стороной тот факт, что мы в настоящий момент являемся лидерами по объемам проектирования университетских кампусов. По нашим проектам уже во всю строят распределенный IT-кампус «Неймарк» в Нижнем Новгороде, а это, на секундочку, сразу пять площадок, в том числе в центральной части города. Для Самары разрабатываем проект международного межвузовского кампуса. В этом году в Петербурге был заложен первый камень на строительстве комплекса «ИТМО Хайпарк».

Арка Пальмиры, городской контекст и работа в исторической среде

Насколько радикальной может быть интеграция новых объектов в давно сложившуюся городскую ткань?

Иван: При работе с историческим контекстом хочется говорить на актуальном архитектурном языке, и при этом не нарушить разумный баланс, необходимый для формирования гармоничной среды. Удачным примером интеграции нового объекта в историческое окружение считаю наш проект жилого комплекса Meltzer Hall на Карповке. Нам удалось, оставаясь абсолютно современными, вписаться и в сложный участок, и в контекст. Помню, как в детстве я ездил с Васильевского острова на трамвае почти через всю Петроградку. По пути я смотрел в окно — на дома, на их фасады и придумывал себе истории о том, как живут в этих домах люди. Наверное, тогда начал формироваться для меня образ города как общности разных по характеру зданий, но при этом очень цельный по восприятию. Думаю, что в этом проекте нам удалось отразить собирательный образ Петроградской стороны, не обращаясь при этом к стилизации и избегая того, что архитекторы называют «петербургским стилем» в дурном смысле.

Антон: Исторический контекст Петроградки, типология зданий, общая структура этого района нам хорошо знакомы. Сейчас на участке между улицей Чапаева и Петроградской набережной, рядом с историческим зданием бумагопрядильной фабрики, практически завершено строительство жилого комплекса «Мануфактура James Beck». При желании можно сравнить этот жилой комплекс с тем, что на Карповке. Это принципиально разные по своей структуре, фасадам и внутреннему устройству объекты. В обоих случаях внутриквартальной доминантой служит историческая заводская труба, но главное, что их объединяет — это не труба, а общая идеология, когда любое новое здание в историческом центре как бы вырастает из среды и за счет продуманных архитектурных решений поддерживает диалог с окружающей застройкой. В случае с «Мануфактурой James Beck» одним из таких решений стал нетипичный для Петербурга абрис скатной кровли. Нам нужно было сохранить инсоляцию соседнего дома, и это предопределило форму выходящего на улицу Чапаева фасада. В результате получилось здание, подобных которому в Петербурге нет, и при этом оно максимально тактично включено в городскую ткань.

Евгений: Петербург, как и любой другой мегаполис, очень разный. Но в каком бы районе мы не проектировали, для нас всегда принципиальное значение имеют и контекст, и история места, и визуальные, а также пешеходные связи. Приведу в пример проект научно-образовательного комплекса, который строится сейчас на участке между Коломяжским проспектом и Удельным парком для Национального медицинского исследовательского центра им. В. А. Алмазова. Поскольку территория расположена на стыке городской среды и парковой зоны, этот комплекс взял на себя роль защитного буфера между городом и парком. Отсюда же взялись и фасадные решения: в город обращен мягкий, пластичный, изгибающийся, как бы «парковый» фасад, а в парк — более строгие, «городские» фасады студенческих общежитий. На этом участке было очень много ограничений, в том числе по высоте и по существующим линиям городских сетей. В итоге все они были не только учтены, но и определенным образом повлияли на формирование общей структуры комплекса, не нарушив при этом цельный архитектурный образ. Вот еще один вариант работы с городским контекстом.

Расскажите об участии «Студии 44» в разработке проекта реставрации Триумфальной Арки в сирийской Пальмире.

Илья: Напомню, что этот памятник античной архитектуры в 2015–2016 годах серьезно пострадал от действий боевиков. Некоторое время назад по приглашению Института истории и материальной культуры РАН мы приняли участие в разработке проекта реставрации. В мае этого года он был представлен в Дамаске, а в конце лета на основании заключения ИКОМОС было сформулировано официальное мнение ЮНЕСКО о том, что разработанная при нашем участии методика восстановления уникального памятника признается образцовой. Только вдумайтесь. Это в наше-то время… К тому же исторически Пальмира входила в сферу не только политических, но и научных интересов Франции. Тем значительней кажется факт международного признания российского проекта.

О зданиях-событиях, проницаемости городской среды, новых точках притяжения и скрытом потенциале исторического центра

Пока одни рассуждают о застое в архитектурной жизни, другие работают над проектами, которые формируют облик нашего города. Каким вы видите нынешний Петербург? Чего ему не хватает?

Евгений: Я постоянно ловлю себя на мысли, насколько у нас красивый город. Помню из детства, как можно было пройти насквозь чуть ли не через любой двор. Прогулка по Петербургу становилась для меня, тогда еще ребенка, увлекательным путешествием. Теперь проницаемость исчезает, дворы закрываются, необычных маршрутов все меньше, и получается, что среда становится менее разнообразной. Есть, конечно, знаменитые дворы Капеллы или чуть менее известный проход с Литейного мимо Музея Ахматовой на Фонтанку, но таких «связок», формирующих городскую ткань, осталось мало. Кстати, у «Студии 44» был концептуальный проект развития центра Петербурга от Северной Коломны и Новой Голландии до Конюшенной площади. И та концепция как раз предполагала восстановление проницаемости городских пространств.

Иван: Меня в этом смысле занимает тема, связанная с современной архитектурой общественных зданий. В Петербурге, увы, так и не появилось значимых объектов актуальной архитектуры. Я говорю о проектах, реализация которых была бы событием в широком культурном контексте. К сожалению, строительство второй сцены Мариинского театра таким событием не стало. Офисные здания на эту роль не подходят. Возможно, таким событием мог бы стать наш Музей блокады. Еще раз подчеркну, что речь идет именно об архитектурном событии, таком, например, как строительство по проекту Herzog & de Meuron здания Эльбской филармонии в Гамбурге. Это тот самый случай, когда можно приехать в город ради того, чтобы увидеть один-единственный дом. В Хельсинки есть прекрасная новая библиотека, построенная по проекту ALA. Было бы здорово, чтобы и в Петербурге когда-нибудь появились такие точки притяжения.

Антон: Чего лично мне не хватает в Петербурге? Благоустроенной среды, зелени. От любого застройщика требуется, чтобы он соблюдал необходимый процент озеленения, а посмотрите, что при этом происходит на центральных улицах вне границ участков! Деревьев с каждым годом становится меньше, жителям приходится передвигаться между охраняемыми и прекрасными парками по пыльным улицам. Посмотрите на старые фотографии — вся набережная Фонтанки была зеленой, а теперь что? Общественных пространств не хватает. Конечно, есть «Новая Голландия», «Севкабель Порт». Но, согласитесь, странно ехать туда из Шушар, чтобы просто поваляться на травке. Такие же по уровню комфорта общественные пространства должны появляться в каждом районе города. В конечном счете, активности не хватает. Вернее, ее хватает, но только на то, чтобы снести СКК или стараться разобрать исторический терминал «Пулково», прекрасное здание, построенное по проекту прекрасного архитектора Александра Жука (очень надеюсь, что этого не произойдет). Я говорю про другую активность: про активных чиновников, активных девелоперов, активных архитекторов, которые реально хотят сделать город лучше.

Илья: В центре города огромное количество площадок, потенциал которых абсолютно не раскрыт. Поражает, что такие «белые пятна» до сих пор существуют и никак не освоены. Фактически эти точки горожанам не принадлежат. Вспомните целый квартал на Конюшенной площади. В самом сердце города в двух шагах от Спаса на Крови напротив Конюшенного двора находится огромный участок, который сейчас осваивается стихийно и практически без учета интересов горожан. «Студия 44» успела поработать и с такими территориями в центре. Проекты реконструкции Апраксина и Большого Гостиного дворов предполагали качественное изменение городской среды. Но эти проекты так и остаются на бумаге.

О трендах, общественном диалоге и модных профессиях

Сейчас модно говорить, что современная архитектура должна быть экологичной, а градостроительная среда — устойчивой и инклюзивной. Некоторые идут еще дальше и заводят разговор о гендерном аспекте в архитектуре. Насколько все эти тренды учитываются в архитектурной практике?

Илья: Было бы хорошо, если бы эти «некоторые» объяснили, что они подразумевают под «гендерным аспектом в архитектуре». Если речь про проектируемую среду — то, конечно, она должна отвечать требованиям максимально широкого спектра пользователей. А если про гендерное разнообразие среди профессионального сообщества, то нас еще в университете учили, что архитектор — это бесполое существо. Что касается устойчивости, то могу сказать, что в работе с объектами культурного наследия думаешь о том, насколько здание sustainable, то есть устойчивое, не в переносном, а в прямом смысле.

Евгений: Громкие слова не должны подменять собой архитектуру. Если работать серьезно, то все эти моменты: и экология, и энергоэффективность, и доступность среды — будут учитываться, вне зависимости от того, модно это или нет.

Антон: Архитектура — это не фаст-фуд. Если в дизайне интерьеров еще можно следовать любым актуальным трендам, то в строительстве так не работает. Пока здание строят, любые тенденции могут устареть. Поэтому в архитектуре нужно, с одной стороны, быть чуть более традиционным, а, с другой, смотреть на два или даже на три шага вперед. Наверное, это и обозначают сейчас термином «устойчивость». При этом лично мне ближе слово «долговечность». Кстати, подобный подход вовсе не исключает радикальных высказываний, но тут надо понимать, что красивые картинки, которые рисуют, например, архитекторы из MVRDV или Zaha Hadid Architects, это еще не архитектурное высказывание в полной мере. В реализации эти «модные» объекты, на мой взгляд, выглядят очень спорно. Долговечная архитектура может быть радикальной или традиционной, да какой угодно. Главное, чтобы она обладала какими-то вневременными характеристиками в части своей композиции, формы, графичности, функциональной продуманности. Есть «модно», а есть «стильно». Идти на поводу у моды — это опасный путь. Я за стильную архитектуру.

Архитектор сегодня — это модная профессия?

Антон: Я так не думаю. Модные профессии — это «айтишник» или блогер. На богемную она тоже не тянет. Архитектор не поэт и не художник. К тому же процесс работы у нас довольно инертный, медленный и при первом приближении кажется не очень-то увлекательным.

Илья: Согласен. Наша профессия слишком сложная, чтобы быть модной.

Иван: Она, во-первых, сложная, а во-вторых, очень закрытая. Я вижу в этом проблему. В обществе к архитектуре относятся, как к чему-то кулуарному, со своей «кухней», где все процессы скрыты и потому непонятны. Об архитекторах вспоминают только тогда, когда в центре города кто-нибудь пытается что-то снести или когда речь заходит о строительстве выходящего за рамки общих представлений объекта. Мне кажется, что нам нужно чаще говорить с людьми, рассказывать о том, чем мы занимаемся. Фестиваль «Архитектон» в его новом формате или, например, выставка «Студия 44. Анфилада», с успехом прошедшая в 2020 году в Главном штабе, — это удачные примеры площадок для диалога, которого так не хватает.

Евгений: Я думаю, что в широком смысле профессия архитектора — модная, и эта мода обеспечивается тем, что архитектура предполагает огромный спектр различных компетенций. Я имею в виду, что в определенные моменты времени модными вдруг оказываются какие-то конкретные аспекты: то у нас все становятся урбанистами, то историками архитектуры, то вдруг начинают повально заниматься архитектурной социологией, архитектурной критикой или даже архитектурной антропологией. На самом деле, наша профессия очень тяжелая потому, что связана с решением целого комплекса задач. Но чем задачи сложнее — тем нам интереснее.

Фото: Жанна Галай и архив архитектурного бюро «Студия 44»

Свет: Александр Огурцов

Стиль: Олег Ульянов

Визаж: Полина Панченко

Продюсер: Даниил Ширяев

Выражаем благодарность за образы брендам Lime, Geox

Архитектурное бюро «Студия 44» благодарит Академию танца Б. Эйфмана и лично президента Академии, Народного артиста России Бориса Яковлевича Эйфмана, а также специалиста по связям с общественностью Академии танца Б. Эйфмана Елизавету Апарину за содействие в организации фотосъемки.

Реклама. ООО «Архитектурное бюро «Студия 44». ОГРН 1027809232813