Мария Элькина — о доме-манифесте бюро Katarsis на «Архстоянии» и потенциале петербургской архитектуры

Русская архитектура традиционно живет двойной жизнью. Есть ее реальная, повседневная составляющая — то, что удается построить на самом деле. Первая всегда не идеальна по меркам самих же архитекторов, поэтому довольно давно появилась и другая — жизнь воображения, утопических концепций и свободы. Иногда ее называют бумажной архитектурой. Но по сути это что-то гораздо большее — целый мир, который хочет, но чаще всего не может до конца воплотиться в материи и обретает самые разные формы: от чертежей и макетов до небольших построек и инсталляций. Когда-то фестиваль Архстояние был организован именно для того, чтобы позволить использовать этот потенциал с некоторой пользой. Здесь, в глуши за пару сотен километров от Москвы, ежегодно одному архитектору предоставляют возможность построить практичное сооружение своей мечты. Например, и это чаще всего — съемное жилье для гостей фестиваля. Последних, к слову, становится все больше от одного сезона к другому.

В этом году рядом с двумя легендарными домами, построенными в Никола-Ленивце, — виллой O2 знаменитого концептуалиста Александра Бродского и Русским идеальным главного архитектора Москвы Сергея Кузнецова — появился еще один — от Петра Советникова и Веры Степанской из архитектурного бюро Katarsis. Случай довольно уникальный. Ребята очень молодые по меркам профессии, да еще и из Петербурга, который все последние годы на российской архитектурной сцене совсем не блистал и считался консервативным не в самом симпатичном значении слова.

Петербург порождает собственную культурную среду. Отсюда родом множество российских актеров, бизнесменов, ведущих, шеф-поваров, музыкантов. Во многих сферах жизни город лидирует и задает тон, будь то гастробары или инженерия. Правда, давно это не относится к архитектуре. Здесь мы уже привычно, увы, выглядим аутсайдерами. Все модное — будь то здания или идеи — привычно появлялось в Москве.

По правде говоря, дело не в недостатке талантов, а в специфической профессиональной конъюнктуре Петербурга. Управляют сферой градостроительства и архитектуры в городе представители старой гвардии — люди, удерживающие позиции с ранних постсоветских времен. Наверное, во всей России нет больше миллионника, где были бы так нетерпимы в профессиональном смысле к коллегам из других стран и молодежи. Это поддерживают общим консервативным настроем в принятом отношении к Петербургу Новую архитектуру видят почти исключительно как угроза великому наследию прошлого. Любые амбиции кажутся опасными. Взгляд варварский и, несомненно, неверный, но объяснимый психологически.

Хорошая новость в том, что любая конъюнктура не вечна. Разрушение ее начинается с того, что навязываемый порядок вещей перестает выглядеть обязательным и незыблемым. Появление Katarsis на Архстоянии — как раз повод освежить взгляд и подумать о том, какой могла бы быть петербургская архитектура, случись ей пережить такой же расцвет, как ресторанный бизнес.

Дом Katarsis по задумке назывался Русское имперское. Авторы в последний момент испугались чрезмерно острой реакции общественности на попытку затронуть болезненную тему идентичности и убрали из афиш и карт фестиваля название. Отчасти, наверное, поступили разумно – в эпоху поляризованных мнений трудно рассчитывать, что хоть кто-то поймет тебя правильно, если ты касаешься темы, связанной с политической повесткой дня. Имперскость ведь принято либо категорично осуждать, либо поднимать на флаг, а изучающий ее не без здорового любопытства сразу окажется оппонентом для всех. С другой стороны, метафора получилось удивительно точной и остроумной, так что вовсе забыть о несостоявшемся названии невозможно.

Снаружи здание выглядит не то как обелиск, не то как мавзолей — в нем есть почти не пародийная монументальность. Спускаясь по ступенькам и перешагивая порог, немедленно оказываешься на кухне: две скамьи и стол довольно тесно зажаты между стенами. Именно в таких скромных кухнях традиционно ведут разговоры о величии — запрещенные и разрешенные, полные трагического героизма и романтического оптимизма. На втором этаже пространство радикально меняется: высокий потолок и в нем окно, открывающееся прямо в небо. Имперское становится не столько стремлением к масштабу, сколько к свету и безграничности.

Вид у всей конструкции не то, чтобы традиционно русский, а, скорее, северный или даже скандинавский. Все же Петербург  город на Балтике. Это дает о себе знать еще со времен Петра, чей домик, как считают некоторые исследователи, был построен по норвежской технологии.

Прочтение империализма бюро Katarsis настолько жизненно и многосложно, что совершенно не позволяет делать дидактических выводов. Здесь главное не этика, а эстетика — именно она выводит разговор о русской идентичности из системы бесконечных противопоставлений и делает его содержательно интересным.

Что же все это говорит о потенциале петербургской архитектуры? Петербуржцы много и вдумчиво читают, сумели делать из здания сюжет. Этот навык, между прочим, один из самых важных в XXI веке. Katarsis продемонстрировали ценнейшее для архитекторов качество — абсолютную хладнокровность в умении смотреть на вещи со стороны. Это дает свободу от стереотипа, умение быть неожиданным и точно не банальным. Наконец, довольно очевидно, что петербургская архитектура — неизбежно хотя бы отчасти скандинавская. В сочетании с несвойственной самой Скандинавии литературностью это может стать настоящей интригой на мировой архитектурной сцене.

Все это — пока только фантазия, вдохновленная одним впечатлением. Нет сомнений, что петербургская архитектура покажет себя не совсем так или даже совсем не так, как я сейчас предполагаю. Главное, чтобы она это сделала. И это зависит не от талантов, — за ними, как показывает практика, дело не станет — а от нашей готовности ее полюбить и принять. В конце концов, то давнее положение вещей, когда стартовал фестиваль «Архстояние», — когда все лучшее архитекторы делают не для жизни —не стоит считать таким уж нормальным. Мечтам давно пора стать не просто реальностью, а привычной частью повседневности.