Город-курорт Петербург: Мария Элькина — о нашем паразитическом отношении к городскому пространству

В Санкт-Петербурге, если смотреть на него взглядом не слишком привычным, а как будто немного со стороны, есть одна невероятная странность. По-настоящему городом у нас считается только то, что построено до революции 1917-го года. Ну хорошо, кое-что из периода с 1920-х до 1950-х годов, но это скорее уже «тоже город»: мол, так и быть, мы и это согласны считать Петербургом. Все остальное – то есть места обитания по консервативным оценками четырех с половиной миллионов человек – видится неизбежной случайностью, никому не интересным обременением, неприятным обстоятельством вроде неласкового климата. Воображение и тщание сэкономлено за редким исключением на любых современных объектах, от целых огромных микрорайонов до элементарных урн и общественных туалетов.

Мы строим один Петербург, а любим совершенно другой, и эта попирающая мораль и этику шизофреническая раздвоенность так прочно въелась в сознание, что сами обитатели невских берегов воспринимают ее как нечто само собой разумеющееся, как восход солнца на Востоке и холод в Арктике.

Тотальной обращенности Петербурга в прошлое находится, в том числе и вашей покорной слугой, масса веских исторических причин вроде революций, переноса столицы, блокады. Но есть и более простое – и более печальное – объяснение.

Я дописываю эту колонку в самолете, который возвращает меня с Кипра. Трудно представить место больше непохожее на Петербург. Тут яркое солнце почти прямо над головой, теплое море, остатки венецианских крепостей, расслабленные сельские нравы, местные апельсины. Из общего, на первый взгляд – только изобилие заведений общественного питания средней руки на любой вкус, от Макдональдса и туристических рыбных таверн до авторских пекарен и кофеен, чьи владельцы неравнодушны к экологии и экономическому равенству. И вот пока я сидела на террасе одной из них со стаканом уступающего петербургскому флэт уайта, наткнулась взглядом на что-то, что вдруг резко напомнило мне о доме: оцинкованное ограждение тротуара от проезжей части. Конечно, оно не такое вульгарно суровое, как измучивший ноги и глаза серый забор в Петербурге, и все-таки не заметить генеалогическое сходство невозможно: оба предмета явно подобраны очень экономно, оба выглядят неряшливо и при этом неказисто демонстрируют свое родство со стариной. Фонари вдоль главного туристического променада изготовлены по тому же рецепту: тоже дешевые и с претензией. Обратив более пристальное внимание на объекты городского дизайна, я обнаружила на Кипре еще и поразительно напоминающие петербургские образца 2000-х годов скамейки с вычурными орнаментальными чугунными ножками и небрежно вставленные в тротуар дорожные знаки.

Петербург так далеко от Ларнаки и Лимассола, что объяснить визуальные параллели ничем, кроме схожести особенностей менталитета, невозможно. Но и тут не все очевидно: одно дело теплый остров в Средиземном море, другое – один из самых холодных мегаполисов на планете. Общего культурного багажа, который мог бы проявиться в мелочах, у Петербурга и Кипра нет.

На Кипре легкомысленное отношение к объектам городской архитектуры объясняется элементарно – курортным самосознанием. Видимо, и в Петербурге им же. Курорт – не тоже самое, что просто популярное туристическое направление. В Лондон до закрытия границ каждый год приезжали миллионы туристов, но ничего курортного в нем и в помине нет. Курорт – это способ существования, когда вы живете за счет использования ресурсов, доставшихся вам от природы или истории. Цивилизация в таких уголках земли отдыхает, она в лучшем случае старается тратить доставшиеся ей богатства по возможности бережно, так, чтобы хватило надолго; но всерьез заниматься конструированием собственного будущего, которое в самой осязаемой форме выражает себя как раз в архитектуре, она не хочет и не видит нужды. Курорт живет от сезона до сезона, по принципу «день прошел, и слава богу», и все, что здесь появляется – скамейки, дома, ограждения – воспринимается как временное, призванное просуществовать некоторое количество лет, и потому неопрятность или плохое качество не представляются таким уж грехом.

Взгляд на Петербург как на курорт объясняет практически все – от недостатка стратегического планирования до невозможной в северном европейской столице слащаво безвкусной эстетики новых домов на Петровском острове и пластиковых биотуалетов рядом с Эрмитажем. Строительство Газпромом нового небоскреба-спирали невозможно понять с точки зрения рациональной логики городского развития, но если представить себе, что это просто гигантский лихой аттракцион, то и вопросов задавать не нужно. Город давно не созидает сам себя, а старается как-то перекантоваться до условного следующего лета.

Если в случае с Ларнакой такая модель может позволить расслабленно просуществовать довольно долго, то Петербург – пятимиллионный мегаполис, построенный в экстремальных условиях. Позволить себе южную безалаберность по-настоящему он не может, она приведет нас к катастрофе быстрее, чем можно представить. Бедствие уже предупреждает о своем приходе осыпающейся штукатуркой старинных домов. По всей логике, оно-то и заставит Петербург, в конце концов, проснуться от полудрёмы.

Хорошая и одновременно плохая новость заключается в том, что курортное у нас только самосознание. Плохого в ней то, о чем я уже написала выше: мнение, будто нам досталось нечто уникальное, что само по себе делает нас исключительными и избавляет от необходимости конкуренции на равных с остальным миром, не соответствует реальному положению вещей и поэтому губительно. С другой стороны, самосознание может сравнительно безболезненно меняться, тут любой способен внести вклад в общее дело, начав с себя. Мне кажется, каждый петербуржец, особенно такой, который гордится пропиской, должен изо дня в день задавать себе вопрос: «А какой город построили мы?». Ответ, вероятно, не обрадует, но послужит хорошим стимулом избавиться от ложного чувства превосходства и задуматься о будущем до того, как это вынудят сделать обстоятельства. Это, наверное, лучшее, что мы могли бы сделать для любимого Петербурга в день его рождения.