Юрий Бутусов: «Гамлет — уже давно стал мифом»

Семь лет назад вы стали главным режиссером Театра имени Ленсовета, и вот теперь новые полномочия. Что изменится с этим назначением — и для театра, и для вас?

Тут все довольно просто: кардинально повысилась степень моей личной ответственности за театр, за его художественную политику и за актеров, которые в нем работают. С момента смерти Игоря Петровича Владимирова (выдающийся режиссер, возглавлявший Театр имени Ленсовета с 1960 по 1999 год. — Прим.ред.) прошло почти двадцать лет — и эти годы были для театра очень разными, его лицо стало общим. Мне хочется, чтобы из места для отдыха он превратился в пространство зрительской работы, куда люди приходили бы мыслить, спорить, сопереживать.

Не это ли свойство вашей режиссуры — настойчивое желание вывести зрителя из «зоны комфорта» — заставляет консервативную публику говорить о радикализме ваших постановок на сцене Театра имени Ленсовета?

Я-то убежден в том, что развиваю в своих спектаклях традиции, закладывавшиеся в свое время Владимировым. Его лучшие работы отличала острота мысли и формы, но одновременно и демократичность — недаром в 1990-е годы Игорь Петрович даже пере­именовал театр в Открытый. Потом историческое название вернулось, но дух его режиссуры, его человеческих качеств продолжает жить в этих стенах — и я ощущаю какую-то прямую связь, преемственность с прошлым нашей труппы, с ее золотым веком.

Вы начинали свой режиссерский путь под крышей Ленсовета в конце 1990-х, работая с Хабенским, Пореченковым и Трухиным. И, видимо, совсем не случайно они стали звездами вашего первого «Гамлета», поставленного в МХТ в середине нулевых?

Московский «Гамлет» был непосредственно связан с тем важнейшим периодом моей жизни — он был построен на совместных воспоминаниях об этом времени, на фундаменте нашей дружбы. В 2005 году я впервые работал в Московском художественном, и тогда казалось очень важным войти в один из главных театров страны с актерской командой, c которой меня объединяет очень и очень многое.

«Гамлета» обычно ставят тогда, когда хотят объяснить устройство мира. Что за двенадцать лет, прошедших со времен мхатовской премьеры, изменилось больше — окружающая вас реальность или ее восприятие?

Изменилось буквально все — другие артисты, другой город, другой мир вокруг. Жизнь того спектакля закончилась со смертью Марины Голуб, игравшей Гертруду, — заменить ее было невозможно. Я любил своего первого «Гамлета», но не могу сказать, что был им полностью удовлетворен, — я много лет жил с ощущением, что встречусь с этим шекспировским текстом еще раз. Брак с какими-то пьесами бывает удачен, и возвращаться к ним нет особой нужды. С «Гамлетом» так не получилось — впрочем, к такому материалу всегда хочется обращаться вновь и вновь.

Московский «Гамлет» говорил классическим слогом Пастернака, в петербургском спектакле вы используете недавний перевод Андрея Чернова. Чем он вас так привлек?

Перевод Бориса Пастернака я знаю наизусть, хотя специально и не учил его — просто он все время звучит, и ты к нему привыкаешь настолько, что рано или поздно возникает потребность в каком-то обновлении и лексики, и смыслов. В этом плане версия Чернова мне сразу понравилась: даже небольшой поворот в звучании монолога, который знает вся планета, дает принципиально иное ощущение от «Гамлета» в целом. Есть и более общие вещи: Чернов настаивает, например, на трехчастном делении пьесы вместо традиционного пятичастного. Потребность в этом я чувствовал, еще когда работал в МХТ, — но тогда театр не захотел, чтобы спектакль шел с двумя антрактами, хотя именно такая структура кажется мне исключительно верной.

Гамлета играли и Сара Бернар, и Алла Демидова, вы отдали главную роль мирового репертуара Лауре Пицхелаури. Почему при этом ваш спектакль устроен таким парадоксальным образом, что принц датский как будто лишен не только пола, но и возраста?

«Гамлет» для меня — очень нежная пьеса, светлая и чистая. А еще женщины знают о жизни гораздо больше, чем мужчины. Но сам Гамлет — это ведь не человек. Он уже давно стал мифом, духовной субстанцией, и гендер тут не главное. Поэтому в нашем спектакле отнюдь не случайно нет финальной шекспировской сцены — Гамлет не может умереть.

Сразу после премьеры «Гамлета» вы уехали работать в Данию, а в конце сезона будете ставить в МХТ, и пауз между масштабными проектами в вашем расписании нет уже много лет. Для того чтобы проводить в театре большую часть жизни, нужны очень веские основания.

Вы не задумывались о том, почему в советские времена театральные залы всегда были забиты битком? Театр — это про свободное общение между людьми. Поэтому театр для нашей страны всегда будет столь же важен, как школы или больницы. Мы приходим в театр, чтобы лечиться, чтобы получать духовную пищу — дурацкое вроде бы выражение, но как сказать иначе? Бывая, скажем, в МДТ, мне не нужно даже порой смотреть спектакль, достаточно просто посидеть в коридоре, оказаться в духовном поле, созданном Львом Абрамовичем Додиным. Убежден, что наиболее интенсивный обмен мыслями, энергиями и чувствами возможен сегодня только на территории театра.

Текст: Дмитрий Ренанский

Фото: Михаил Павловский