Андрей Могучий и Эдуард Кочергин о новой жизни БДТ

театр

Новый художественный руководитель БДТ и легендарный главный художник театра совместными усилиями довели до блестящего финала очень непростую реконструкцию здания на Фонтанке, которое, превратившись в современный сценический комплекс, полностью сохранило свою аутентичность. Череда последовавших премьер показала: труппа БДТ также находится в прекрасном состоянии. 

Эдуард Кочергин

Что в реконструкции исторического здания БДТ вы можете поставить себе в заслугу, а о чем сожалеете?

С этой реставрацией все было непросто. Началась она при Кирилле Лаврове, который ее и организовал, — он ходил на заседание правительства и это дело сдвинул. Помогла и Алиса Бруновна Фрейндлих: она провела самого главного нашего начальника по театру, показала трещины, и тот понял, что действительно надо реставрировать, потому что здание может просто рассыпаться. Выделили финансирование, сделали первый проект. Кстати, хороший.

Кто сделал?

Проект сцены — заведующий постановочной частью БДТ Владимир Павлович Куварин, великий завпост нашего города, последний из могикан. И я принимал участие. Это был современный проект, с плунжерами, то есть сцена делится на модули, которые в любых комбинациях могут подниматься и опускаться. Все как надобно для теперешней режиссуры. Подписав первый проект, Кирилл Юрьевич умер. Пришел Чхеидзе, стал главным. Техническим директором он поставил своего человека, который быстро получил в театре очень интересную кликуху — Мечта Прокурора. Они сделали свой проект: вернули поворотный круг с кольцом. Это театральная философия начала XX века, идеи того времени, не имеющие к нам отношения. Самое интересное, мне об этом ничего не говорили, и я думал, что все делается, как Куварин придумал и Лавров подписал. А Куварин умер еще раньше Лаврова. И я остался один. Тут лето, отпуск три месяца, я приехал в театр только в сентябре, там вовсю идет реконструкция, стены связывают металлом. Вышел на сцену, смотрю: в центре роют котлован. И я понял, что это под барабан поворотного круга. Возмутился, устроил бэмс, но Чхеидзе сказал: «Меня устраивает, пусть будет круг с кольцом». И стали строить по второму проекту. Самое смешное: зачем в таком случае понадобилось ломать старый круг? Сцена-то в порядке, только стена сзади треснула, ее надо было стянуть, а планшет не трогать. Чтобы хороший планшет сделать, нужно два — два с половиной года выдерживать брус прямо на сцене, чтобы он высох, привык к этой температуре. Так полагалось по правилам в старом театре. Сцена, которую они разрушили, за год до этого была сделана нормальным старинным способом. Но выгоднее все сломать и сделать то же самое заново, потому что можно больше заработать. А Мечта Прокурора весь этот шахер-махер понимал, он им владеет прекрасно. И только когда пришел Могучий, удалось сделать третий проект, который возвращал идею первого, с модулями, но немного по-другому. Из-за этого и открытие театра перенесли на полгода.

А залом вы довольны?

В целом да. Хотя тоже не сразу все получилось. Это стоило подвигов в борьбе с московским реставрационным институтом, который нас вел: они хотели вернуть темные коричневые стены, как в 1870-х. Но тогда было свечное освещение и все залы красили в темные цвета, чтобы в таком свете выигрывал артист. Зачем при современном электричестве устраивать темнотищу? А занавес москвичи заставляли делать зеленый с красным — вообще черт-те что и сбоку бантик. Ну да, так «исторически», а по-теперешнему — безвкусица. И здание хотели выкрасить в серый с охрой, как было когда-то. Мне пришлось собирать у артистов подписи в защиту зеленого цвета, триста человек подписалось под бумагой, которая пошла в разные начальственные стороны. Зато, как ни странно, повезло с нашим КГИОПом, который все ругают, но в данном случае он со мной согласился. Тогда во главе этого комитета встал бывший генерал КГБ Александр Макаров. Он прочитал мою книжку «Крещенные крестами», а я описываю, как меня в войну распределили в детский приемник НКВД как сына врагов народа, и говорит: «О, ты же наш воспитанник!». В результате мы победили, в том числе благодаря Макарову и его заместителю Александру Леонтьеву — очень толковому архитектору с хорошим вкусом, который в смысле цвета все понимает. Зеленый в нашем центре — каменном мешке — выделяет здание, делает его доминантой в округе. А возвращение памятникам первоначального колера приводит к тому, что они теряются. Это и произошло с перекрашенным в розовый Строгановским дворцом и с Московским вокзалом, ставшим охристым. Это фокус такой.

Как вы относитесь к тому, что сильно сократилось число зрительских мест?

С большим удивлением. Но это тоже спроектировал «БалтСтрой», который выиграл конкурс на нашу реставрацию. Выгодно ведь: за те же деньги сделать меньше нагрузку на ярусы.

Новый сценический свет вас устраивает?

Поставили аппаратуру, которая применяется в шоу-бизнесе. У нас была аппаратура пусть старая, но театральная. Был замечательный контровой свет, который заливал всю сцену.

Контровой свет, то есть светящий с арьерсцены в глаза зрителям, превращает актера в силуэт. Но этот эффект нужен не так уж часто.

А если поддержать спереди, он делает фигуру актера объемной, как скульптура. То есть вы ходите в воздухе, светится весь контур. Это выгодно хорошим артистам. Зато если артист плохой, наоборот, сразу видно, как он плохо играет. В общем, свет для шоу рассчитан на другие размеры: стадионы или вообще городские площади. У нас традиционная сцена, не маленькая, но и не огромная, двенадцать — двенадцать с половиной рабочих метров по ширине, шесть-семь по высоте.

Вы будете работать с этим светом?

Ну, вот я концерт делал к 9 Мая — ругался, конечно. Гасил его как можно. Я хитрость придумал: на половину софитов поставил «чахотку».

Что?

Фильтр такой — чахоточного оттенка, то есть более холодного, он убирает эту белесость. И соединил его с теплым светом — стало помягче.

Вы значительную часть жизни проработали в условиях идеологического контроля, худсоветов, цензуры. Как вы относитесь к тому, что снова запрещают спектакли?

Ну да, имели мы эти комитеты: у нас с Камой Гинкасом «Монолог о браке» Радзинского в Театре комедии пять или шесть раз запрещали. А там вообще никакой политики не было — просто комитетчики дорвались до возможности что-нибудь запретить. Если это вернется — ужасно. Хотя сомневаюсь, что оно вернется. Мы ведь живем как на весах, и нас качает… Плохо понимаю в этих вопросах, но что могу сказать: я против каких-то специальных комитетов. Как может что-то решать начальник, что он вообще смекает в искусстве? Любое искусство формирует среда. Посмотрите по нашей истории: все интересные явления связаны с возникновением среды. Мамонтовская опера, Художественный театр, какие-то вещи в живописи, в изобразиловке, а потом в литературе, поэзии — обэриуты — везде среда формировала такое-сякое творчество. Решать должны мастера, которые представляют цехи. Например, в изобразительном деле — не выставком какой-то дурацкий, как раньше, а надо пригласить эксперта, который от природы чувствует форму и цвет, образован, знает и старые классические повороты, и все современные измы-шмизмы. Таких людей мало, но они есть. Вот я, допустим, цеховой дядька, и еще есть авторитеты, которые могут сказать: «Ребята, вы играйте-играйте, но не заигрывайтесь, надо сохранять культуру в нашем деле». Я это, может быть, публично не скажу, а внутри цеха — спокойно, что думаю, абсолютно ничего не скрывая. Ведь мне же лучше, когда мой конкурент качественно делает свое дело. Вообще-то, более распространенная тактика — конкурента топить. В нашем цехе пока еще нет такого. Хорошая работа конкурента меня поднимает: я тоже должен сделать хорошо. Вот я, например, радуюсь, когда вижу то, что делает художник Саша Шишкин, который сейчас постоянно сотрудничает с Могучим. Искренне радуюсь, мне интересен его способ мышления.

Андрей Могучий

Сохранились ли в реконструированном здании БДТ genii loci, духи места? Если да — как они вас приняли?

Здесь есть два аспекта: мистический и вполне себе реалистический. Здание сильно перестроено, и многие места старожилы просто не узнают: была ступенька, теперь ее нет, тут, говорят, окно заделали, а кто-то другой уже не может сказать с уверенностью, было ли оно вообще. Но, как бы то ни было, очень важно, что в здание вернулись те самые люди, которые уезжали из него на три года. На самом деле это они и есть носители памяти, genii loci. Большой драматический театр оброс таким количеством легенд и мифов, что уже почти невозможно разобраться, что правда, что нет. За два года работы в нем я узнал много подлинных историй, но и сочиненного было предостаточно. Конечно, везде чувствуется присутствие Георгия Александровича Товстоногова — не только в воспоминаниях, но и в виде портретов, фотографий. Их множество. Мне больше всего нравится портрет в репетиционном зале, фото там стоит на стуле. Многие настаивают на том, чтобы повесить портрет на стену, а по-моему, он правильно стоит там, где стоит, — по-человечески, непарадно. Как будто пришел тихонечко на репетицию посмотреть, как дела. Фотография сделана за несколько месяцев до смерти, и на ней уже нет того энергичного, стремительного режиссера с сигаретой, а есть уставший милосердный наблюдатель — эта часть Товстоногова не многим известна. Мне этот портрет ну прямо помогает: когда репетирую, чувствую, что рядом мудрый, всепонимающий Георгий Александрович. Хотя, с другой стороны, невозможно все время оглядываться назад, театр должен смотреть в будущее. «Искусство — процесс, поиск, движение. Если ты остановился — значит, ты отстал», — говорил Товстоногов. «В искусстве не бывает постоянных величин и вечных истин». Вот такие цитаты. Кстати, о цитатах. Афористичность выражений Товстоногова — это не легенда. В БДТ есть любимый «вид спорта»: изображать его манеру говорить, цитировать несколько полюбившихся выражений. Например: «Театр — это добровольная диктатура», «Гарнир есть, а зайца нет», «Я несъедобен».

Это фирменный стиль БДТ — говорить гортанным товстоноговским голосом.

Вот-вот-вот. Но повторю, следует отличать подлинность, которая была и есть в БДТ и должна в нем остаться, от имитаций. Присутствует и то и другое.

Вам досталась огромная труппа, в которой довольно много актеров, давно не занятых в спектаклях. Как с этим быть?

Актер — профессия уязвимая, зависимая, при этом требующая ежедневной практики. Занять всех в новых работах физически невозможно. Но за два года я хорошо разглядел почти всех артистов, успел сам поработать со многими, увидеть в лабораторных работах, спектаклях приглашенных мной режиссеров и с удивлением и радостью понял, какая у нас хорошая, сильная труппа. При этом все-таки лучше всего понимаешь человека в работе, поэтому я сейчас ставлю так много, как никогда в жизни. Но времени категорически не хватает. Время — мой главный враг. В «Алисе» есть такая реплика: «Надо бежать со всех ног, если только хочешь оставаться на месте, а если хочешь куда-то попасть, надо бежать как минимум вдвое быстрее». В детстве я занимался легкой атлетикой, и нам велели купить в аптеке плотные резиновые ленты. Тебя оборачивают этой резинкой, партнер ее держит, и ты должен бежать изо всех сил. А ты можешь только чуть-чуть продвинуться вперед, резинка все время оттягивает назад. Но вот ты тренируешься три, четыре месяца, полгода — мышцы укрепляются, и наконец ты рвешь резину.

Валерий Фокин, возглавив Александринку — такой же, как БДТ, академический театр «с традициями», — декларировал: «Мы содержим ветеранов, даже если они уже не могут выходить на сцену; те, кто ведет репертуар, должны получать много; новых артистов принимаем только на контракт; от балласта будем освобождаться». Вы разделяете такую стратегию?

Абсолютно. Хотя, конечно, сравнивать театры нельзя. И Александринка, и БДТ — это уникальные организмы, обладающие своей специфичной историей. Большой драматический — театр, имеющий в своей недавней истории довольно продолжительный мощный эпизод, имеющий в труппе артистов, игравших в этом эпизоде главные роли и до сей поры являющихся локомотивами репертуара. Они составляют славу не только этого театра, но и всего русского театра и кино. Товстоногов в свое время создал довольно жесткую иерархию: первачи, потом второй эшелон, потом…

…массовка — например, хор лошадей в «Истории лошади».

Так сложилось исторически, это физиология театра, и ее трудно переделать за два года. Зрители как ходили на Фрейндлих и Басилашвили, так и ходят, спектакли с их участием самые кассовые. А ведь в БДТ очень сильное среднее поколение, но так сложилось, что возможности раскрыться, раскрутиться по полной, как в «старые добрые времена», у них не было. Конечно, правильно было бы исправить этот дисбаланс. Естественно, как и в любом театре, у нас существует «балласт». И тут уже совсем сложный морально-этический и юридический вопрос, касающийся социального устройства страны, общества. Это всегда выбор между профпригодностью и человеческой судьбой. Если невостребован пожилой актер, для которого театр и есть вся его жизнь, что с этим делать? Окажись он на улице, государство вряд ли обеспечит ему достойную старость, а в силу возраста он сам уже не сможет найти себе применение. Театр должен брать ответственность за своих стариков на себя. С молодыми в этом смысле несколько проще, конечно. Я приверженец ротации, подвижности актерского состава. Прошлым летом мы набрали сильную стажерскую группу — сам факт появления конкуренции в театре подогрел молодых артистов, и молодежь тут же показала, на что способна. Я открыл для себя многих «молодых» (в кавычках, потому как в театре они работают по десять-пятнадцать лет) артистов, перспектив существования которых в театре до этого не видел. Летом мы должны будем какую-то часть стажеров перевести в труппу, с остальными придется расстаться.

Не идет ли к тому, что у БДТ будет две публики: любители традиционного театра и зрители ваших спектаклей, более современных по языку?

Очень бы такого не хотелось. Не может быть в одном здании двух театров. Корабль должен двигаться в одном направлении. Но на всех трех спектаклях, что я поставил в БДТ, — «Алиса», «Что делать» и «Пьяные» — я видел трепетную заботу, с которой опытные артисты труппы относятся к молодым, впервые выходящим на сцену.

В критике, похоже, оформилось противодействие тому, что вы делаете в БДТ.

Если это так, то я благодарен этому противодействию. Оно естественно и необходимо для понимания расстановки сил и испытания на прочность своих убеждений. Чтобы понять, что происходит в нашем театре в реальности, надо вникнуть в контекст. Но чаще всего бывает так: противодействие возникает в сознании человека еще до того, как он переступил порог театра. И приходит он с задачей не помочь театру, разобраться в проблеме, а реализовать свое эго. Такое может случиться с каждым, и это касается не только театральной критики. В буддизме есть понятие омрачения. Эмоциональное омрачение. Оно не дает возможности стороннему наблюдателю объективно взглянуть на вещи, правильно увидеть контекст. А поскольку не бывает текста без контекста, то неправильно прочитанный контекст неправильно трактует текст.

Что вы ответите тем, кто скептически относится к запущенным вами социально-просветительским проектам, полагая, что дело театра — ставить и играть спектакли?

Я тоже так считаю — в БДТ за последние два года было выпущено более десяти новых постановок. Что касается просветительских проектов, то «масштабы бедствия» сильно преувеличены. Но благодаря новым проектам мы сильно омолодили аудиторию БДТ, в прямом и переносном смысле. А скептикам надо как-то работать над собой и своим негативизмом. Есть техники.

Текст: Дмитрий Циликин
Фото: Виктор Горбачев

Благодарим за помощь в организации съемки Академию Художеств и лично ректора Семена Михайловского.