«Ты сам себе становишься ненужным» — три истории из православных центров реабилитации наркозависимых

Екатерина (имя изменено по просьбе героини)

20 лет, в «Обители исцеления» год и три месяца

До того, как попасть в Торфяное, я успела два курса проучиться в колледже на юриста – люблю уголовщину и копаться в чужих мозгах. Все пошло не так еще в детстве. До шести лет я жила в Москве со своей биологической матерью, она была наркоманкой, так что это для меня было нормой, как для другого ребенка игры и детский сад. У меня есть несколько ярких воспоминаний из того периода, но описывать их не буду – это не очень цензурно.

В шесть я попала в интернат, а когда мне было восемь, меня удочерила семья из Петербурга. Они прекрасные люди, у них пятеро приемных детей и двое родных. Умные, культурные – у нас слово «блин» считалось чем-то из ряда вон выходящим, повышать голос – вообще неприемлемо. Но мне казалось, что я живу двумя жизнями: с одной стороны школа, родители, воспитание, а с другой – мое естество, которое тянуло к греху. Последнее в переходном возрасте победило – это было потрясающее время необузданности, независимости, свободы.

В 12 лет я начала употреблять наркотики – сначала, как у любого нормального потерянного человека, была марихуана, потом постепенно начали добавляться другие вещества, много разных. Кстати, мнение, что кокаин и героин – самые тяжелые наркотики, ошибочно. Сейчас делают синтетику, которая убивает сразу, героинщика с 15-летним стажем можно вылечить с большей вероятностью, чем того, кто год нюхал соль. У меня в основном была кислота – она тоже вызывает зависимость. А так как у всех: и героин, и метадон.

Самое интересное, что у меня долго получалось совмещать все это с нормальной жизнью. Сначала все держится, ты думаешь, что все контролируешь. А потом наступает момент, который ты даже не осознаешь, и наркотики для тебя становятся важнее всего. Тебе становится все равно: ребенок, пожилой, умирающий человек рядом. Ради дозы ты готов сделать, что угодно. И тебе кажется, что это нормально.

Понимание, что что-то идет не так, складывалось из мелочей: например, я получила от государства квартиру, мне нужно было ее обставить, я спланировала, что куплю, а в итоге все деньги ушли на вещества. Весь круг моего общения состоял из наркоманов, хотя я и думала, что иду к ним, просто чтобы повеселиться. В мыслях постоянно были наркотики. Стирались грани морали – я со всеми гуляла, перед всеми унижалась, могла своровать. Внутри шла борьба: с одной стороны я понимала, что делаю что-то не то, с другой – оправдывала себя. Но когда эта борьба исчезла и я перестала слышать голос совести – это было начало конца.

Перед «Обителью исцеления» я попала в психиатрическую больницу после попытки суицида. А туда легко попасть и сложно выйти – мой срок подходил к выписке, а врач отказывался меня отпускать. Я поняла, что надо подключать маму – она у меня пробивная. Меня выписали под ее ответственность, она решила взять надо мной контроль – я тогда уже не жила с родителями. А в итоге мы приехали домой, я пошла в душ, своровала деньги и свалила. Мне было все равно, это самое страшное.

Моя мама православная, она через друзей узнала про «Обитель исцеления» и начала сама туда ходить – у них есть специальная программа для родителей наркоманов. Я приходила к ней в отъезжающем состоянии, она все видела, но ничего не говорила. А потом я и сама решила пойти в стационар от безысходности и интереса. Поняла, что сижу на одном месте и не развиваюсь.

К религии тогда серьезного отношения у меня не было. По воскресеньям я ходила в храм – нередко шла туда после четырех дней тусовок в клубах. Потребности я в этом не чувствовала, но знала, что тогда мама будет в нормальном настроении и не начнет выносить мозг. Стоять утром на литургии после бессонной ночи – это трэш, иногда я не понимала, где нахожусь.

Но свои внутренние отношения с Богом у меня были, я всегда знала, что он есть. Также, как знаю, что есть вот этот забор, была уверена, что он существует. А потом в стационаре религия начала постепенно мне открываться, я многое приняла к сердцу. Теперь у меня мозг перестроился: раньше, если я не знала, что делать, шла употреблять, а теперь иду молиться.

Я уверена, что таким пропащим, как я, помочь могут только в таком месте – с этим в силах справиться только Господь. Человек так устроен: ему нужно чему-то поклоняться – Богу, наркотикам, чему-то еще. С Богом в жизни появляется смысл – ты понимаешь, как можно поступить, как нельзя. Внутренние ограничения должны быть.

У меня всегда были суицидальные наклонности, я никогда не понимала, зачем люди рождаются, ходят в школу, на работу, кому нужен этот бесконечный день сурка? Была угрюмой девочкой с дредами, в татуировках и со шрамами на руках. Я ненавидела весь мир.

Сейчас я обрела смысл, но неверующему человеку это объяснить сложно. Я знаю, что нужно жить в гармонии с царствием небесным, что Господь нас создал и любит, он отдал жизнь за наши грехи. Конечно, ты будешь думать: «Что она несет», это надо прочувствовать. Мой смысл жизни в том, чтобы служить Богу. Если ты с ним, у тебя внутри все по-другому – я была грубой, могла подраться, и многие сюда приезжают угрюмыми, как после войны, а потом становятся светлыми. Я раньше боялась людей, а теперь рада общению.

Сейчас я понимаю, что в мир мне нельзя – если уеду отсюда, то только в монастырь. Я не боюсь, что снова начну употреблять, но у меня есть свои проблемы, которые я заработала, ведя неправильный образ жизни. Хотя, может, найду мужа, нарожаю кучу детей и буду счастлива. Но пока возвращаться не хочу, год здесь – это мало. Ты только приходишь в трезвое состояние, только понимаешь, что трава зеленая, а не серая, как раньше. Как ребенку, тебе еще нужно укрепиться.

В «Обители исцеления» важно, что у тебя есть свобода воли, ты можешь в любой момент собрать вещи и уехать, с тебя не берут денег. Хочешь меняться – бери волю в кулак и пытайся делать то, что тебе говорят. Это нужно тебе, и ты заново учишься жить. Наши духовные наставники искренне хотят нам помочь, потому что любят Христа и в конце своей жизни хотят прийти к нему, они ничего с этого не имеют.

Бывает, что люди приезжают сюда не по своей воле – им обещают за реабилитацию купить машину или грозятся отобрать ребенка или подать заявление в полицию. Такие как раз часто уезжают. Но если есть хоть немного желания, то Бог поможет.

Иногда я скучаю по музыке – мы тут слушаем только церковную, у нас нет телефонов, потому что они наводят на воспоминания, тебя начинает крыть ностальгия, и ты можешь уехать. Здесь нужно очищаться. Конечно, были мысли уехать домой, чтобы смотреть сериалы и есть сладкое. Но реабилитанты возвращаются в центр из города и плачут, потому что они меняются, а мир остается таким же. Брат рассказывал мне, как опешил от того, что там девушки в шортах и ругаются матом, он от такого совсем отвык. У нас никто не курит, не пьет, не говорит о наркотиках. Новенькие с непривычки заводят эту тему, но мы обычно слушаем молча и отвечаем: «Да, прекрасно. Давай помолимся».

Конечно, я никогда бы не подумала, что буду выглядеть и жить так. Но я рада такому повороту – если бы этого ни случилось, я бы либо сама себя убила, либо мне кто-то с этим помог.

Игорь

19 лет, в «Обители исцеления» три месяца

Я жил в Выборге, окончил школу и поступил в местный педагогический институт на специалиста по социальной работе – успел проучиться почти три года.

Так вышло, что с «веселой» жизнью я был знаком давно, лет с 12. Сначала я иногда курил, потом начал употреблять разные синтетические наркотики – в основном спайс и амфетамин. Большие проблемы у меня начались за полгода до стационара. Но и раньше, хотя я мог несколько месяцев не курить, образ мышления у меня был наркоманский. Я был агрессивен, вел гулящий образ жизни.

А когда я плотно налег на вещества, то жизнь начала рушиться, появились проблемы с учебой, меня поставили перед выбором: либо я ухожу в академический отпуск и решаю свои проблемы, либо меня отчисляют. Я поссорился с родителями и съехал от них – в основном для того, чтобы они не мешали мне употреблять. Оправдывался, прикрывался, обманывал. Дальше веществ ничего не видел, всегда брал их на работу, но вскоре и оттуда меня погнали. Я перестал общаться со старыми друзьями. Вроде головой я понимал, что так не должно быть, но вовремя тормознуть себя не мог.

Мне было нечем платить за комнату, денег не было, хотя на тот момент меня это уже не волновало – надо было найти вещества на сегодня и дотянуть до завтра. С мамой я видеться перестал, на звонки не отвечал, но до нее доходили слухи, что я скатился. Она узнала об этом месте, позвонила мне с другого номера и напрямую спросила: «У тебя есть проблемы?» Я уже не видел смысла отнекиваться и сказал, что есть. Мама тогда очень обрадовалась, признание проблемы – это уже первый шаг.

Она отправила меня в дневной стационар. Там я проводил весь день, ходил, как на работу. С нами общались психологи, психиатры, духовники, была арт-терапия, лекторий. Нам показывали кино, в основном христианское, а потом просили написать, о чем была картина, какие у нее плюсы и минусы. На меня большое впечатление произвел фильм «Остров» Павла Лунгина. Анализировать мне сначала было сложно, но потом начало получаться.

На арт-терапии мы в основном лепили. Помню, как-то преподаватель попросил нас слепить свою проблему: кто-то сделал шприц, кто-то сигарету, кто-то – просто страшного монстра. А я вылепил девочку, мальчика и сердечко. Мне тогда очень не хватало хороших человеческих отношений.

До «Обители исцеления» я не был воцерковлен, и у меня было, мягко говоря, плохое отношение к РПЦ, я думал, что они просто деньги на бабушках делают, что все это обман. Если меня спрашивали, верю ли я в Бога, отвечал, что я агностик, а еще – что верю только в себя. Но в стационаре поменял своем мнение, у меня появился интерес к религии.

На занятиях по химической зависимости нам рассказывали, что во время употребления человек останавливается в развитии, а в худшем случае и деградирует. А здесь я как будто снова начал взрослеть: общался с людьми на серьезные темы, почувствовал свой потенциал.

Когда я приехал в Саперное, мне дали метлу. В стационаре нам говорили, что мы будем выполнять какую-то работу, я отвечал: «Да-да, хорошо», но когда начал мести, почувствовал в себе эту борьбу, понял, что началась реабилитация. Исцеление – это борьба с самим собой, со своими страстями, помыслами. Здесь я научился убирать, разводить костер, готовить, помогать на ферме. Я сейчас на общих послушаниях, это начальный этап, а те, кто здесь дольше, работают в столярке или помогают в алтаре.

После прохождения реабилитации я хочу восстановиться в институте, доучиться, найти хорошую работу, создать семью. В монастырь я уходить не собираюсь, но ходить в храм мне будет полезно – мне необходим духовный рост. За время, пока я не употреблял, я не развивался, но в тот момент мне так не казалось – я наоборот считал, что я какой-то крутой мальчик.

Дмитрий

32 года, в «Обители исцеления» 6 месяцев

Я из Петербурга, занимался ремонтом квартир, семь лет работал в «Макдоналдсе». Отец умер, когда мне было семь, мама нас с братом воспитывала одна. Чтобы вытащить нас в 1990-е, ей приходилось много работать, поэтому заниматься воспитанием было некогда. В 17 лет я курил, начал ходить по клубам.

Наркотик дает другую реальность, это обман, и я на него попался. В 18 лет я впервые попробовал амфетамин и до сих пор помню, как бегал трое суток, был энергичным, доброжелательным, хотел всем помогать, много разговаривал – естественно, это меня заманило.

В какой-то момент я понял, что все это становится опасным, и ушел в армию на два года. Когда вернулся, началось контролируемое, как всегда кажется, употребление – того же амфетамина и соли. Здоровье позволяло совмещать это с работой. Конкретной цели в жизни у меня не было. В итоге в какой-то момент силы сгорали, меня увольняли, я находил другую работу, сначала учился и что-то делал, а потом все возвращалось на круги своя. Естественно, такой человек никому не нужен, да ты и сам себе становишься ненужным. В последние месяцы перед стационаром я дошел до дна и оттуда постучали. У меня был выбор: либо пройти точку невозврата, либо начать что-то делать и отталкиваться, чтоб подняться наверх.

Начальник, который взял в ученики и долго терпел, уволил меня, потому что я мог не выйти на смену, употреблял на рабочем месте. Я пошел в такси и там тоже принимал наркотики, Господь не раз отводил от меня беду. Вся жизнь состояла из наркотиков, я влез в долги, был должен финансовым организациям. В какой-то момент я настолько устал, что начал молиться и просить помощи у Бога – ведь каждый имеет на это право.

Мы с мамой жили вместе, она видела весь этот ужас. Я пришел к ней и сказал, что готов идти на реабилитацию. До этого я ходил в храм периодами, ездил в монастырь и был знаком с отцом Сергием, у меня были даже полугодовые ремиссии, но потом я опять падал. Я сдал машину, уволился из такси, батюшка помог мне расплатиться с долгами. Когда пришел в стационар, секретарь сказала, что меня надо откачивать – я был зеленого цвета.

Каждый день я приходил на занятия к 9 утра: здесь нам читали лекции, мы общались с психологами, была арт-терапия – делали все, чтобы наши мозги снова завелись. Начал жить по нормальному распорядку дня – раньше я мог неделю бодрствовать, а потом трое суток отсыпаться. Важно было переломить себя – например, если вы сломали руку и кость неправильно срослась, ее нужно сломать еще раз и поставить на место. Точно также нужно свою волю перенаправить в нужное русло. И график – это основа, фундамент.

Здесь нужно было делать то, что говорят, а это бывает очень сложно, легче вагон угля разгрузить, но в этом и заключается тренировка воли. Желание употребить наркотики – это не главная проблема, а следствие. А загвоздка в себялюбии, непослушании, гордыне – мол, «я сам все могу, я сам все знаю». А теперь нужно было учиться слушать других.

Через 2,5 месяца я уехал в Сретенское, здесь я занимаюсь грядками, прополкой, посадкой, собираю урожай, ухаживаю за деревьями, делаю варенья и закрутки. Работы много – огород 30 соток. Мне не скучно, я же не как в армии здесь, а по своей воле, и я уверен, что это лучшее место из всех, где я был.
Мы много общаемся с отцом Сергием, он мне стал настоящим батей: у меня после смерти папы не было человека, который поругает или скажет строго, но с любовью, покажет путь, подскажет, как действовать. Если бы не он, я бы, наверное, сюда не приехал. Он через многое прошел, чтобы спасать таких, как я, потому что у него есть такой дар. Он не отвернется от тебя, пока ты не скажешь, что сам не хочешь исправляться. Пока ты будешь ползти в верном направлении, он будет тебя тащить до последнего. Он как-то рассказывал нам, что если пьяного моряка находили ползущим в сторону корабля, то его не наказывали. И с нами также. При первом разговоре он даже не спросил меня, употребляю ли я, мы обсуждали мою работу. Если ты хочешь, чтобы он тебе помог, выложи то, что у тебя на сердце, но клещами это он тянуть не будет.

Наркотики никогда не приведут к хорошему, никто не сможет быть ласковым, заботливым мужем или сыном, употребляя их, потому что они будут важнее всего. У нас даже было занятие по этой теме: нужно было расставить по ступенькам ценности до стационара и после него. И в «до» почти у всех на первом месте было употребление: сначала ты принимаешь, а только потом вспоминаешь о родителях, семье и друзьях.

О том, что делать дальше, я пока не думаю – сначала надо решить вопросы со своей головой и максимально поработать над собой, стать достойным человеком, научиться помогать людям, любить и принимать такими, какие они есть. Если бог даст, хочу воспитать дочку или сына. Но главное – иметь основной целью не наркотик, а что-то естественное, что никогда не растворится. Мы же христиане и знаем, что никогда не исчезнем и все наши добрые дела останутся.