«В кафешке с подружками не потрешь за эвтаназию»: как в Петербурге проходят встречи любителей поговорить о смерти

История Death Cafe

Первую встречу Death Cafe Джон Андервуд провел у себя дома в Лондоне и позвал на нее свою мать, психиатра Сью Барски Рейд. Они решили, что задача события – повышать осведомленность людей о смерти. Организатор первого Death Cafe в Петербурге психолог Ольга Сорина формулирует свою цель так: «Я четко разграничиваю психотерапевтические группы, где можно поделиться своими мыслями, чувствами и переживаниями и услышать чужие, и эти встречи. Наша цель — стать богаче внутренне».

Ольга узнала об этом формате от коллег, курирующих Death Cafe в Москве. Она работает с сотрудниками благотворительных фондов, которые каждый день сталкиваются с утратой. «У меня было ощущение, что места и времени говорить о смерти нет – и с этим сталкивается каждый. Какое-то время я крутила эту мысль у себя в голове, а потом подумала, почему бы и нет? Можно организовать встречу самой – это просто».

Модератор Алла Образцова считает идею кафе «здоровской и безопасной»: «Здесь нет лекторов или специалистов. Что-то об этом знает каждый, любому есть, чем поделиться». Одна из важных идей кафе — разговоры о смерти проходят на пользу жизни.

Кто приходит на Death Cafe

Посетители удивительно спокойны, даже оптимистичны. Александр интересуется смертью как философским феноменом, хотя несколько раз в жизни терял близких. Для Марии эта тема очень важна – она обсуждает ее каждый день и даже ведет соответствующую группу. Кристина в последнее время часто думает о похоронах и о том, что у нас не принято спрашивать, какими их хотел бы видеть сам умерший. Таня уверяет: «Мое окружение считает, что об этом нельзя говорить, потому что так можно притянуть к себе беду».

Дмитрий просто листал ленту и наткнулся на встречу, но, как выяснилось потом, он несколько лет назад работал агентом по организации похорон. Ирина занимается частной психотерапевтической практикой и работает в фонде социальной помощи волонтерам. Она говорит: «Это мой профессиональный интерес, но важен и мой личный страх смерти, который я хочу сначала обнаружить в себе, потом заявить о нем вслух в надежде, что от этого он станет меньше, а потом и подружиться с ним». Сева работал с неизлечимыми больными: «Я рос в религиозной семье, это сформировало у меня ощущение, что земной жизнью все не заканчивается. Во время учебы в университете я служил медбратом в хосписе, с тех пор смерть для меня имеет утилитарное значение. Мне не кажется, что нужно как-то особо об этом переживать или трястись».

Среди молодых людей есть женщина постарше Вера, она признается: «Жизнь меня так часто с этим сталкивала, я очень много знаю о гибели – гораздо больше, чем хотелось бы. Группа поддержки мне не нужна, скорее я могла бы поделиться опытом. У меня это настолько отрефлексировано, что девать некуда». Пришел на встречу и профессиональный труп Александр – он сыграл умерших в кино 57 раз и, рассказывая о себе, употребляет слово «замочили», после чего извиняется: «Это у меня профессиональное».

Почему для обсуждения смерти нужны специальные встречи

«Никто не говорит ни взрослым, ни детям “только не обсуждайте смерть”. Это происходит интуитивно», – поясняет Вера. – «Люди неловко себя чувствуют, они не знают, что сказать. Видят, что человеку плохо, а помочь не могут. К тому же, они боятся заразиться горем или несчастьем, поэтому стараются не думать о плохом».

Многие признаются, что не знают, как реагировать на простые, на первый взгляд, вопросы. «Есть масса прикладных моментов. У меня умерла сестра, но остался брат. Когда меня спрашивают, есть у меня братья или сестры, я что должна отвечать?»

«Когда мне надо сказать, сколько у меня детей, я застреваю. Потому что если я отвечу, что трое, у меня будут спрашивать, где третий, что с ним и почему его не видно. Если я скажу, что двое, я вычеркну человека из жизни, как будто его не было».

«Когда мне было восемь, погибла моя мать», – рассказывает Саша. – «Когда в диалоге возникает тема родителей, я не могу ответить – с отцом отношения не сложились, а сказать напрямую малознакомому человеку, что я сирота, мне неловко. Поэтому я просто стал врать, что они живут там-то, занимаются тем-то. Не знаю, насколько это хорошая тактика и облегчила ли она мне жизнь».

«Нет какого-то общего пути», – поддерживает Сашу девушка. – «Когда люди узнают, что у меня умерла мама, они спрашивают, сколько лет назад это случилось. Я ставила эксперимент и говорила разные числа: год, пять, двадцать лет. Люди выдавали совершенно разные эмоции! Это странно, как будто есть убеждение, что о смерти можно говорить только спустя какое-то количество лет».

Смерть и печаль

Фармацевт Арина считает, что не всякая смерть печальна: «У меня давно нет матери, я говорю об этом, как правило, в лоб. Когда об этом узнают, меня часто начинают утешать, но я знаю, как она жила последние годы – соболезнования стоит высказывать по этому поводу, а не из-за ее смерти».

Алла решила поделиться подобным опытом: «Моя бабушка уходила тяжело, она не приходила в сознание, хотя сердце было здоровым. Раны не заживали, у нее был абсцесс на ноге, тело уже не жило. Так прошла неделя, две, три. Я благодарна врачу, который по моей просьбе вкатил ей препарат, понижающий давление до минуса. Это и есть гуманизм — почему человек должен так мучаться?»

— Нет жизни без ее качества. — соглашается Вера.

— И насколько это жизнь, когда человека физически уже нет.

«Я приехала в хоспис, и когда увидела, что она спит, уже не ждала ничего», — рассказывает свою историю Женя, чья бабушка умерла от рака. — «К тому моменту она уже не спала, только стонала и не была полностью в сознании, хотя и были редкие моменты прояснения.

Я пыталась хоть как-то порадовать ее, покупала интерьерные наклейки, чтобы в палате было что-то, кроме молчания и пустоты. Когда я узнала, что она умерла, я, конечно, плакала, но и чувствовала облегчение. При жизни она была элегантной дамой, на каблуках, с макияжем, а хоронили ее в платочке, она была настолько непохожа на себя, что я засмеялась.

Сразу после погребения у меня возникла мысль, что я теперь вместо нее, в каком-то смысле это сделало меня сильнее. У меня остались ее вещи — камешки, шкатулки, я до сих пор иногда ношу ее одежду. Все это для меня важно. Чем больше мы будем об этом говорить, тем сильнее будем чувствовать связь с людьми, которые умерли».

«Взгляд оттуда»

«Я могу поделиться опытом со стороны тех, кто умер», — нерешительно начинает Александр. — «Снимали "Ленинград 46" в центре города, меня загримировали в пленного немецкого генерала, сделали огромный шрам, бельмо на один глаз. В обед рядом оказались туристы из Германии, они увидели мою шинель, облепили нас, накупили пирожков, сделали миллион фотографий. И я представил, что меня уже давно нет, а это со мной снимаются мои дети и внуки. Стало жутко, знаете, взгляд оттуда».

— А вы в гроб ложились?

— Много раз!

— Вам не страшно? Плохая же примета.

— Я много раз это слышал, но мне по барабану. Хоть бы раз палец порезал!

Эвтаназия

К концу встречи все посетители Death Cafe дискутируют на тему эвтаназии: гуманно ли это, где проходит грань между добровольным уходом и суицидом и смогут ли на эту операцию пойти сотрудники больницы.

«Что будут испытывать врачи, которые должны совершить эвтаназию? Далеко не каждый будет готов взять на себя такую ответственность», — размышляет Таня. — «Одно дело, когда ты смотришь, что человек умирает и не можешь ничего сделать, другое — когда ты своими руками его убиваешь».

«Человек, мне кажется, имеет право распоряжаться своей жизнью», — произносит Вера. — «Что значит жизнь? Пока жив мозг? У нас больной после двух инсультов со всеми этими памперсами и трубками считается живым, но у него никто не спрашивает, что он чувствует. С другой стороны, при нашей системе, если разрешить эвтаназию, она будет применена ко всем одиноким владельцам квартир поголовно. Закон должен быть очень четко прописан, учтены все условия».

Александр вспоминает историю Дэвида Гудолла, 104-летнего геоботаника, последние 20 лет жизни посвятившего борьбе за легализацию эвтаназии в Австралии: «Он приехал в другую страну для того, чтобы умереть. Он ничем не болел, не считая того, что ему было больше ста лет. Он просто сказал, что не хочет больше жить. Меня эта история потрясла до глубины души. Это вообще долгий процесс — осознавать свою смертность, часто надо напоминать себе, что это случится с тобой». Кто-то из сидящих тут же вспоминает, что перед смертью Гудолл спел «Оду к радости».

— Почему человек считает, что он должен перекладывать ответственность за свою жизнь и свою смерть на другого?

— Потому что все должно быть комфортно устроено: с качественными препаратами в хорошей атмосфере грамотным специалистом.

— Тогда должен быть возраст какой-то. Вот после 100 — умирай.

— У всех разные 100 лет.

«Был случай, когда 24-летнюю женщину подвергли эвтаназии по ее просьбе, потому что она страдала депрессией, которая ничем не лечилась», — вспоминает Арина. — «Не помогали самые жесткие нейролептики. Из-за нарушения процессов в мозге она не могла испытывать даже малейшей радости, хотя физически была здорова. Некоторые психические заболевания тоже могут быть причиной эвтаназии даже в молодом возрасте».

— Мой молодой человек альпинист. У нас дома хранились препараты для самоубийства. Два периферийных катетера, все как положено. Я их меняла по мере истечения срока годности, потом забила, не было необходимости. Для него это был выход на случай какой-то серьезной травмы, потому что он не хотел лежать овощем, а у меня это хранилось, если я не захочу жить без него. Мы к этому относились спокойно, не делали культа и не молились на эти упаковки каждый день. Лежало, как на кухне: соль, сахар и инъекционные препараты. Естественно, все это было разрешено по закону, даже если бы кто-то это нашел, к нам не было бы вопросов.

— Я изучал, почему люди не любят пристегиваться ремнями безопасности в автомобилях, особенно на задних сидениях. С этой точки зрения мы все бессмертные, да? Прочитал много форумов, нашел много ответов в духе «Я не хочу притягивать к себе негативные мысли, но если суждено разбиться — разобьюсь».

— Иронично получается, что человек не хочет пристегиваться, чтобы не умереть.

Жизнь чувствуется

Ольга Сорина, организатор первого Death Cafe, благодарит собравшихся. Признается, что у нее были опасения, она никогда не вела встречи такого формата: «Если это психологическая группа, я знаю, что должна запускать в людях какие-то процессы. Я не планировала делать больше одной встречи, но сейчас мне хочется, чтобы это была история с продолжением. Да, мы прошлись по верхам, но я уверена, что будут другие темы — более глубокие и личные. Это действительно уникальное для меня пространство. Вот так в кафешке с подружками не потрешь за эвтаназию. Люди заранее были готовы говорить или хотя бы слушать — видимо, это помогает. Есть ощущение, что все очень живые, хотя мы пришли поговорить про смерть. Вот она, жизнь, чувствуется».

Текст: Дарья Гладких