«Месмахер отказался целовать руку великой княгине — за что был лишен гонорара» – правнук архитектора о династии

Какие сооружения своего прадеда вы особенно цените?

Максимилиан Егорович построил замок Александра III в крымской Массандре, дворцы великих князей Алексея Александровича на Мойке (Дом музыки) и Михаила Михайловича на Адмиралтейской набережной, отделал интерьеры в особняке Половцова на Большой Морской улице (Дом архитектора), во дворцах великих князей Владимира Александровича на Дворцовой набережной (Дом ученых) и Павла Александровича на Английской набережной. Но его, пожалуй, главная работа — Музей Училища барона Штиглица с залами в стилях от Франциска I до Людовика XVI, Рафаэлевской галереей, залом «Теремок» в русском стиле, а также совершенно выдающимся атриумом с гигантским стеклянным куполом, первым подобным в России, конструкцию которого Месмахер рассчитал сам. Мне лично очень дорог его менее известный проект, здание Архива Государственного совета (Архив ВМФ) на Миллионной улице, напротив подъезда с атлантами Нового Эрмитажа, — там была проделана колоссальная работа по созданию микроклимата для хранения документов. Это близко мне, потому что, по моему мнению, архитектор — не человек, рисующий фасады, а тот, кто влияет на стиль жизни. Такой подход к работе включает в себя разработку архитектуры, конструкции, вентиляции, электрики, водопровода, освещения, интерьеров. Разумеется, архитектор не должен сам знать и делать все, но он может контролировать и координировать работу специалистов множества профессий, задавая идеологию объекта.

Вы помните моменты в детстве, когда, гуляя по городу, узнавали, что ваш прадед построил вот этот дворец, и вот этот тоже?

Да, помню, конечно. Бабушка, дочь Месмахера Элеонора Максимилиановна Кондиайн, уделила много времени и сил моему воспитанию и часто рассказывала мне о нем. Максимилиан Егорович в возрасте пятидесяти лет женился на своей ученице по Академии художеств Варваре Андре, очень талантливой художнице, занимавшейся майоликой и изразцами, — причем предложение сделала ему она, сам он говорил, что так никогда и не решился бы на это. К тому времени он давно уже был академиком архитектуры, обожаемым студентами профессором, первым директором Центрального училища технического рисования барона Штиглица — железнодорожный магнат и банкир, которого называли «русским Ротшильдом», именно по совету Месмахера выделил в качестве благотворительного жеста 1 миллион рублей на его создание, а затем завещал еще 9 миллионов на развитие и формирование коллекции декоративно-прикладного искусства, на которой могли бы учиться будущие художники. В 1897 году неожиданно испортились отношения Максимилиана Егоровича с его многолетним покровителем статс-секретарем императора Александром Половцовым — женатый на приемной дочери Штиглица и постоянно занимавшийся разнообразной коммерческой деятельностью, он в какой-то момент потребовал средства из неприкосновенного фонда, оставленного училищу бароном. Половцов обратился к царю, и Николай II подписал соответствующее распоряжение — прадед выдал деньги и тут же подал в отставку с поста директора Училища Штиглица, что стало для самого него трагедией. Не смог перешагнуть через свои представления о долге, которые с сегодняшней точки зрения могут казаться гипертрофированными. Вместе с женой Месмахер переехал в Германию, построил себе особняк под Дрезденом, но в 1906 году умер во сне, когда бабушке было всего семь лет, — думаю, сказались тяжелые переживания из-за всей этой истории. Его вдова с двумя детьми решила вернуться на родину.

Каким вашей бабушке запомнился ее отец?

Ее главные воспоминания были о том, как много он работал — это была его жизнь. Очень трепетно относился к своим студентам: к заболевшим лично приезжал домой с бутылкой кагора, лекарства от всех болезней, чтобы убедиться, что они находятся в человеческих условиях. Был чрезвычайно щепетилен в вопросах чести: очень много строивший для Романовых, он как-то отказался поцеловать руку одной из своих заказчиц, великой княгине, за что был лишен гонорара. Свой поступок объяснил тем, что целует руки только жене и матери.

Известно, что Максимилиан Егорович не всегда был в восторге от общения с августейшими заказчиками.

Да, бывало всякое. Когда он достроил Массандровский дворец под Ялтой для Александра III, приезда хозяина ждал больше месяца и однажды отлучился порисовать с натуры, попросив привратника послать за ним, если царь появится. Император приехал, подождал 15 минут архитектора, который уже должен был вручить ему ключи от готового дворца, и уехал.

Ваша бабушка продолжила творческую династию?

Она окончила Академию художеств, в которой училась у Петрова-Водкина, была художником-иллюстратором детских книг и оформителем учебников для народов Крайнего Севера. Вышла замуж за астрофизика Александра Александровича Кондиайна, который много занимался вопросами древней оккультной науки — исследовал, как она может быть использована в медицине, математике, физике. Тема интереснейшая, но именно за ее изучение в 1937 году были расстреляны не только он и его коллеги, но даже куратор их научной группы в НКВД. Бабушка тоже пострадала из-за этого — была репрессирована как ЧСИР, член семьи изменника Родины. Причем здесь проявились унаследованные ею от отца представления о чести — она не сказала следователям о том, что уже несколько лет к тому времени была в разводе с мужем. Считала, что иначе не поверят ее словам о его невиновности. И провела в лагерях и на поселении восемнадцать лет. Была очень оптимистичным человеком и говорила мне, что это были лучшие годы ее жизни, потому что в заключении она встретила весь цвет нации — при всем том ужасе, который, конечно же, сопровождал жизнь в ГУЛАГе, ее воспоминания о нем очень отличались от того, о чем писал, например, Солженицын, прежде всего с точки зрения отношений между заключенными. Меня в юности очень увлекала тема научных интересов деда, потому что в ней сосредоточены чрезвычайно важные знания, на которых можно построить настоящее мировоззрение.

Возникает вопрос, почему же вы не стали заниматься этой темой.

Вполне осознанно. Я понял, что в эту область нельзя погружаться, пока человечество еще не готово: недаром это знание хранится под замком и выдается нам лишь нужными дозами. Там действуют очень мощные энергии, и если их разбудить, то можно наделать много вреда, в том числе и самому себе — что и показал пример моего деда.

Как у вас появилось желание пойти учиться на архитектурный факультет?

Это произошло совершенно случайно. Мои родители — геологи, в детстве и юности я много раз ездил вместе с ними в экспедиции на Полярный Урал. И даже не представлял себя никем иным, кроме как продолжателем дела отца и матери. Но когда перешел в десятый класс, мой приятель готовился поступать в МАРХИ, Московский архитектурный институт, и, сидя с ним на даче, я от скуки тоже стал рисовать, хотя до этого вообще не занимался в художественной школе. Затем сопровождал его в Москву на экзамены и, когда увидел на стенах студенческие работы — масштабные, современные архитектурные проекты, подобных которым на улицах у нас не было, — они произвели на меня огромное впечатление. В этот момент я и вспомнил, что мой прадед и тетя — архитекторы. Год потратил на подготовительные курсы и благополучно поступил в ЛИСИ на архитектурный факультет.

А члены приемной комиссии понимали, чей вы правнук?

Конечно нет. Я и тогда, и в последующие годы никому особенно не рассказывал о своих корнях. В 1978 году окончил ЛИСИ и распределился в «Гипроторг», в мастерскую Юрия Земцова — уже тогда очень известного архитектора. Как только в 1989 году была разрешена частная архитектурная практика, мы с ним и несколькими коллегами открыли свое бюро — были первыми в городе, у нас свидетельство № 1. Годы были сложные: чтобы что-то заплатить сотрудникам мастерской и прокормить семью, приходилось «бомбить» на машине по ночам. Года через три бюро превратилось в акционерное общество «Земцов, Кондиайн и партнеры». Очень важным заказом для нас стал отель «Невский палас» — австрийцы, осуществлявшие этот инвестиционный проект, пригласили нас потому, что еще за десять лет до этого мы разработали концепцию пешеходных пассажей с Невского проспекта на Стремянную улицу, получившую несколько премий, включая серебряную медаль Всемирной архитектурной биеннале.

Вы построили множество зданий — Новую сцену Александринского театра, апарт-отель у Михайловского замка, заметные жилые комплексы на проспекте Гагарина и в Смольном парке. Какими проектами особенно гордитесь?

Пожалуй, неосуществленным — конкурсным проектом аэропорта Пулково. Я и сегодня считаю, что наша идея, принципиально отличающаяся от реализованной концепции, была правильнее. Сейчас к существовавшему зданию Пулково-1 пристроен новый терминал, а мы предлагали построить два терминала для внутренних и международных рейсов, соединенных старым аэропортом Александра Жука как пересадочным между ними. Перед ними предполагались бизнес-центр, торговый центр и гостиница с большой подземной автостоянкой. Вокруг всего центрального ядра мы проектировали объездную дорогу, которая позволяла распределять тот поток транспорта, который сейчас стихийно скапливается в Пулково в одном месте. Это была очень удобная схема, позволявшая не просто сделать аэропорт, а создать настоящий хаб на Северо-Западе. Немецкая фирма, составившая задание для конкурса с одним большим терминалом и надеявшаяся получить контракт на строительство, ввела в заблуждение Валентину Матвиенко, сообщив ей, что наш проект вдвое дороже остальных. И когда тогдашний губернатор появилась на конкурсе, она даже не стала нас слушать, а просто сказала: «Что же вы сделали так дорого?» Развернулась и ушла. Членам жюри, звездам архитектуры Норману Фостеру и Кисе Курокаве наш проект понравился, но аппаратный вес Валентины Ивановны был больше.

Каково это, будучи именитым архитектором, участвовать в конкурсах, например в конкурсе на здание Мариинского-2, и проигрывать?

Мы люди в этом деле вполне закаленные, это нормальная практика. Конечно, бывает немного грустно от того, что проделанная бюро большая работа пропадает. В случае с Мариинским-2 мы предлагали скорее градостроительный подход: устроить площадь с фонтанами перед новым зданием театра, которая должна была служить открытым концертным залом во время фестиваля «Звезды белых ночей» — открывался бы вид на Новую Голландию и практически до Невы. А под этой площадью была запланирована подземная парковка на 500 машин.

Вы бывали в бывшем особняке прадеда в Дрездене?

Да, сейчас он поделен на пять больших удобных квартир. Когда я с женой и детьми приехал туда, нынешние хозяева даже пустили нас внутрь. Посетили, конечно, и могилу Максимилиана Егоровича.

У вас дома сохранились его работы?

Три-четыре акварели, не более. В основном я видел его эскизы и проекты в Училище Штиглица, очень много попало в Эрмитаж и музей Академии художеств, где посмотреть их можно было только на временных выставках. Но я воспитывался не на рисунках или проектах дворцов Месмахера, формировали именно ценности семьи, ее дух. И видимо, сформировали они не только меня: моя дочь Екатерина окончила архитектурный факультет Академии художеств и работает в бюро «Земцов, Кондиайн & партнеры».

Текст: Виталий Котов

Фото: Наталья Скворцова, Никита Мурузин, Андрей Белимов-Гущин, архивы семьи Кондиайн, архивы пресс-служб

Стиль: Эльмира Тулебаева

Прическа: Елена Веселова (Park by Osipchuk)