«Пока я спала, Ахматова написала за меня сочинение» – приемная внучка поэта Анна Каминская о семье

Ваш дед был не только крупнейшим петербургским искусствоведом ХХ века, но и активным музейным менеджером, как сказали бы сегодня. В чем вы видите его главные заслуги перед городом?

Как комиссар Русского музея и Эрмитажа в первые годы после революции, то есть лицо, отвечавшее за связь старых музейных институций с новой советской властью, Пунин был одним из главных действующих лиц по возвращению из Москвы эвакуиро­ванных туда во время Первой мировой войны коллекций петроградских музеев. Когда после 1917 года происходило переформирование коллекции и экспозиции Эрмитажа, Николай Николаевич принял в этом процессе активное участие. И в значительной степени новая экспозиция западного искусства нашла словесное выражение в учебнике «История западноевропейского искусства», написанном им и вышедшем в 1940 году. Будучи впоследствии запрещенным и изъятым из библиотек, долгие годы он все равно оставался фактически единственным нормальным изложением истории искусства на русском языке, кратким и не монотонным.

Среди главных заслуг Пунина перед Петербургом стоит выделить поступление коллекции ГИНХУКа (Государственный институт художественной культуры) после его расформирования в Русский музей — а это составляющие сегодня славу собрания ключевые произведения русского авангарда, работы Малевича, Татлина, Филонова. Другая заслуга, может быть, не такая явная, — появление коллекции импрессионистов в Эрмитаже. Еще в конце 1920-х, когда зашла речь о передаче живописи старых мастеров из Эрмитажа в Москву, Пунин говорил о необходимости получить в обмен в Ленинград часть собраний Щукина и Морозова. И несколько картин поступили в наш город уже тогда, а когда после войны коллекция музея нового западного искусства делилась между Эрмитажем и московским ГМИИ, представителем от ленинградского музея, отбиравшим работы, была Антонина Николаевна Изергина, одна из учениц и защитниц имени Пунина.

Из писем Николая Николаевича Пунина, который не раз арестовывался советской властью и в конце концов погиб в заключении, создается впечатление, что это был человек, смотревший на все с невероятным оптимизмом, несмотря на жизненные сложности. Как ему это удавалось?

Его поговоркой была фраза: «Не теряйте отчаяния». Вместе с тем он был человеком легким, зажигающимся. Безумно любил искусство и художников, с которыми говорил, как никто другой, — они очень ценили его мнение, его отношение. Он глубоко чувствовал творческое начало в людях, причем улавливал его и в художниках своего поколения, таких как Бруни, Львов, Татлин, Митурич, и в студентах — например, дед выделял Мыльникова. У него был «глаз», который для художников всегда очень важен.

А почему он начал заниматься искусствоведением?

Пунин учился в царскосельской гимназии и подружился в этом городе с поэтом Василием Комаровским, который ввел его в круг журнала «Аполлон», где работали и публиковались Николай Гумилев, Михаил Лозинский, Михаил Кузмин, печатались Осип Мандельштам и Анна Ахматова. Николай Николаевич стал сотрудником редакции «Аполлона» и писал для него многочисленные статьи. Там же, в Царском Селе, Пунин познакомился с Аренсами, жившими в 1898–1913 годах в павильоне Адмиралтейство, где получил служебную квартиру глава семьи Евгений Иванович Аренс — генерал флота, профессор Морской академии, начальник Царскосельской флотилии и Петергофской пристани. Одна из его дочерей, Анна Евгеньевна, стала впоследствии женой Николая Николаевича и моей бабушкой. У Аренсов можно было встретить очень интересное общество, это был так называемый «Салон наук и искусств», где Пунин получил заряд увлечения искусством. У них он вслух читал свои первые искусствоведческие статьи, а собиравшаяся там молодежь, жаждавшая всего нового, слушала его с огромным интересом. Я сейчас стараюсь добиться, чтобы в Адмиралтействе Царского Села устроить музей, рассказывающий о семье Аренс. К сожалению, в архиве музея-заповедника почти не сохранилось никаких сведений об их жизни в этом павильоне, а ведь у нас уцелели документы, мебель Аренсов, которые мы хотели бы туда передать.

Зато о вашем деде, бабушке и Анне Ахматовой рассказывается в посвященном ей музее в Фонтанном доме. Как протекала их жизнь там?

Квартиру в этом доме Пунин получил как сотрудник Русского музея и переехал туда в 1922 году с женой и моей маленькой мамой, их годовалой дочерью. Жизнь строилась очень просто: хозяйкой была Анна Евгеньевна, хозяином — Николай Николаевич. У них собирались художники, актеры и просто родственники. Этот уклад не изменился даже после их развода и женитьбы Пунина на Анне Андреевне Ахматовой в 1923 году. Всех нас, конечно, интересует вопрос, как это было возможно в подобной ситуации. Мне кажется, что Николай Николаевич и Анна Андреевна были людьми какого-то высшего пилотажа в смысле интеллекта, они говорили на одном языке. Анна Евгеньевна была человеком очень интересным, образованным, развитым, но более приземленным. Для нее развод был тяжелейшим ударом, она с трудом переносила всю эту жизнь, но Николай Николаевич не хотел, чтобы она уходила. Несмотря на то что отношения Пунина и Ахматовой исчерпали себя к 1938 году, Анна Андреевна осталась жить в нашей квартире в Фонтанном доме. Конечно, биография Николая Николаевича очень сложная, но в силу его оптимизма — довольно счастливая. Все-таки его жизнь блестяще состоялась: после него осталось колоссальное количество учеников, которые его боготворили, искусствоведы, художники, скульпторы, графики — все, у кого он читал лекции в Академии художеств и в Университете в битком набитых студентами аудиториях. Моя бабушка, Анна Евгеньевна Аренс, была врачом, вплоть до блокады проработала на скорой помощи и погибла во время эвакуации в Самарканде, заразившись от больного тифом.

Какой была с вами Ахматова?

Анна Андреевна всегда называла меня внучкой и действительно была бабушкой, мягкой, уютной, к которой я могла прибежать и рассказать про все свои горести в школе, про всех мальчишек, которые меня обижали во дворе. Впервые я встретила ее в Ташкенте, когда мы возвращались из эвакуации. К нам в Фонтанный она приехала в августе 1944 года, и я хорошо запомнила этот момент: в окнах у нас не было стекол, а затем муж Ольги Федоровны Берггольц, профессор ЛГУ Георгий Макогоненко, достал их для нее — в подвалах Публичной библиотеки были сложены застекленные портреты классиков и вождей, и какое-то количество этих стекол распределялось среди членов Союза писателей. Она очень любила со мной возиться. Воспитывала, учила читать и обучала иностранным языкам, очень внимательно подбирала для меня литературу. Однажды, в седьмом классе, мне надо было написать сочинение про Красную армию — я, конечно, ничего не сделала, и Анна Андреевна ночью села и написала его за меня. У меня до сих пор хранится это сочинение, написанное ею от руки. Я прожила с ней вместе двадцать пять лет — в том числе в ее последние годы в квартире на улице Ленина, где я и сейчас живу.

Расскажите про вашу маму, Ирину Николаевну Пунину.

Ей досталось испытаний в жизни еще до ее рождения — когда в 1921 году в первый раз арестовали Николая Николаевича, Анна Евгеньевна была беременна мамой. Бабушка сразу же поехала в Москву и отхлопотала Николая Николаевича. В 1934 году убили Кирова, и в связи с этим начались притеснения «чуждых элементов»: арестовали тогда и сына Ахматовой Льва Николаевича Гумилева, и ее мужа Николая Николаевича Пунина. Анна Андреевна поехала в Москву и тоже отхлопотала его, повторив подвиг бабушки, — но это всем известная история. Мама говорила, что сразу сделалась взрослой тогда, хотя ей было всего четырнадцать лет. Первые месяцы блокады она оставалась в Ленинграде и работала медбратом на скорой помощи — мама приложила героические усилия, чтобы спасти и меня, и Николая Николаевича в эти страшные морозные месяцы. Потом нас всех вывезли в Узбекистан, и она поступила на факультет истории искусства в Академию художеств, также эвакуированную в Самарканд. Во время войны без вести пропал ее первый муж, мой отец Генрих Каминский — только в 1990 году стало известно, что его арестовали в сентябре 1941 года, и два года спустя он умер в Тайшетлаге от истощения. В 1949 году она тяжело переживала третий арест Николая Николаевича, который через четыре года погиб в заключении. Мне было десять лет, а нового мужа мамы, еврея Романа Альбертовича Рубинштейна не брали на работу в период так называемой «борьбы с космополитами». Причем Анна Андреевна в это время уже тоже была на ней — после разгромного постановления ЦК 1946 года у Ахматовой не было никаких заработков. Мама отучилась в аспирантуре, преподавала историю искусств в Таврическом училище, затем в ЛИСИ, и наконец в родной для нее Академии художеств. Свою первую диссертацию она посвятила Сурикову, но ей не дали защититься, когда Николай Николаевич был отправлен в лагерь, и потом она защищала вторую диссертацию о передвижниках, уже в 1972 году. Маме, конечно, нелегко было с ее фамилией — в те годы не приветствовалось создание династий.

Как получилось, что вы решили продолжать путь мамы и дедушки и стать искусствоведом?

Мама очень этого не хотела — именно из-за того, что не желала для меня такой же тяжелой профессиональной жизни, которая была у нее как у дочери Пунина. Но я окончила школу в конце 1950-х, стала историком искусств, тридцать лет проработала в Эрмитаже, потом мы открывали его филиал, Меншиковский дворец — вся экспозиция там сделана моими руками. А затем ушла преподавать в Училище Штиглица. Сыновья тоже работают в Эрмитаже. Николай — историк, хранитель живописи Нидерландов XV–XVI веков, а старший Петр — архитектор и археолог. В Эрмитаже есть археологическая группа, сейчас она работает в Полоцке. Подрастает внучка, которая собирается в Академию художеств. Мы ее отговариваем. Пока без результата. Недавно Варя работала волонтером в Эрмитаже, а на следующий год уже оканчивает школу и, видимо, будет поступать на факультет истории искусства. Может стать пятым поколением в династии искусствоведов.

Текст: Лизавета Матвеева

Фото: Наталья Скворцова, Моисей Наппельбаум (ИТАР-ТАСС/Архив), а также предоставлены Музеем Анны Ахматовой в Фонтанном доме (снимок Б. Н. Стрельников и других). 

Стиль: Эльмира Тулебаева

Визаж и прическа: Гая Вартанян