Балерина Наталья Янанис о блокаде: «Никогда нельзя унывать: ни тогда — в войну, ни сейчас, иначе — погибель»

Вы родились в 1936 году в семье балерины и ин­структора по фехтованию. Где вас застала война?

Мы с бабушкой были в Сестрорецке. Кто-то сказал, что началась война, и я заплакала. Бабушка успокаивала: «Не волнуйся! Это как финская (советско-финская война. — Прим. ред.) — не надолго!» (Смеется.) Папу отправили на Ленинградский фронт, а мы остались в городе.

Кем служил папа?

Инструктором по рукопашному бою. Мальчики шли на фронт практически безоружными, ведь в начале войны с арсеналом было сложно. Вот и ввели спортивные за­нятия, чтобы они хоть как-то могли себя защитить. Один знакомый, после войны носивший железные зубные протезы, рассказал: стоят они с ребятами без автоматов, а на них идут фашисты, один немец даже не стал тратить пулю — просто ударил по лицу прикладом так, чтобы зубы вылетели, — и пошел дальше с хохотом.

Ваша мама решила не эвакуироваться в Моло­тов (ныне Пермь. — Прим. ред.) вместе с Ленинградским хореографическим училищем (ныне Академия им. А. Я. Вагановой. — Прим. ред.), хотя уже преподавала на улице Зодчего Росси. Где вы жили, когда началась блокада?

В нашей комнате в коммунальной квартире на набереж­ной Фонтанки — на последнем пятом этаже. В блокад­ном Ленинграде очень быстро отключили буквально всё: лифт, электричество, воду, канализацию. Я прекрасно помню, как мама с бабушкой таскали туда-сюда ведра с водой из Фонтанки и Невы! Вскоре вокруг все разбом­били, а наш дом — нет. Но мы постоянно переезжали из опасных зон: жили у друзей, родственников, некоторое время — в подвалах Эрмитажа. Нас туда пустили знако­мые. Но мы не могли там жить постоянно: приходили толь­ко ночевать. Помню, как в этих подвалах матрасы лежали плотными рядами. Потом мы снова куда-то переехали.

В первую блокадную зиму вы занемогли смер­тельным дифтеритом, от которого еще не было прививок. Несмотря на то что вы заново учились ходить и говорить после болезни, вы утверждаете, что она вас спасла.

Не только меня, но и мою семью! Уверена, мама и ба­бушка отдавали бы всю еду мне, а так меня кормили в больнице. Честно говоря, до сих пор поражаюсь, как врачам хватало стойкости меня вытягивать. На моей кро­вати в палате была повязана синяя марля: это означало «практически безнадежный случай». Но мне давали хлеб и лечили, хотя врачи могли потратить бесценные силы, которые и так у них были на исходе, на тех, кого действи­тельно можно спасти. Вот меня, пятилетнего смертельно больного ребенка, и выходили. Непостижимо, какие это были люди! Благодаря им я даже не помню чувство голода!

В какой больнице вы лежали?

В больнице Ленина (ныне Покровской. — Прим. ред.) на Васильевском острове. Забирать меня после выписки приехал папа. День был чудесный! Везут меня на санках по зимнему Ленинграду, большими хлопьями идет снег, а вокруг много таких же груженых санок. Но я совсем не понимала, что кулечки в простынях — это погибшие от голода и холода люди.

Весной 1942 года вас эвакуировали в Киргизию. Долго добирались?

Мы уехали по Дороге жизни в конце апреля вместе с коллек­тивом Института Лесгафта. Еще стояли морозы, но лед на Ладоге уже был тонкий, поэтому машины проваливались: одну я видела тонущей. Почему-то все говорят, что через озеро ездили только днем, чтобы не привлекать внимание немецких бомбар­дировщиков. А я помню, как горели фары у грузовиков: думаю, мы ехали ночью. Я сидела в кузове, завернутая в ватное одеяло. Оно было разрезано пополам и предназначалось не только для меня, но и для швейной машинки: инструмент нужно было до­везти в рабочем состоянии, чтобы мама могла шить и зарабаты­вать. Но до Киргизии нам предстояла остановка — в Нальчике.

Да, появилась информация, что немцы подходят к Нальчику, и спортсмены из Института Лесгафта ре­шили идти пешком через Военно-Грузинскую дорогу в Баку. Перейти этот горный хребет с детьми и стари­ками было невозможно. Что произошло с вами?

А нам пришлось остаться. (Смеется.) В Нальчике нас шикарно рас­селили — в большой профессорской квартире жило всего четыре семьи. Как только немцы стали приближаться, правительство покинуло город. Позже выяснилось, что это ложная информация, и администрация тут же вернулась. Тут-то нам и предложили доби­раться до Баку по железной дороге на свой страх и риск — и даже вы­делили вагон-телятник. Было страшно: когда вагон, в котором мы сидели закрытые, останавливался, внутрь ломились люди, но взять мы никого не могли. В Баку мы прибыли одновременно со спортсменами и по Каспийскому морю перебрались в Киргизию.

Там вы и начали танцевать?

Да, в небольшом кружке. К слову, Киргизия стала моей вто­рой родиной. Нас хорошо встретили. Чувствовалось, что жизнь мирная, только электричества не было. (Смеется.) Мама работала репетитором в театре, по ночам с керосино­вой лампой шила костюмы певицам и пачки из марли. На вопрос о будущей профессии я отвечала, что хочу быть ба­лериной-портнихой. (Смеется.) Хотя мне нравилась и опера: запоминала все слова на киргизском и подпевала артистам.

Когда вы вернулись в Ленинград, какое впечатление произвел город?

Надо сказать, просто так быстро вернуться из эвакуации было нельзя. Сначала в Ленинград с фронта приехал отец. Ему дали комнату в том же доме на Фонтанке, но на другом этаже. А после этого он смог сделать вызов и нам. Город не производил мрачного впечатления: мы ведь приехали домой и были счастливы. Да, тут и там мелькали руины, но мы деть­ми в них сооружали крепости, а зимой — горки.

Выпускница Академии Вагановой, вы танцевали главные партии классического репертуара в Малом театре оперы и балета. Почему посвятили себя именно историко-бытовому и характерному танцу?

После того как я получила диплом балетмейстера-репети­тора в Ленинградской государственной консерватории, мне предлагали преподавать классический танец, но хотелось идти по стопам мамы, Марины Борисовны Страховой: она специализировалась на историко-бытовом танце. Не так давно я даже готовила к переизданию книгу 1948 года «Баль­ный танец XVI–XIX веков», которую написал легендарный профессор, худрук Академии середины XX века Николай Ивановский, основоположник этой дисциплины и наставник мамы. К сожалению, меня опередили: в Калининграде напечатали факсимильную копию. Но дома хранится рукопись: может быть, мы когда-нибудь выпустим современное изда­ние — с хорошими рисунками и дополнениями.

Умение радоваться жизни несмотря ни на что переда­лось вам от родителей?

Да! Никогда нельзя унывать: ни тогда — в войну, ни сейчас. Иначе — погибель. А еще мне дарит энергию моя работа.

Текст: Ольга Угарова

Фото: Алексей Костромин

Свет: Skypoint

Благодарим администрацию Академии русского балета имени А.Я. Вагановой за помощь в организации и проведении съемки.