«Собака.ru» продолжает рассказывать о горожанах, переживших войну и голод в осажденном Ленинграде. С ведущим научным сотрудником Физико-технического института им. А. Ф. Иоффе РАН Любовью Мясниковой о блокадном детстве, дружбе с Рудольфом Нуреевым и начале научной карьеры поговорила ее внучка, руководитель отдела по связям с общественностью компании «Герофарм».
Ты помнишь, как началась война?
Первое время я была уверена, что она началась из-за меня. Бабушка всегда говорила: «Не бросай хлеб, а то война будет!» — а я накануне 22 июня выбросила кусок хлеба. Больше всего на свете я боялась, что об этом узнают и как-то ужасно накажут!
Как вы жили во время блокады?
В 1941 году нам с братом-близнецом Леней было по 4 года, и мы с ним и не помнили, что бывает другая жизнь: без взрывов бомб, без оглушительно воющей сирены, зазывающей всех в бомбоубежище, без холода и голода, без «зажигалок», полыхающих на крышах. По вечерам при тусклом свете крохотной трехвольтовой лампочки, запитанной от аккумулятора, мама читала нам с братом вслух Пушкина, Диккенса, Джека Лондона. Затаив дыхание, мы слушали ее чтение, и окружающий нас кошмар куда-то отступал.
Что позволило пережить первую зиму?
Шансов выжить у нас, казалось, было маловато. В эту первую блокадную зиму дед превратился в дистрофика, у папы начался плеврит, у брата развился туберкулезный бронхоаденит, а у меня от голода был кровавый понос. Мама была в отчаянии. Она устроилась работать медсестрой в детскую районную больницу. Там делали анализы грудного молока рожениц, которым потом подкармливали младенцев, потерявших мать. Оставшиеся на стенках пробирок капли мама аккуратно собирала и приносила домой, в надежде спасти этим молоком меня. Но мне это молоко, несмотря на голод, почему-то было глубоко противно. Мама рыдала, я ревела… В результате она оставила свои бесплодные усилия. Единственно, на что еще была надежда, — это белые сухарики, которые она еще до войны сушила из недоеденных корочек. У нее было предчувствие войны и голода. Она давала мне их в день по одной штучке и, протягивая последнюю, мысленно со мной попрощалась. Но именно с той последней корочкой понос прекратился. Потом я с наслаждением трескала столярный клей и думала, что мир — это тогда, когда можно есть столярного клея столько, сколько ты хочешь.
С чем у тебя ассоциируется окончание войны?
После прорыва блокады во дворе нашего дома появились первые дети из семей, возвратившихся из эвакуации — из Ташкента. Они выходили во двор, доедая невиданные нами яблоки, и кидали огрызки на землю. Мы умирали от желания поднять их и съесть, но это было стыдно. Прятались в подвале и ждали, пока во дворе никого не останется, а потом голодными зверьками кидались на огрызки. На всю жизнь я запомнила блаженный аромат и неземную вкусноту чего-то дотоле неведомого, оказавшегося в моем рту вперемешку с землей. Мы обгладывали огрызки до самого черенка, проглатывали всё вместе с косточками. Я до сих пор съедаю в яблоке всё.
Откуда у тебя появилась страсть к науке?
Дедушка, папа, мама — все «технари»: даже во время войны они не переставали работать. Папа каждый день ходил пешком на работу в Технологический институт, мама организовала биохимическую лабораторию в детской больнице, где мы ей помогали — мыли лабораторную посуду. Также мы выращивали монокристаллы из пересыщенных растворов соли и квасцов.
Наша квартира на Чайковского многое повидала, не только войну, но и интересных гостей семьи. Когда мне было 5 лет, к тебе в гости приезжал твой старый друг Рудольф Нуреев — расскажи о нем.
Да, про Рудика можно говорить много. Его привела к нам мамина подруга, зная, как хорошо у нас всех принимают. Он пришел в 3 часа дня, а ушел в... 3 часа ночи, до того ему у нас понравилось, а он понравился нам. Я занималась балетом в школьном кружке, в котором нам преподавала настоящая балерина из Кировского театра, так что пообщаться с учеником Вагановского училища мне было крайне интересно. С того памятного вечера наша дружба (с «коротким» перерывом в 28 лет) продолжалась вплоть до его смерти. Ты помнишь его первый приезд, но ведь он у нас и свой последний день рождения праздновал — 17 марта 1992 года. Совсем больной, с высокой температурой. Все думали, что у него воспаление легких, но на самом деле у него был СПИД. Уходя, Рудик пригласил нас с мужем приехать в августе к нему на итальянский остров Ли-Галли, и там мы осознали, насколько тяжело и безнадежно он болен. Впрочем, он пресекал все разговоры об этом, а мы, как могли, пытались скрасить ему существование. В январе следующего, 1993 года его не стало.
Зимой ты катаешься на лыжах в горах, летом на виндсерфе и водных лыжах в Токсово, три раза в неделю ходишь танцевать фламенко, при этом постоянно работаешь и до сих пор ездишь по миру на конференции. Откуда столько энергии?
Думаю, это было заложено в детстве. В человеке очень много потенциальных возможностей. Но его способность выживать уходит: жизнь в цивилизованном мире становится достаточно комфортной и нет необходимости бороться. А мы еще в детстве, очень маленькими, оказались в экстремальных условиях: минус 40 градусов, нет света, голод... Мама во время блокады старалась, чтобы мы не «протирали» время попусту. Каждый был при деле: нас, голодных, выкидывали на улицу чистить снег, а дедушка, академик УССР Николай Николаевич Давиденков, писал книгу «Некоторые проблемы механики материалов», за которую получил Сталинскую премию в 1943 году. Идея была такая: выживаешь, если мозг работает, если не работает — ты сам умираешь.
Текст: Евгения Доморощенкова
Фото: Дарья Игнашова
Комментарии (0)