Как ученый Олег Глотов обнаружил «блокадный ген»?

Как вы пришли к изучению генов блокадников?

Меня интересовали исследования генов частых заболеваний, я углубился в вопрос изучения сахарного диабета, а уже оттуда вышли темы старения и блокады — они связаны с обменом веществ.

Вы искали секрет долголетия?

Можно сказать и так — мы работали с долгожителями в доме престарелых на Удельной. Брали у них кровь, изучали ДНК и сравнивали с анализами людей средних лет: если какой-то вариант в гене у пожилых встречался чаще, связывали его с продолжительностью жизни. Мы поняли важную вещь: у нас есть возрастные рубежи. Например, до 75 лет высок риск кардиологических проблем, но если человек, имеющий генетическую предрасположенность к ним, доживает до этого возраста, то потом шанс их возникновения стремительно уменьшается. То же и с онкологией, но здесь цифра выше — где-то около 90 лет. То, что прежде угрожало жизни, начинает работать на пользу организму — такой парадокс долголетия.

А удалось ли выяснить, что же помогает людям жить долго?

Здесь все просто: процентов на шестьдесят качество и продолжительность жизни зависят от умеренного и подходящего конкретному человеку питания — ни спорт, ни таблетки не имеют такого влияния на организм, как правильная еда. Нужно ограничивать калорийность, но следить за тем, чтобы в рационе были все необходимые питательные вещества.

Вы выявили генетические причины выживания блокадников?

Мы подумали: если ограничение питания влияет на продолжительность жизни, то могло ли это способствовать выживанию в экстремальных условиях? Мы собрали жителей блокадного Ленинграда и сравнили с их ровесниками, не переживавшими ничего подобного. Обнаружили, что отличие есть — в первую очередь оно связано с врожденным замедленным метаболизмом. То есть выжить блокадникам помогли в том числе и индивидуальные особенности.

Были ли различия между теми, кто пережил в блокаде одну зиму, и теми, кто провел в осажденном городе все 872 дня?

Нет, и об этом очень важно говорить, потому что чиновники обсуждали, стоит ли предоставлять льготы тем, кто эвакуировался в числе первых. Я считаю, что стоит, потому что основным фильтром и главным испытанием стала первая зима — после нее отсев был уже минимальный. Даже несколько месяцев голода серьезно сказались на здоровье всех наших испытуемых.

Передаются ли эти качества по наследству?

Все гены мы получаем от мамы и папы, и новых в процессе нашей жизни не возникает. Однако можно унаследовать «определенное состояние» гена: из-за стрессовой ситуации ген может «законсервироваться», и информация с него перестанет считываться — таким образом «плохой» ген может стать «хорошим» и наоборот. Эта характеристика может кочевать в следующее поколение и даже через поколение, вызывая проблемы с обменом веществ в организме. Мы хотим изучить и потомков блокадников, но пока, к сожалению, наше исследование заморожено из-за отсутствия финансирования.

Вам отказали в гранте?

Да, несколько раз мы подавали заявки, собирали все необходимые документы, но получали отказы. Оказалось, что эта тема важна только 27 января и 9 мая, а потом все про нее забывают. Несколько раз потерпев неудачу, я отложил этот проект в долгий ящик, возникли другие дела. А продолжать это исследование можно еще долго: например, изучить не отдельные гены, а их сочетания — там должны быть еще более интересные находки.

Почему это для вас важная тема?

Мне очень интересны блокадники, это уникальные люди. У тех, кто смог пережить те страшные события и сохранить человеческое лицо, удивительная сила воли, они всегда идут до конца, рассчитывают только на себя — даже в глубокой старости. У них изначально был особенный генофонд, но благодаря испытаниям он укрепился. Я хотел сделать что-то полезное для них и города, в котором произошла эта катастрофа.

А как получилось, что вы решили стать генетиком? Все-таки это не самый очевидный жизненный выбор.

Увлечение генетикой определила моя наследственность — родители были ветеринарными врачами, но активно интересовались этой темой. Поэтому мы с моим братом-близнецом увлекались ею со школьной скамьи и поступили на биофак СПбГУ. Правда, тогда на кафедре генетики и селекции не изучали генетику человека — год мы экспериментировали с дрозофилами, а потом все-таки решили заняться тем, что нравится, и пришли в Институт имени Д. О. Отта к профессору Владиславу Сергеевичу Баранову. В 1990-е наука бурно развивалась, внедрялись новые методы, поэтому меня с моим природным любопытством это сразу захватило.

Чем вы занимаетесь сейчас?

С конца 2013 года я начал создавать свою лабораторию молекулярной генетики при городской больнице № 40 — сейчас это самая современно оборудованная лаборатория в Петербурге. Основные задачи, которые мы решаем, связаны с поиском наиболее эффективного способа реабилитации пациентов с учетом их генотипа. Также работаем с редкими заболеваниями — это очень полезно при планировании семьи, особенно в наш век, когда наука с одной стороны вроде бы творит чудеса, а с другой — накапливает «генетический груз» в популяции, что сильно прибавляет работы генетикам. Например, недавно мы смогли ассоциировать редкую наследственную патологию у ребенка — синдром Ноя-Лаксовой — с мутацией в гене и помогли его матери родить второго, здорового малыша.

Текст: Ксения Морозова

Фото: Валентин Блох