Экс-завуч легендарного лицея №239 Людмила Гришина — о блокаде, работе в Чехии и о том, каково учить математических гениев

Людмила Ивановна, где вашу семью застало начало войны?

Летом 41-го папа и мама, как обычно, сняли дачу [под Ленинградом]. Мама работала замдиректора в кондитерском магазине, 22-го числа у нее должен был начаться отпуск. Накануне, 21-го, у нас были гости — праздновали мое двухлетие, хотя оно было раньше — 8 мая. Как рассказывала мама, я всех развлекала, надела на голову коробку из-под торта и пела песню «Красная армия всех сильней».

Где вы тогда жили?

На Невском, 57, квартира 22. Мы жили вместе с бабушкой.

22-го ни о какой поездке на дачу не могло быть и речи. Как ваша семья провела первые месяцы войны?

Папу не сразу взяли в армию — он работал на электростанции. Ушел на фронт он позднее — 31 июля. Перед этим он купил детям подарки: брату — его звали Валя, он был на три года старше меня — папа взял зимнее пальто и шапку. А мне — шубу на вырост, она была такой большой, что я носила ее до второго класса.

Когда папа уезжал, он сказал маме: «Оля, прошу тебя, с детьми не расставайся».

Он не успел написать ни одного письма — пропал без вести в самом конце сентября. Тогда были очень тяжелые бои, отец не вернулся из боя, это было под городом Белоостров. Вот и все… с тех пор папу знаю только по фотографиям. Мама говорила, что я была к нему очень привязана, но я, к сожалению, не помню, мне было всего 2 года.

Как вы жили дальше?

Мама с бабушкой решили оставаться в городе. Бабушка была уже пожилым человеком, мама же была на казарменном положении, случалось, что по несколько дней ее не бывало дома.

Она продолжала работать в магазине?

Нет, они уже в массе своей закрылись. Она работала там, куда пошлют: на продуктовых складах, на укреплении города, на сельхозработах…

Как ваша семья пережила зиму 1941–42-го?

По воспоминаниям кажется, что это была сплошная ночь — все время было темно, а затем и холодно (к середине октября подачу электричества и отопления в большинстве домов отключили, — прим. ред.). Мама где-то достала печку, эта буржуйка потом у нас еще очень долго хранилась. Топили всем, что придется: стульями, потом принялись за другую мебель. Книги жгли, хотя жалко было.

Из-за холода люди старались жить вместе. Бывало, что в нашей комнате жили мы с бабушкой, моя тетя и бабушкины подруги. Так было легче выжить.

За водой ходили на Фонтанку, но детей с собой не брали. Жили голодно — мы с бабушкой получали иждивенческую карточку — 125 грамм хлеба. Бабушка приносила хлеб домой целым куском, но ели не сразу, он был водянистый — сначала подсушивали, так он дольше держался во рту... В общем, жили как все.

Перед Новым годом был неожиданный подарок — мама пришла домой и принесла мандарин и конфету нам с братом на двоих. В честь этого мы решили побольше натопить — в кухне стоял стол, мы его разобрали и нашли в столе целый кулек с крупой: пшено, манка — был такой праздник! Бабушка сварила нам кашу.

Еще все это время мы, конечно, не мылись, но каждый день бабушка брала с подоконника на лестнице снег и вытирала нам лицо и руки. А весной, когда стали город убирать, маму отправили на переулок Ильича — ныне Казачий. Один раз она взяла меня с собой, и там мы узнали, что открылись бани! Мама пришла, забрала бабушку, Валю и мы все пошли в баню — такое яркое детское впечатление!

После этого вы оказались в эвакуации, как это произошло?

В 1943 году прорвали блокаду — уже стало полегче, не голодали, хотя и не было шикарно. Летом мама работала за городом в сельском хозяйстве. Когда она уехала, бабушка получила извещение, что погиб ее младший сын. Она после этого несколько недель болела и в конце августа умерла.

Мама все еще была на сельхозработах, поэтому соседка отвела нас в [детский] приемник, кажется, на Некрасова. Но записала она нас почему-то не под маминой фамилией, как Гришиных, а под бабушкиной — как Львовых… В тот день была большая бомбежка, приемник пострадал, а нас перевели в другой детский дом, где брат нас записал уже под своей фамилией. Мама узнала о случившемся лишь через месяц — к тому моменту мы поменяли уже два или три детских дома. И из-за путаницы в фамилиях она больше года не могла нас найти.

Уже в 1944 году нас вместе с очередным детским домом эвакуировали в Вологодскую область. В сентябре мой брат пошел в первый класс — выучившись грамоте, он написал письмо и попросил учительницу его отправить. Так мама узнала, где мы, и приехала — это был конец 44-го. Этот день я хорошо помню — девочки говорят: «Люся, к тебе приехала мама»… а я забыла, что такое «мама».

Нас построили — привели маму, говорят: «выбирайте», и она выбрала не меня… Потом уже, когда разобрались, пошли к брату. Он ее не сразу узнал, потом сказал: «мама, я помнил тебя такой молодой и красивой».

Как семья налаживала жизнь после войны?

В 7 лет меня в школу не взяли, я была ужасно маленькой, не росла, наверное, из-за болезни — весь 1944-й у меня были ангины. Взяли только в 8 лет. Мой братик после 4-го класса хотел поступить в Нахимовское училище, но объявили, что у него больное сердце. В 1954-м он собирался поступать на химический факультет ЛГУ, но 20 июля… он скоропостижно умер.

Мама долго болела, и сосед, чтобы нас поддержать, предложил меня устроить на работу. Я к тому времени закончила только восемь классов, мне очень хотелось пойти в девятый… но я согласилась. Пошла на ювелирную фабрику учетчицей и ходила в вечернюю школу.

Потом поступила в университет, на исторический, толком не знаю, почему, но отучилась с удовольствием, в 1962-м закончила, и тут выяснилось, что устроиться учителем было трудно — нигде не брали. Только благодаря тете я смогла попасть в 521 школу, причем не педагогом, а пионервожатой! Именно в этом качестве я два года и проработала, пока не освободилось место учителя истории. А уже в 1972-м я выпустила свой первый класс, с которым отработала с 6-го по 10-й классы. В 2022-м у них было 50 лет выпуска, они меня нашли и через полвека навестили.

Почему вы выбрали именно профессию учителя?

Не знаю, так получилось, но получилось правильно. Я работала с удовольствием — почти 55 лет. И за это время сменила всего три школы.

Как раз хотел спросить вас о второй… как получилось, что вы оказались в школе при советском посольстве в Праге?

Кто-то из благодарных родителей учеников [521 школы] предложил. Спросили: «хочешь за границей поработать?» Я сказала, что хочу, и меня через МИД устроили в Прагу. Там я проработала завучем 4 года.

Наверное, поездка за границу было очень ярким впечатлением! Что запомнилось больше всего?

Во-первых, город старый — узкие улицы, Пражский Град. Во-вторых, у нас в то время, в коннице 70-х, голодно уже не было, но Прага… по сравнению с нами была богатой — огромное количество мяса, колбасы, сыра. Это сразу поражало.

Что еще запомнилось? Ну, Брежнева видела… он приезжал в Прагу, и мы повезли детей встречать его. Сама я близко не подходила, а дети ему цветы дарили.

Много ездили на экскурсии: в Карловы Вары, в Пльзень. Еще над нами шефство было у металлургического комбината в городе Миловицы, и мы как-то были там, смотрели, как плавят сталь — вот это меня впечатлило…

Тяжело было возвращаться в Ленинград?

Нет, я с удовольствием поехала домой.

Как вы попали в 239-ю?

Я хотела вернуться в свою школу, но там не было места. Знакомая директор 190-й художественной школы пригласила к себе завучем. Но когда я приехала на встречу, выяснилось, что у них уже тоже нет места, однако она говорит: «знаешь Ефимовой Тамаре Борисовне из 239-й нужен завуч».

Я начала отказываться, уже тогда знала, что это за школа и что это очень ответственно. Но на встречу все же пришла, и, наверное, понравилась Тамаре Борисовне, потому что она меня взяла.

Каково было здесь работать? Кажется, что история для местных ребят не первоочередной предмет…

Еще как первоочередной! Когда тут говорили: «239-я — школа с углубленным изучением математики, физики…», дети тут же кричали: «…литературы, истории, физкультуры». Тут все углубленное, и к истории здесь всегда относились с очень большим уважением.

Работать тут всегда было очень интересно — тяжело, но интересно. Был замечательный педагогический коллектив. Учителя — специалисты, много было людей, которые прошли войну и относились к работе с большой ответственностью. Это были мастодонты, к примеру, Владимир Васильевич Бакрылов — выдающийся математик, Юрий Лазаревич Слуцкий — физик, Эделькинд — иностранные языки, Янина Лебедева — литература и многие другие.

К тому же тут очень много олимпиад — начиная с районных и заканчивая международными. В основном математика и физика, но у меня были и городские олимпиадники по истории.

Кстати, о победителях олимпиад… вы ведь работали в этой школе, когда здесь учился Перельман?

Нет, я пришла, когда он уже выпустился, но я знакома с ним и с его мамой.

И все же… из этой школы уже на вашей памяти выпустилось огромное количество будущих потрясающих ученых, топовых программистов, инженеров изобретателей. Каково это учить гениев?

А вы знаете, дети здесь очень способные все, а гениев мало. Намного больше в этой школе не гениальности, а труда. Труда, вложенного самими школьниками, их родителями, которые очень много работали над тем, чтобы их дети хорошо учились, очень много помогали им в этом.

А что до того, как здесь было преподавать?

Понимаете, в этой школе другой воздух. Здесь такая атмосфера, что нужно учиться, нужно учиться постоянно, кто-то этого не выдерживал и уходил, и это нормально.

А когда люди учатся, они хорошо учатся по всем предметам — по истории, по обществознанию, по литературе, по химии, по физике. Такая здесь атмосфера. Поэтому лично я никаких таких проблем не помню, я все 30 лет работы здесь вспоминаю как праздник.

Долго решались покинуть школу?

Ну да. Сначала я поняла, что нужен другой завуч, молодой. Потом отработала еще года 3–4 простым учителем, но когда стала слепнуть, поняла, что пора уходить. В 75 я школу покинула.

Но потом вы сделали операцию на глазах, не было соблазна вернуться?

Раз еще перед операцией я на месяц вернулась, когда учитель в 239-й заболел. Я вела 5-й класс, в первый раз в жизни, так боялась! Но ничего, не съели… Но больше, думаю, уже не стоит возвращаться. Всему свое время — я уже неинтересна ученикам.

Когда я работала в 521, мы играли в войну, они там меня как раненую катали на санках, вываливали в сугроб… ну разве можно сегодня со мной такое проделать? Нет, всему свое время.