Полярник Владимир Евсеев «Слышу свист бомбы, ныряю в подворотню. Взрыв! Выхожу — здания, где мы стояли секунду назад больше нет»

Вы выросли в Ленинграде?

Да. На момент начала войны мне шел 10-й год. Мои родители работали на Кировском заводе: мама была весовщицей, а папа работал начальником отдела сбыта. Когда началась блокада, практически все мужики ходили в военкомат, чтобы попасть на фронт. Мой отец тоже пытался, но его категорически отказывались брать в армию, ведь он работал на оборонном заводе.

Еще у меня был брат на 9 лет старше меня. Как раз в июне 1941 года он закончил 10-й класс 1-ой Образцовой школы на Приютской улице. Буквально через месяц он получил повестку: явиться с кружкой и ложкой по адресу Советский переулок, дом 9 (бывшая школа). Тогда забрали весь его класс, им не было 18 лет, поэтому они попали в Народное ополчение.

Как для вас началась война?

Сначала все было по-старому. Вечером мы семьей собирались, куда-то ходили, как до войны. В конце лета (брат к тому моменту уже был в армии) папа позвал меня в кино. Мы пошли в кинотеатр «Олимпия» на Московском проспекте смотреть фильм «Петр I». Мы пришли, начали смотреть, потом вдруг зажигается и свет и нас всех просят покинуть здание: объявлена воздушная тревога.

Народ был недоволен, ведь окна в кинотеатре завешены, какая ж это цель для самолета. Тогда в зал вышел администратор кинотеатра и сказал, что если мы не покинем здание, то у него будут большие неприятности. Мы ушли и встали в подворотне дома на 6-й красноармейской.

Я хорошо помню, как мы смотрели, что будет дальше. Вечера уже были темными, все небо было в аэростатах, немецкие самолеты то и дело попадали в перекрестье наших прожекторов. И вот в какой-то момент мы слышим свист бомбы. Земля аж содрогнулась. Тут кто-то подбегает и кричит, мол, «Олимпию» взорвали. Получается, если бы нас оттуда не выгнали, то мы бы все погибли.

Это ведь не единственный случай, когда вам так повезло?

Как-то воздушная тревога застала меня в районе Казанского собора. Нас загнали в кирху, напротив. Я постоял там, а потом решил, что надо бы возвращаться домой. Уже на Усачевом переулке (ныне Макаренко. — Прим. ред.) схватили меня дружинники противовоздушной обороны (МПВО. — Прим. ред.). Приказали стоять с ними в подворотне. Держали крепко, но постепенно отпустили. Мне до дома рукой подать — я и рванул. Тут слышу свист бомбы и ныряю в другую подворотню. Взрыв! Выхожу на улицу, а здания, где мы стояли с МПВОшниками, больше нет. С некоторых пор я стал верить в ангела-хранителя.

Вы получали какие-то известия о брате с фронта?

Наверное через месяц, после того как его призвали, маме сообщили, что он ранен и находится в госпитале в Ленинграде. Я очень хорошо помню, как мы его навещали. Его ранили легко, он рассказал, как было дело. Их состав шел на фронт. Между Кингисеппом и Нарвой поезд остановился, их отвели в сторону и сказали окопаться. А что значит окопаться, никто из них не понимал, большая часть даже оружие раньше в руках не держала! Мой брат хоть до войны увлекался стрельбой, у него был знак «Ворошиловский стрелок».

Появились немецкие танки, в какой-то момент брата ранило. Его одноклассник Володя Тенман, как сейчас помню, на своей спине вытащил его к своим. Они пробирались через лес так близко от немцев, что слышали их разговоры, но им все же удалось не попасть в плен.

Как для вас сложилась самая страшная блокадная зима с 1941 на 1942 год?

В ночь на Новый год мы проснулись от страшного стука в дверь. Нам кричат, что дом горит. Отец был на работе, мама стала искать продовольственные карточки на январь, складывая в сумку все документы, которые я бегом вниз по лестнице относил в квартиру к тетушке, жившей на этой же улице через дом. Параллельно она собирала все, что можно было унести и отдавала мне.

Так я успел сделать два рейса. Когда побежал внутрь в третий раз, меня уже не пустили МПВОшники, сказали, что дом сейчас рухнет. А мама внутри, ищет карточки. Успела выскочить в самый последний момент, но найти карточки ей так и не удалось, а это стопроцентная голодная смерть.

Но вы выжили...

Когда родители уходили на работу, я оставался один. Моей обязанностью было сходить на Фонтанку за водой, и после этого я ходил по развалинам разбомбленных домов, где искал деревяшки для того, чтобы вечером растопить печку-буржуйку.

Как-то раз я обнаружил, что по одной из лестниц моего же дома, но со двора, уцелел верхний этаж. Я решил подняться и посмотреть. Иду по лестнице, там, где раньше была дверь в квартиру — теперь дырка. И так на всех этажах, кроме последнего. Там дверь уцелела, хотя и открыта. Я начал в этой квартире отдирать деревяшки, какие мог для печки. Так я ходил туда два дня. На третий, отодвинув на стене штору, обнаружил дверь, а за ней — отличную доску. Хотел ее сковырнуть, сверху упал мешочек с гречкой. Благодаря этой находке мы выжили в январе.

Но 9 февраля мама умерла. Нам пришлось до конца месяца оставить ее в квартире, чтобы у нас не отобрали карточки. После этого я жил с отцом на Кировском заводе, пока он не сказал мне написать заявление в детдом. Нас с детдомом осенью 1942-го эвакуировали в Ярославскую область, где я жил до октября 1945-го, пока не получил вызов в Ленинград. Только в 1943 году, получив письмо от тетушки я узнал, что летом 1942-го папа умер от голода, а брат мой Юра геройски погиб под Москвой.

Как вы решили связать судьбу с Севером?

После войны я жил у тетушки и задался целью после окончания седьмого класса поступить в морское училище на казенные харчи. Узнав, что есть такое Ленинградское арктическое училище, я сдал экзамены и мне предложили учиться на геофизическом отделении. Я даже не знал, что это такое.

А в Арктическом институте как оказались?

Я по распределению попал в Гипроречтранс, но, когда туда пришел, выяснилось: моя должность уже занята. А после окончания Арктического училища, я обязан был пять лет отработать в Арктике (пять лет на береговой полярной станции или на островной стации три года). Придя снова к начальнику училища с отказом Гипроречтранса, я спросил, что же делать. Он предложил мне ехать за направлением в Москву в Министерство Морского флота СССР.

Я спросил как же мне ехать, у меня же нет денег. Мне дали 100 рублей на проезд, хотя даже их мне выдали незаконно, ведь формально я уже не был курсантом училища. При этом самый дешевый билет до Москвы в одну сторону стоил тогда 79 рублей, а ведь мне нужно было заплатить еще за обратный проезд. К тому же деньги понадобиться на питание и проживание в гостинице! Я понял, что придется ехать зайцем. На пригородных поездах я добрался до Любани, потом Окуловки, а там запрыгнул в товарный поезд, на которым добрался до Москвы. Пришел в Министерство, там мне дали направление в гостиницу-общежитие: 10 рублей койка в день.

Я устроился, заплатил за первый день, пошел гулять по Москве, вдруг увидел в магазине часы-будильник. Дефицит страшный тогда был. Стоил 43 рубля, я его купил. Таким образом, у меня всего осталось меньше 50 рублей. А предложений на мою работу от Министерства все так и не было. Три дня я так прожил, деньги кончались и тогда я пошел ночевать на Ленинградский вокзал, но там без билета не пустили. Тогда я пошел в вагонное депо, решил спать в вагоне. Но там  все двери вагонов оказались закрытыми. Вдруг в окне одного вагона ярко загорелся свет и меня жестом пригласили внутрь. Только залез, мне говорят, мол, руки вверх. Оказывается, это милиция дежурила, приняли меня за бандита. Говорят, мол, там каждую неделю убийства совершались. Ну, мы разобрались, они мне помогли устроиться в зале ожидания Ленинградского вокзала.

Наконец на пятый день в министерстве обрадовали, что в Арктическом институте освободилось место. А денег на обратную дорогу у меня уже не было. Поэтому обратно тоже поехал зайцем: на пригородных до Калинина (теперь Тверь), там запрыгнул в товарный поезд, который вез новые грузовики ЗИЛ. Открыл кабину одного из них и в комфорте уснул. В Ленинграде в отделе кадров Арктического института спросили, есть ли вопросы. Вопрос был один — «Какая зарплата?» Начальник отдела кадров ответил, что такие вопросы даже неприлично задавать, добавив: «550 рублей». Не жирно, но прожить можно было.

Как вы стали ходить в экспедиции?

В 1955 году на ледорезе «Ф. Литке» была организована первая высокоширотная морская комплексная экспедиция в Гренландское море. Я должен был брать пробы грунта со дна Ледовитого океана и измерять глубины. Мне очень нравилась эта работа, впечатления колоссальные: новые земли, новые места. Мне довелось повидать прямо с борта судна Шпицберген Гренландию, Землю Франца Иосифа. Я был на Диксоне, в Игарке, в Архангельске.

Всего таких экспедиций было девять. В одной из них мне довелось обнаружить самую большую в Ледовитом океане глубину — 5449 метров. Ее назвали ущельем Литке в честь парохода, на котором мы делали измерения. До сих пор глубже там ничего не нашли.

Вы были на научно-исследовательской дрейфующей станции «Северный полюс — 8» (станция проработала в три смены в общей сложности 1069 дней и была эвакуирована из-за разлома льдины. — Прим. ред.). Как вы туда попали?

О, это отдельная история. Я много раз пытался попасть на станцию «Северный полюс» или в Антарктику. Но это было почти невозможно, начальники экспедиций очень не любили брать новичков, ведь им с ними работать полгода-год. Что если лодырь окажется или характер сволочной? 

В какой-то момент я отчаялся и решил искать другую работу, тем более, что у меня уже была семья и на институтскую зарплату прожить было проблематично. На фабрике «Красный Октябрь», где пианино делали, мне предложили работу. Зарплата в два раза больше, нужно было делать обмотку для рояльных струн. Договорились, я пришел в институт увольняться. А начальник кадров мне и говорит, куда ты? Ты же на Северный полюс хотел, в Антарктиду. Я отвечаю, что и сейчас хочу, но меня не берут. А он мне тут же: «Как не берут? Давай прямо сейчас — на выбор» Так я попал на Северный Полюс-8.

Что вы там делали?

Моя должность была инженер-океанолог, но еще я прошел курс астрономов-наблюдателей: каждый день по солнцу или звездам я определял, где мы находимся. Сейчас достаточно нажать кнопку, чтобы получить информацию со спутника «Глонасс». А тогда ориентировались по звездам или солнцу.

Однажды, когда уже шла вторая половина зимовки, ближе к весне, мы с начальником станции обходили льдину. И вдруг я увидел осветительную ракету. «Глюки начались», — решил я и промолчал. А начальник вдруг: «Тебе ничего не показалось?» Мы предположили, что это американская подводная лодка. Послали шифровку в Москву и в институт. Пришел приказ — теперь передавать диспетчерские сводки только кодом. Уже потом я прочитал: это действительно была американская лодка. Наверное, американцы хотели выйти на свет станции, но у нас был сломан дизель и света не было, аварийного движка хватало только на радиосвязь. Так что они нас и не нашли.

Вы и в Антарктике были?

Шесть раз. Впервые в 1961–1962 годах в составе 7-й Советской Антарктической экспедиции. Мы должны были найти место для новой станции Молодежная. А назад мы возвращались на судне, которое должно было забрать людей со станции Новолазаревская. Подойти к берегу никак не получалось из-за тяжелых льдов. Нужно было лететь на самолете — но как? Нет взлетной площадки. Мы нашли столоподобный айсберг, где можно было ее обустроить.

Меня с начальником морского отряда В.А.Шамонтьевым высадили на льдину, и мы обозначили ВПП специальными рейками и флажками. Дело было за летчиками. Первый самолет АН-6, пилотируемый пилотом Завьяловым, отправился без проблем, второй, пилотируемый летчиком Ляховым, до конца айсберга не смог взлететь и начал снижаться, приближаясь к поверхности океана, но постепенно стал набирать высоту и долетел до станции Новолазаревская. Там Ляхов даже отказался лететь назад, но Завьялов предложил поменяться машинами — так они потом еще рейс сделали!

Чем вы занимаетесь сейчас?

Мы передаем судам на трассе Севморпути ледовую и гидрометеорологическую информацию. В 2019-м я решил уволиться, но мне позвонил начальник и предложил вернуться назад. Я сказал, что могу, но с условием, что теперь не буду заместителем. Тогда он ответил, что я могу занять должность главного специалиста Центра. И я дал согласие.

Вообще вся жизнь у меня была суперактивной, такой она и остается сейчас. Жена говорит, что я не умею отдыхать. Называет меня упрямым. Но я ей отвечаю, что я не упрямый, я целеустремленный.