Как Игорь Пасечник («НИиПИ Спецреставрация») вместе с командой восстанавливает памятники архитектуры в Петербурге

Башня Чернихова, Дом Радио и особняк Веге: как реставрируют любимые здания петербуржцев

«НИиПИ Спецреставрация» возвращает к жизни собственный дом архитектора Александра Брюллова, сделала снова идеальными фасады костела Святой Екатерины, тщательно отреставрировала дачу принца Ольденбургского. Однако организация занимается не только «классическими» петербургскими памятниками, но и дореволюционными индустриальными постройками и авангардной архитектурой.

В 2024 году открылась реконструированная «Спецреставрацией» башня завода «Красный гвоздильщик» — самый важный памятник конструктивизма. Через два года, вероятно, в том числе и благодаря команде Игоря Пасечника, можно будет попасть внутрь Ушаковских бань классика ленинградского авангарда Александра Никольского (и именно для того, чтобы попариться). А сборочный цех бывшего завода «Русский Рено», построенный в 1910‑е годы Александром Бубырем, архитекторы изящно превратили в школу с детским садом.

Совсем недавно вы сделали проект восстановления важнейшего памятника ленинградского конструктивизма — водонапорной башни завода «Красный гвоздильщик» Якова Чернихова. Расскажите, насколько трудно работать с такими объектами. Была ли реставрация башни Чернихова чем‑то похожа на образцовую научную реставрацию, которую произвела международная команда десять лет назад в библиотеке Алвара Аалто в Выборге?

Башня Чернихова оказалась очень сложным объектом. Мы сделали там фактически не реставрацию, а реконструкцию. Вообще, никогда не говорят про реконструкцию памятников, но тут уникальный случай. Воплощенный великий замысел, от которого не так много сохранилось: изначально в 1930‑е годы здание не достроили по проекту Якова Чернихова, и его заканчивали совсем другие люди. Многие авторские задумки проигнорировали из-за экономии. Качество материалов тогда было низкое. В конструкциях применяли гладкую арматуру, которая во многих узлах просто заржавела, и сам бетон очень плохой. Крышу устроили из деревянных ферм, она обрушилась в годы Великой Отечественной войны. Другого способа вернуть здание к жизни, кроме как разобрать его и собрать заново, у нас просто не было. Мы сохранили фасадную стену, сохранили объем самой водонапорной башни, а также блок, ближайший к башне. Вместе с тем дворового фасада у здания фактически не было, к этой стене вплотную был пристроен второй цех, не сохранившийся до наших дней. Мы придумали фактически новый фасад, используя в качестве образцов стены других советских конструктивистских зданий. Так что едва ли тут можно говорить о полной научной реставрации, для этого просто не было возможности. Однако мы восстановили здание, и оно простоит еще точно сто лет, и его будет очень удобно использовать. Потом, остался узнаваемый силуэт башни, контрастирующий с длинным фасадом, вытянутым вдоль 25‑й линии Васильевского острова, вот это самое главное.

Что теперь будет происходить в «Красном гвоздильщике»?

Предполагалось сделать там офис большой компании, для него даже построили парковку на подземном этаже. Однако уже после сдачи в эксплуатацию ситуация изменилась и пришлось искать нового пользователя. А вышло даже более удачно: резидентами авангардного «Красного гвоздильщика» станут факультеты Высшей школы экономики.

Скажите, а Ушаковские бани после реставрации останутся похожи на те бани, которые в 1920‑е годы спроектировал классик ленинградской архитектуры, автор легендарного стадиона им. Кирова на Крестовском острове Александр Никольский?

Да, они будут точно такими — ​мы сохраним и конструктивные решения, и отделку, и форму здания, и конфигурацию помещений. На улице появится комплекс подогреваемых бассейнов под открытым небом, и вот они уже будут построены по современному проекту, их просто раньше не было. Для бассейнов, кстати, придется возводить новую газовую котельную. Старую котельную 1930‑х годов мы укрепим и сохраним, но только в качестве экспоната.

В 2024 году вы закончили реставрацию деревянной дачи принца Ольденбургского на Каменном острове, построенной в 1830‑е годы и перестроенной в 1840‑е Андреем Штакеншнейдером. Для чего ее будут использовать?

Речь идет о не вполне оригинальном здании дачи, оно дважды сильно пострадало от пожаров. Последний случился уже во второй половине XX века. Дом тщательно восстановили в 1970‑е годы, однако тогда не стали заново возводить хозяйственную пристройку, ее посчитали не самой важной частью памятника. Закон не позволяет строить новые здания на Каменном острове, но разрешает воссоздавать старые, и когда в здании дачи недавно решили сделать отель, то вспомнили про это исчезнувшее сооружение. Его восстановление как раз помогло бы разместить все необходимые функции отеля. Собственно, гостиница уже открылась, так что все можно увидеть своими глазами.

И еще мы очень ждем, когда вы завершите реставрацию дома архитектора Александра Брюллова: владелец нескольких креативных кластеров, в том числе «Флигеля» и «Третьего кластера», Александр Басалыгин взялся восстановить это здание на Васильевском по программе аренды «Рубль за метр». Как там дела?

Саша Басалыгин — ​очень смелый парень раз взялся за такой сложный объект, тем более без опыта в реставрации. Мне интересно с ним работать — ​он, что называется выделяется из большинства: как и все гениальные люди, он не «спит», как многие вокруг, а смотрит на мир широко открытыми глазами. Я даже завидую его энергии, у него всегда есть свежие идеи — ​такой челов целая-вселенная. Думаю, полностью реставрацию закончат к концу лета, хотя открыться проект теоретически может раньше В доме Брюллова долгое время были коммунальные квартиры, а потом он и вовсе опустел. Пришлось делать многие сложные базовые вещи — ​укреплять несущие конструкции, проводит новые инженерные сети. Тем не менее кое-что из старинных интерьеров все же сохранилось: ваза в парадной, мозаика на полу в одном из помещений, даже кусок стены старинного здания аннинских времен — ​мы все это тщательно сберегли.

Благодаря тому, что в доме Брюллова запланирован креативный кластер, удалось обойтись без радикальных перепланировок. Здесь будет то же, что и в других пространствах Саши Басалыгина: музейная функция (когда‑то в этом доме располагался Музей Старого Петербурга), много кафешек, которые будут привлекать молодежь с улицы. Видимо, в доме сделают коворкинг, но в целом нет сомнений, что он заживет какой‑то интересной жизнью. Именно это самое важное — ​здания живут пока они нужны людям.

Наверняка во время реставрационных работ вы обнаруживаете какие‑то неожиданные предметы и фактуры!

Конечно. Это для нас обычная история — ​снимая наслоения советского времени, мы часто находим под ними старую отделку, метлахскую плитку на полах например. Недавно на Лермонтовском проспекте мы закончили реставрировать здание под школу. Там изначально было Николаевское кавалерийское училище. В одной из стен мы обнаружили систему отопления, которая 150 лет назад подавала тепло в здание из подвала. Мы ее законсервировали и оставили как экспозицию под стеклом, так что теперь все смогут эти старинные трубы увидеть.

В том же училище на одной из колонн мы обнаружили надписи, нацарапанные корнетами. Например, «Корнет Князь Голицын». Мы тоже законсервировали их под стеклом как экспонат. Довольно часто, когда находим фрагменты старых стен, мы просто встраиваем их в новый дизайн.

А насколько сложно было работать со зданием Николаевского кавалерийского училища? Легко ли неоклассическую архитектуру первой трети XIX века, где симметрия и порядок превыше всего, приспособить к новой жизни?

Очень сложно, честно говоря. Современная нормативная база разработана для нового строительства, в старых зданиях следовать ей почти невозможно. Мы бесконечно придумываем, как в старинном здании обеспечить нужное количество пожарных выходов, инсоляцию помещений, обозначенную ширину лестниц и коридоров. Все эти нормы появились много позже постройки здания, так что это всегда головоломка — ​которую, впрочем мы раз от раза успешно решаем.

Вы занимаетесь восстановлением особняка промышленника Георгия Веге на Октябрьской набережной, построенного в начале XX века. Он ведь был в очень плохом состоянии. Что там сохранилось? И для чего его приспосабливают?

Да, изначально роскошный особняк крупного промышленника Веге в советские годы постепенно утратил свой лоск, а наибольшие утраты получил уже в нашем веке, когда завод «Пигмент», которому принадлежало здание, закрылся. К счастью, нам удалось сделать модели для восстановления лепнины в парадных, то есть копии с тех деталей, которые за годы без отопления и без крыши пришли в ужасное состояние, некоторые просто рассыпались в руках.

И еще нам чудом посчастливилось восстановить внешний вид витража на парадной лестнице, который кто‑то увез в неизвестном направлении еще в 1990‑е годы. Мы нашли в Вильнюсе мастера, который до пропажи занимался реставрацией витража, и он помог нам максимально точно его воссоздать. Здание реставрируют для представительства крупной компании.

За реставрационную часть проекта Дома Радио тоже отвечаете вы, в то время как современными архитектурными решениями занимается московское бюро «Цимайло, Ляшенко и партнеры». Что вы собираетесь сделать?

В здании, где изначально располагалось Благородное собрание, несколько последних лет репетирует и дает концерты Теодор Курентзис со своей командой. Дирижер и художественный руководитель musicAeterna очень просил в проекте сохранить все напластования разных эпох жизни этого здания, для него это было главным условием — ​и именно эт мы и постарались сделать. Здание было построено для Благородного собрания, в советские годы здесь некоторое время работал кинотеатр и очень долгое время его занимало Ленинградское радио.

В Петербурге очень любят восстанавливать несохранившиеся старые постройки и интерьеры. Между тем Венецианская хартия — документ, написанный международным конгрессом реставраторов и архитекторов в 1960‑е годы, — прямо это не рекомендует. Какой точки зрения придерживаетесь вы?

Венецианская хартия не запрещает восстановление, но она рекомендует делать так, чтобы было видно, что подлинное, а что восстановлено. Вот, скажем, когда собирают древние храмы из руин, там новым материалом выделены те фрагменты, которые добавили недавно, чтобы собрать здание заново. Таким образом, легко понять, что сохранилось, а что добавили.

На мой взгляд, в Петербурге, где по историческим причинам произошло огромное количество утрат, восстановления до некоторой степени необходимы. Фонтаны и дворец в Петергофе, скажем, были почти полностью разрушены. Какие‑то объекты важно сохранить для воспроизведения исторической среды, несмотря на то что аутентичность в таких случаях, конечно, теряется. Все же обывателю важно, приехав в Петергоф, увидеть там именно дворец, а не его руины. Конечно, бывшую императорскую резиденцию восстанавливали в 1950‑е годы, а то, что восстановлено сегодня, должно быть ясно визуально обозначено как новая постройка.

А интерьеры восстанавливать стоит?

Я против того, чтобы в зданиях тотально восстанавливали первоначальные интерьеры, хотя КГИОП часто требует именно этого. Бессмысленно воссоздавать старинный интерьер, когда от него совсем ничего не осталось. Или вот, допустим, мы в каком‑то старом дворце под десятью слоями советской краски нашли подлинный гипсовый потолок. Да, он не идеально сохранился, он пожелтел и где‑то обкрошился, но было бы неверно, на мой взгляд, делать там новую лепнину и заново его красить. Его нужно сохранить ровно в том виде, в котором мы его нашли, то есть законсервировать.

В Италии очень хорошо умеют делать именно консервацию, оставлять элементы здания в том виде, в котором они дошли до наших дней. Консервация при этом может быть сложнее и дороже, чем восстановление. Но эффект от ее восприятия будет совсем другой.

Есть у вас в мире любимые проекты реставрации?

Я вам из своих проектов любимые назвать не смогу, а вы говорите, в мире…

А вы как‑то празднуете окончание проектов?

Каждый проект — ​это сложная задача, на пути решения которой всегда ест множество препятствий. К концу проекта так устаешь, что порадоваться уже нет сил. То есть мы выдыхаем, говорим «слава богу», и на этом все. Радость бывает через много лет, когда ты проезжаешь мимо объекта и он тебе неожиданно очень нравится.

Как Игорь Пасечник собрал команду «НИиПИ Спецреставрация» и что нам сделать, чтобы сохранить центр Петербурга

ООО «НИиПИ Спецреставрация» было организовано в 2013 году из сотрудников советского научно исследовательского института, занимавшегося реставрацией ценнейших достопримечательностей. Игорь Пасечник руководит им с 2015 года. С тех пор он сумел, что называется, восстановить былую славу советского учреждения. Сегодня «НИиПИ Спецреставрация» занимается одними из самых важных памятников в Петербурге, возвращая к жизни по несколько объектов каждый год. Особенность советских научно исследовательских проектных институтов заключалась в том, что они занимались не только собственно реставрационными работами, но и всем спектром связанных с этим исследований, начиная от атрибуции памятников и их фрагментов и заканчивая экономической составляющей проектов. Именно такую модель удалось восстановить Игорю Пасечнику в своей частной компании.

«Спецреставрация» — ​это не архитектурное бюро, а НИиПИ, науч исследовательский и проектный институт. Расскажите, в чем разница? Действительно ли тут есть какая‑то связь с советскими научными институтами?

Связь есть, и самая непосредственная. Был и правда оставшийся со времен СССР государственный институт «Спецпроект реставрация». Он занимался реставрацией памятников архитектуры по всей стране, и у него было много филиалов, в том числе и в Петербурге. Когда я закончил ГАСУ (Государственный архитектурно строительный университет. — Прим. ред.), я пришел туда сначала на практику, а потом и на постоянную работу. Мы занимались тогда очень интересными объектами. Реставрировали памятники на Соловках, часовни и Спасо-­Преображенский Соловецкий монастырь. Реставрировали Тихвинский монастырь, Иверский монастырь на Валдае. Все это были крупные комплексные проекты, где большую часть составляли именно исследования.

После нескольких лет работы руководитель моей мастерской вынуждена была оставить работу по состоянию здоровья и рекомендовала меня на свою должность.

Как это было со многими бывшими советскими организациями, НИИ «Спецпроектреставрация» находился на балансе у государства, а примерно в 2012 году его решили продать в частные руки. Инвестор, который его купил, не сумел реализовать свои планы, и через некоторое время институт обанкротился.

Как раз в тот момент нашлись люди, задумавшие организовать клон нашего института, и даже назвали его похожим образом, «Спецреставрация». Я пришел туда работать руководителем вместе со всем коллективом своей мастерской. Довольно быстро учредители увидели, что у меня получается управлять организацией, и мне предложили большую часть ее купить. Что я и сделал.

С тех пор как вы руководите частным институтом, сколько зданий вы отреставрировали?

Думаю, около ста, хотя непонятно, что считать за один проект. Реставрация нередко бывает частичной. Точно могу сказать, что мы реализовали десятки больших комплексных проектов.

То есть получается, что вот эта как будто бы отжившая свое советская организация оказалась невероятно востребованной, в том числе и в коммерческом отношении?

Да. Конечно, когда мы только начинали как частная организация, у нас был не такой большой коллектив, человек 30. Теперь сотрудников уже 200, то есть по численности мы приближаемся к большому советскому НИИ, при этом не имея государственной поддержки.

200 человек — это еще команда или уже корпорация? Знаете ли вы всех поименно?

После того как у нас стало больше 100 сотрудников, я не знаю всех поименно. Я знаю всех своих помощников и руководителей отделов. Конечно, раз в неделю мы проводим планерки и ставим себе какие‑то задачи. Есть люди, с которыми я работаю много лет и которых очень уважаю. Даже довольно серьезные разногласия не заставили нас расстаться.

Большинство людей задерживаются в НИиПИ потому, что им очень интересно заниматься реставрацией. Каждый проект — ​как новая книга, которую нужно прочитать. Так что нам и какая‑то специальна корпоративная культура не нужна, людей связывает увлеченность своим занятием.

Название научно-­исследовательског и проектного института предполагает все же некий особенный подход к работе.

Собственно, структура нашей организации была скопирована со «Спецпроектреставрации». У нас есть не только архитекторы реставраторы. У нас есть технологи, узкоспециализированные реставраторы, которые умеют восстанавливать позолоту и лепнину. Есть искусствоведы, инженеры сметчики, инженеры по всем современным сетям. То есть мы умеем выполнять вообще любые работы, связанные с реставрацией зданий и их приспособлением под современное использование.

Вы занимаетесь только проектами, которые вам заказывают, или все же еще и какими‑то исследованиями «для себя»?

По большей части мы занимаемся реставрацией и приспособлением памятников и исторических построек, в основном в Петербурге и немного в Ленобласти.

Потом, мы вместе с КГИОП думаем о том, как было бы правильно регулировать застройку в центре Петербурга, и достаточно уже хорошо разбираемся в этом вопросе. У нас есть целый отдел, который занимается разработкой проектов законов и постановлений, направленных на сохранение исторической застройки и регулирование градостроительной деятельности в исторических районах Петербурга. То есть фактически мы выступаем здесь в качестве консультантов для правительства. Потом, мы помогаем совершенствовать сметно-­нормативную базу — ​те сборники, по которым подрядные организации считают стоимость работ по реставрации. Они очень сильно устарели и требуют актуализации.

То есть вы взаимодействуете с органами власти точно так же, как это делали в СССР научно исследовательские институты?

Да, именно так.

Расскажите в таком случае, что вы думаете о том, как сохранять исторический центр Петербурга?

Это всегда такой болезненный разговор, который вызывает множество споров, так что давайте договоримся: то, что я скажу, — ​это только моя точка зрения. Если коротко — ​центр Петербурга сохранится, если в нем бу хотеть жить и что‑то делать люди.

То есть идея, что Петербург — это город-­музей, скорее вредна для его сохранения, чем полезна?

Для меня это совершенно очевидно. Я, как специалист, который работает с историческими объектами, понимаю, насколько многие дома в городе «больные». Все хорошо там, где очень давно существует институт частной собственности и люди, которые живут в доме, много лет следили и ухаживали за ним. У нас люди 80 лет пользовались зданиями бездумно: прорвало трубу — они ее заварили и больше ни о чем не думают. Градозащитники «топят» за то, чтобы в городе просто ничего не трогали, оставили все как есть. Им кажется, что придут инвесторы и все развалят, а на самом деле старый город просто постепенно сам развалится, если ничего не делать.

И что нужно делать?

Центр Петербурга нужно делать более привлекательным для инвесторов и для людей. В первую очередь стоит давать льготы тем, кто хочет инвестировать в исторический центр. Надо дать возможность людям, которые хотят и могут на любом уровне заниматься реставрацией и реконструкцией старинных домов (а таких людей довольно много), — ​понятную возможность хоть как‑то на проекте зарабатывать. Сейчас человеку, у которого есть деньги, гораздо проще, чем работать со сложными историческими зданиями в центре, купить участок на периферии, построить на нем что угодно, получить деньги и уйти. Мало кто готов к стратегическим вложениям, тем более в той ситуации, когда они влекут за собой большие риски. А с историческими зданиями эти риски всегда велики.

Наверное, нужно думать еще о качестве среды в центре? Сделать его, например, более зеленым?

Это довольно сложно, все‑таки застройка уже сложилась, хотя есть хитрости, которые позволили бы это сделать.

Крыши, тротуары, дворы, балконы?..

Крыши во дворе — ​пожалуй, да. А со стороны улицы регламенты не позволят озеленят крыши, они по закону должны оставаться скатными. Может быть, я, как архитектор, и сказал бы, что было бы прикольно, если бы деревья росли в специальных емкостях на крышах, но это был бы другой город, не такой, к которому мы привыкли.

Да, не такой, к которому мы привыкли, но не факт, что хуже…

Не факт, но это слишком провокационно.

Провокация ведь часто не подразумевает ничего плохого. Мне вот нравится быть провокатором.

Я думаю, что сейчас зеленые крыши было бы сложно сделать, потому что это вызвало бы слишком много возражений.

Что еще нужно для сохранения исторического центра?

Нужна очень понятная и прозрачная законодательная база. Сейчас она настолько усложнена и запутана, что любой инвестор или даже просто человек, который хочет отреставрировать парадную в своем доме или квартиру, сталкивается с необходимостью согласования целого вороха документов. Многих это просто пугает и заставляет отказаться от идеи делать что‑либо.

Я не раз видел людей, которые приезжали в Петербург из малых городов с желанием вложить деньги в исторический объект, но, когда они понимали, сколько им предстоит согласований, они быстро остывали к этой идее.

Инвесторы, для которых мы делаем проект Ушаковских бань, потеряли два года и кучу денег, потому что они обратились, может, и к хорошим архитекторам, но не тем, кто умеет оформлять проекты для КГИОП. И только когда они обратились к нам, дело сдвинулось с мертвой точки, у нас просто очень большой опыт именно согласований. И я сейчас хочу не похвалить себя, а, наоборот, сказать, что согласования не должны требовать отдельного профессионального навыка.

Вы реставрируете по программе «Наследие» фасады некоторых домов в Петербурге, в том числе в доме Чайковского на улице Маяковского. Как вам кажется, того, что делается в рамках этой программы, достаточно, чтобы поддерживать центр Петербурга в достойном состоянии?

Идея программы в том, чтобы ремонтом исторических фасадов занимался не Фонд капитального ремонта, где нет для этого подходящих специалистов, а город, который нанимал бы для этих целей квалифицированные компании.

Конечно, этого недостаточно, но на это все равно уходят колоссальные деньги из бюджета. Именно из-за этого делать больше невозможно, а организационно можно было бы, конечно, делать и больше.

Считаете ли вы, что в центре Петербурга может появляться современная архитектура?

Это зависит от места. Есть территории, которые полностью сформировались как городская среда, — ну, скажем, самый-­самый цент города или Каменный остров. Другое дело, что исторический Петербург очень большой и много где он просто не сложился до конца. У нас законом обозначены зоны регулируемой застройки, к ним относится большая часть дореволюционных петербургских кварталов, и их архитекторы как раз могли бы улучшать.

Однако не всегда архитекторы их именно что улучшают.

Это правда, к сожалению. Проектов, которые красиво и органично вписались в историческую среду, очень мало. И градостроительный совет не раз большинством голосов одобрял неудачные проекты.

У вас есть идеи относительно того, как это можно было бы изменить?

Не возьмусь давать советы, все же это за пределами моих компетенций. Я могу говорить только то, что знаю, — ​пришл время комплексно заниматься центром Петербурга. В первую очередь нужно делать новые программы реставрации и ремонта, помимо бюджетных. Смысл их должен заключаться в создании условий для того, чтобы люди, способные вдохнуть новую жизнь в старый город, получили возможность это сделать. И, конечно, очень важно любые меры как можно больше обсуждать среди профессионалов, это позволит сделать их максимально эффективными и одновременно щадящими для наследия.

У вас есть какие‑то еще увлечения, кроме реставрации?

Реставрация — ​основное дело моей жизни, которое занимает 95% моего времени. Я люблю читать и рисовать, но в последнее время удается это довольно редко.

Вы любите Петербург?

Я очень полюбил Петербург, хотя, когда я только сюда приехал из Соснового Бора, мне было тяжело. На меня давил этот город — ​низки небом, отсутствием зелени, темнотой на улицах, которой тогда было куда больше, чем сейчас. Для подростка, который попал сюда из другого мира, здесь было страшновато. Но жизнь постепенно менялась, появились новые друзья, восприятие мира благодаря творческому окружению стало другим, на многие места в Санкт-­Петербурге я стал смотреть иначе. Очень сильно повлияла на мое восприяти города музыка. Я слушаю и классику, от Баха до Рахманинова, и Pink Floyd, и Bjork. И вот в какой‑то момент я ясно стал ощущать ассоциацию между петербургской архитектурой и любимыми музыкальными ритмами, они во многом как будто бы совпадали.

Текст: Мария Элькина
Фото: Валентин Блох, архивы пресс-службы
Свет: Александр Огурцов, Михаил Шеламагин / Skypoint