Сендер Колдобский: «Я работал в кочегарке и однажды просто упал без сознания с ведром угля»

Сендер Гиршевич, вы рассказывали как-то, что первые месяцы блокады были для вас самыми страшными.

Да, это так. Мне было пятнадцать лет, когда началась война, я только окончил семь классов и собирался осенью продолжить учебу. Но наступило 22 июня, и моим мечтам не суждено было сбыться. Жили мы с родителями в коммунальной квартире, мою младшую сестру летом удалось эвакуировать в Тюменскую область, а я остался с папой и мамой. Пришла суровая голодная зима, на окнах толщина наледи достигала нескольких сантиметров, было темно и холодно, а топить круглую печку-буржуйку было нечем. Мой отец, получивший тяжелое ранение на Первой мировой войне, сильно болел и не мог даже ходить — вся ответственность за обогрев нашей комнаты лежала на мне. Пока мама работала на заводе, я собирал щепки, чтобы хоть как-то добыть тепло и подогреть воду. Мы спали с родителями в одежде все вместе, чтобы было теплее, и 19 января 1942 года наступил трагический для нас с мамой день: проснувшись утром, я обнаружил, что мой отец умер. Конечно, я был несведущим в таких делах — встретил на улице женщину, которая подсказала мне адрес площадки, где оставляли усопших. Отвез туда на саночках тело папы. Мама была сердечницей, смерть мужа стала для нее огромным ударом. Ее удалось определить в больницу Михельсона на Большой Подьяческой, в которой она пролежала около трех месяцев. Но в больницу попала бомба, и я остался совсем один.

Как вы нашли в себе силы справиться с этим горем?

Я дал себе обет, что сделаю все возможное, чтобы помочь младшей сестре. Я отправлял ей в Тюменскую область с оказией мамины вещи, какие-то из них она дарила своей воспитательнице, чтобы та помогала ей, а сестра писала мне письма в блокадный Ленинград и однажды прислала чекушку масла. После прорыва блокадного кольца я забрал ее домой. Гита окончила ремесленное училище, получила профессию полиграфистки, вышла замуж и родила дочь Таню, в воспитании которой я принимал участие. Затем и Таня вышла замуж, у нее родился сын, которого я также помогал воспитывать. Своей семьи я не создал, всю жизнь посвятил сестре Гите и не жалею об этом. Я выполнил свой обет.

Где вы работали во время блокады?

Сначала на ткацкой фабрике, что находилась на Обводном канале, но вскоре она закрылась, и меня направили в кочегарку больницы. Загружать углем котел было непросто, к тому же у меня была дистрофия, и однажды я просто упал без сознания с ведром угля. Тогда я обратился в отдел кадров на Завод подъемно-транспортного оборудования имени Кирова, где на счастье нашли мне место. Так я начал осваивать новую профессию в модельном цехе — завод производил пулемет «Максим», а наш цех делал для него деревянные колеса и отливал детали. Кроме того, завод Кирова специализировался на восстановлении танков: из подбитых машин собирали новые. Но поскольку фронт был рядом, то собранный танк едва успевал выехать за пределы предприятия, как его возвращали обратно — опять покореженным. Помню, накануне прорыва блокады в 1943 году была общая мобилизация всех рабочих, и меня не раз направляли на передовую: ночью мы ползли к подбитому танку с длинной веревкой, цепляли ее за крюк и тащили обратно. Потом эту веревку привязывали к тросу и вытягивали обездвиженную бронированную машину действующим танком без башни, его почему-то называли «антилопой». Вскоре мне дали место в общежитии при заводе, я встал на рацион и два раза в день питался в столовой. Я вступил в комсомол, получил профессию модельщика и стал бригадиром.

А как вы жили после войны?

Продолжал трудиться по специальности и попал на «Ленфильм». Там я был модельщиком-декоратором комбинированных съемок: в мои обязанности входило не только создание макетов и декораций, но и все спецэффекты, — все, что горело, взрывалось, издавало шум, дым. Для моей первой работы в кино, для фильма-балета «Чолпон — утренняя звезда» мы соорудили колоссальную декорацию во весь павильон. Потом были «Мост перейти нельзя» и знаменитая «Дама с собачкой» Иосифа Хейфица. В комедии «Полосатый рейс» тот самый корабль, что уходит за горизонт, — моя работа. А когда в Кронштадте шли съемки «Балтийского неба», мы три недели жили на крейсере «Киров» — так получились кадры с макетами самолетов, сделанными моей командой. Это были интересные и незабываемые годы.

Сендер Гиршевич, откуда у вас такая страсть к вокалу?

Я всегда очень любил петь и слушать музыку, особенно неаполитанскую. После войны какое-то время даже играл в духовом оркестре на валторне. И как-то узнал, что в нашем районе существует досуговое отделение для граждан пожилого возраста — вот уже десять лет я пою здесь в ансамбле «Истоки». Пою не только на русском, но и на итальянском. Пение поднимает настроение, но еще и помогает жить: я астматик, и вокал меня лечит. Благодаря добрым людям я остался в живых и поэтому по сей день сам помогаю нуждающимся, уже более пятнадцати лет являюсь волонтером в Еврейском благотворительном центре «Хэсэд Авраам». Я регулярно рассказываю о блокаде школьникам, а еще написал блокадный дневник, который служит учебным пособием в 531-й школе.

Фото: Евгений Копалкин