Раиса Кириллова: «Электричества не было, и я читала Вальтера Скотта при свете коптилки»

Расскажи, где ты жила, когда началась блокада.

Мы с мамой и папой жили на 7-й Советской — там в одном из дворов стоял отдельно небольшой двухэтажный дом. Наша квартира была на три семьи, все рабочие, молодые, с детьми. Мне было девять, я как раз окончила первый класс — в школу тогда ходили с восьми лет, Папа был машинистом на Витебской железной дороге, водил товарные поезда. Он еле успел вернуться в Ленинград в первых числах сентября, прежде чем кольцо сомкнулось. Маме предлагали эвакуироваться со мной, но она сказала, что должна дождаться, пока вернется муж. А потом уже поздно было, и мы так и остались в городе.

Почему вы не эвакуировались зимой 1942 года по Дороге жизни?

По ней вывозили либо детей без родителей, либо целыми предприятиями. Папа был сразу призван в железнодорожные войска и служил в них всю войну, мама не работала и отправить меня одну не захотела. А вот дедушка эвакуировался вместе со своим заводом, где работал мастером. От него не было ни слуху ни духу, а потом сообщили, что на Большую землю он так и не доехал, — значит, погиб, попав под бомбежку на Ладожском.

Твой папа появлялся дома?

Приходил раза два в месяц, когда его отпускали со службы. Приносил немного хлеба и сахара. Как-то в самые голодные дни он шел домой и от слабости упал, ударился головой о рельс. Еле добрался до нашей улицы, сел на ступеньках магазина и не смог встать. Холодно, ветер, снег, все чуть живые, но какая-то прохожая помогла ему, довела до дома. Мама не знала, как благодарить: если бы не эта женщина, папа вряд ли выжил бы, а вместе с ним и мы — то, что мы остались живы, это благодаря его рабочей карточке. Но травма эта отца подкосила: уже в 1948 году он стал жаловаться на боли в голове, упало зрение, у него нашли опухоль, признали инвалидом и до самой смерти в 1951-м он большую часть времени провел в Институте имени Бехтерева. Ему было всего сорок пять лет.

Как выглядела ваша блокадная жизнь?

Вместе с мамой мы стояли в очередях и ходили на Неву за водой. А с подружками тушили «зажигалки» на крыше нашего дома. У нас было ведро с песком, бочка с водой и щипцы, чтобы погасить фугаску, — правда, я могла разве что лопату с песком поднять, в основном все делала девочка постарше. С этой же компанией мы играли в лото, в карты, в шашки. Буржуйку топили собранными по разбомбленным домам досками, а потом и свои вещи стали жечь. Ничего героического мы не делали, старались жить обычной жизнью. Ближе к весне 1942-го в наш дом попала фугасная бомба. Мы с мамой были в это время в бомбоубежище. От дома ничего не осталось, и нам дали комнату на соседней 8-й Советской, в пустой квартире. Окна мы заклеивали крест-накрест и занавешивали одеялами — светомаскировка. Электричества не было, и я читала при свете коптилки. Майн Рид, Вальтер Скотт — что было, то и читала. Потом уже, в самом конце войны мы с подружкой ходили в гости к ее дяде, у него была шикарная библиотека — запирались и часы проводили за Мопассаном.

А школа?

Ближе к весне 1942-го я снова пошла в школу, только меня перевели из 155-й в 156-ю. В классах было холодно, сидели в пальто, варежках, шапках и мерзли. Мама шила — для военных и на заказ: меняла кофточки и перчатки на продукты, благодаря чему мы и выжили. А еще собирали крапиву, лебеду и варили их.

Вскоре я начала ходить в школьный драмкружок. Ставили сказки. Помню, как играла Царевну-лягушку, и всем домом собирали мне костюм — кто зеленые рейтузы найдет, кто зеленую фуфайку. А еще занималась во Дворце пионеров на Невском — там был кукольный театр, играли с перчаточными куклами. Летом в том же Аничковом дворце устраивали лагерь: ночевала я дома, но все время с утра до вечера проводила там — тоже делали спектакли, и иногда нас приглашали выступать в больницы. А в 1943 году открылся Дом пионеров при школе, и я стала ходить туда. В том же году мы впервые за блокаду получили на Новый год подарки — каждому по мандарину и по нескольку карамелек.

Тебе нравилось играть на сцене, но ты все же пошла на химфак?

Да, и после войны я еще долго занималась в театральных кружках. Ходила в Дом актера на Невском, а потом в Дом народного творчества на улице Рубинштейна, напротив Малого драматического театра. Ставили пьесы Островского, читали стихи и прозу вслух. Но на четвертом курсе университета пришлось это дело бросить — учеба пошла уже совсем серьезная. Поступила я на химический факультет, наверное, потому, что химию в школе вела выпускница Смольного института, она мне очень нравилась. В 1955-м я окончила ЛГУ, сначала работала в закрытом НИИ № 13 на Парадной улице, потом в «Прометее», тоже закрытом институте. Там занимались изучением свойств титана, было очень интересно, я стала собирать материалы для диссертации. В 1971-м поступила в аспирантуру, писала статьи. А год спустя попала в «Прометее» под сокращение и оказалась на СЭС. Тем не менее я защитилась с темой «Разработка фазового анализа и исследование состава некоторых сплавов титана». Правда, дальше заниматься наукой стало уже совсем сложно с двумя сыновьями на руках. Растила их и работала. Работать нравилось: в 2007-м ушла на пенсию, а через три месяца вернулась еще на несколько лет — настолько соскучилась. Но и теперь не скучаю — хожу в бассейн, в Филармонию, гуляю в Пушкине или в Павловске.